— Я хорошо тебя знаю.

Я сажусь на один из стульев из кованого железа и беру чашку с цветочками.

— М-м-м... мятный.

— Да, Макайла сказала, что тебе нравится этот вкус, — говорит Кем, на этот раз отворачиваясь от плиты, на которой готовил яйца — единственное, насколько я знаю, что он умеет готовить, и делает это хорошо.

— Нравится, — говорю ему, дуя на чай, чтобы остудить его.

Он поворачивается к сковороде.

— Хочешь тост к яйцам?

Я кручу перед собой чашку.

— Да, пожалуйста.

Кем делит яичницу на три тарелки и добавляет тост, когда он выпрыгивает из тостера.

— Ты станешь прекрасной женой, — шучу я.

Он поворачивается с тарелкой в одной руке и стаканом апельсинового сока в другой, но ничего не говорит. Ни «заткнись, Амелия», ни «пофиг», ни «поцелуй меня в...» — ну, знаете, фразы, которыми все время обмениваются браться и сестры, к которым я привыкла.

— Сейчас вернусь, — вместо этого произносит он.

К этому я не привыкла.

— Макайла может поесть с нами.

Взгляд Кема всё говорит за него.

— Думаю, нам нужно поговорить наедине.

При этом я сглатываю ком в горле, зная, что пришло время для правды. Пока брата нет, я беру тарелки и вилки, соль и перец, наливаю каждому из нас сок и ставлю всё это на стол.

Кем возвращается и садится на место рядом со мной. Даже не поднимая вилку, он смотрит на меня.

— Что случилось, Амелия, что тебя так испугало?

Я тянусь к соли и слегка солю свою яичницу. Не знаю точно, что сказала ему на оставленном голосовом сообщении. Не знаю, с чего начать. Так что просто выпаливаю, как есть.

— В канун Нового Года я столкнулась с Ванессой.

Кем тихонько фыркает и отпивает сока.

— И что она на этот раз решила мне передать?

Не ожидая такого нелогичного вопроса, я замираю с вилкой на полпути ко рту, но решаю прожевать и проглотить кусок, прежде чем ответить.

Это правда — в прошлом Ванесса отправляла Кему подарки, затем писала мне в соцсетях, когда он не отвечал. Так как Кем отказывался вступать в современный мир и пользоваться фейсбуком, твиттером или инстаграмом, так она убеждалась, что он получил ее сообщения. Но вскоре после того, как я начала работать на отца, всё это прекратилось. Если не считать встреч на работе, мы с ней не контактировали.

Я кладу вилку на тарелку.

— Ее слова не были сообщением для тебя.

Хруст поджаренного тоста, когда Кем его кусает, раздается слишком громко.

— Ладно, тогда что заставило тебя пересечь страну и оставить мне сообщение, в котором ты говоришь, что мне нужно как можно скорее вернуться в Лагуну?

Есть такое понятие — слишком острая реакция, и теперь, спустя пару дней, я чувствую себя глупо из-за того, что а) вообще приехала сюда, чтобы обсудить это лично; б) оторвала брата от праздничных выходных, заставив приехать домой и столкнуться с тем, что, как я знаю, он лучше бы не стал обсуждать вовсе.

Но я здесь, он тоже, так что уже можно всё выяснить.

— Ванесса сказала, что отец изменял много лет, и потому мама бросила его.

Думаю, яичница застревает у Кема в горле, потому что он кашляет и бьет себя в грудь.

— Она что?

Я пододвигаю стакан с соком ближе к нему.

— Ты слышал меня.

Сделав быстрый глоток, он ставит его обратно.

— У нее длинный язык.

Снова подняв вилку, я ковыряю яичницу, но не ем.

— И? — спрашиваю я, сглатывая горечь во рту. — Это правда?

— Да.

Одно слово. Ничего больше.

Злость на мужчину, которого я всю свою жизнь считала героем, поднимается к горлу, и я отталкиваю тарелку, не чувствуя больше аппетита.

— Дай угадаю: значит то, что Ванесса рассказала мне о ней и отце тоже правда.

На меня смотрят пустые глаза.

Я выдавливаю из себя слова.

— Наш отец встречался с твоей девушкой, пока вы всё еще были вместе?

Кем кивает. Очевидно, ему совсем непросто обсуждать это.

— Почему ты не сказал мне? — спрашиваю я.

Серые глаза Кема смотрят на меня, в них виднеется искренность.

— Это было не мое право, Амелия.

Мои руки неподвижно лежат на столе.

— Но я винила маму за разрушение нашей семьи, а точнее того, что от нее осталось.

— И мама знала, что рано или поздно ты ее простишь.

Мои руки трясутся, и я пытаюсь успокоить их, взяв чашку.

— Почему? Почему она не сказала мне, что это была вина отца?

Кем встает, относит тарелку в раковину и, повернувшись, наклоняется над стойкой.

— Мама знала, что ты боготворила отца, и после смерти Брэндона она хотела, чтобы в твоей жизни осталось хоть что-то светлое.

— Светлое! — закричала я. — Всё это было ложью!

— Это всё, что у тебя осталось после Брэндона! — закричал он.

И я застываю. Он прав. После смерти Брэндона все мы были разбиты, но я была совсем плоха. Моей жизнью стали обвинения себя и угождения отцу. Закончила школу на отлично, прошла у него стажировку, заставляла себя быть похожей — такой была моя жизнь, мой способ искупления вины за то, что не смогла спасти Брэндона.

Мы с Кемом обмениваемся взглядом, который говорит, как мы оба знает, что он прав.

Я делаю вдох, выдыхаю и продолжаю.

— Ванесса также сказала, что мама винит отца за зависимость Брэндона.

Кема так сильно сжимает стойку, что я вижу, как костяшки его пальцев белеют.

— Чушь. Мама знает, что в этом никто не виноват.

Мы с братом редко говорим о том времени. Говорим о жизни до Б и жизни после Б, но не о том времени. На самом деле, это первый разговор о его смерти, при котором я не теряю самообладание.

И от этого приятно.

Приятно выговориться.

Приятно знать правду.

Конечно, я понимаю, почему Кем не хочет говорить мне об этом. Только я не понимаю, почему мама позволила мне ненавидеть себя, в то время как я продолжала обожать отца, у которого явно есть проблемы. Который явно не является героем, коим я его считала.

Думаю, несколько дней отдыха от Нью-Йорка, время с Бруклином и размышление над своей жизнью ослабили шок от правды. Пусть еще ничего не кончено, но уже не так больно, как раньше.

Поднявшись, я чувствую себя намного сильнее, чем думала, после того, как услышала правду, и несу тарелку в раковину. Кем забирает ее, мы снова обмениваемся взглядом, и он отворачивается, чтобы сполоснуть посуду. Взглядом, который говорит, что мы оба в порядке. У каждого из нас свой способ горевать, и да, мы скучаем по Брэндону, но оба знаем: он хотел бы, чтобы мы отпустили его. Чтобы помнили хорошие времена, не забывали его, но отпустили.

Чувствуя, будто с моих плеч сняли какой-то груз, я открываю посудомойку и оглядываюсь на Кема.

— Есть еще кое-что.

Он передает мне две тарелки и отворачивается, чтобы выключить воду.

— Что? — спрашивает он.

— Ванесса сказала, что они с отцом всё еще вместе, — говорю я брату, закрывая дверцу посудомойки.

Вздохнув, он берет полотенце и вытирает руки.

— Мне без разницы, с кем она. Но думаю, что тебе не всё равно, а потому расскажу то, что знаю.

Мы сделали еще чая и сели за стол. Тридцать минут спустя брат рассказал мне грустную и ужасную историю о том, в каком состоянии он был после смерти Брэндона, о том, что их отношения с Ванессой закончились еще до того, как он узнал о ее измене, и пусть он никогда не простит и не забудет того, что произошло с отцом, он продолжает жить. И, наконец, Кем говорит, что не думает, что наш отец и Ванесса вместе, но не может быть в этом уверен.

Он говорит о том, что отец пытался восстановить их отношения и убедил в том, что Ванессы больше нет в его жизни. По какой-то причине он поверил ему.

В ответ я рассказываю ему о своей вине. О вине, которую ощущала тем утром, когда нашла мертвого Брэндона. И о том, как скучаю по нему. Рассказываю, почему пошла работать к отцу, и о том, что больше там работать не хочу. Что для меня настало время последовать своей мечте и стать фотографом.

Моя мечта.

Мое время.

И от этого приятно.

Говорю ему то, что никогда, как думала, не произнесу вслух.

Кем кивает. Соглашается. Поддерживает. Побуждает продолжать и задает вопросы. Когда предлагает переехать сюда, я смеюсь. Когда предлагает ЛА, я смеюсь еще громче, но мозг, кажется, обдумывает это предложение.

Когда разговор подходит к концу, я наконец говорю брату о том, как меня злит то, что ему кажется, будто он должен защищать меня.

На это он улыбается.

— Это, сестренка, никогда не изменится.

Я могу лишь покачать головой. Сидеть с ним здесь вот так странно, но я не злюсь. Конечно, я пересекла страну, чтобы столкнуться с тем, что уже в какой-то мере считала правдивым, но узнав правду, чувствую облегчение. Облегчение от того, что больше не живу в пузыре. И облегчение от того, что впервые за долгое время понимаю — пора оттолкнуть свою вину на второй план, а на первое место поставить себя.

Кем смотрит на меня, растирая лицо.

— Так что будешь делать?

Я бросаю взгляд на часы, которые показывают четыре утра.

— Пойду спать, — улыбаюсь ему.

Он смеется.

— Я имел в виду со своей жизнью.

Поднявшись, смотрю на него.

— Понятия не имею, но ты не против, если я останусь здесь, пока что-нибудь не придумаю?

Поднявшись на ноги, он притягивает меня к себе для объятий, что на него не похоже. Когда целует меня в макушку, шепчет:

— Тебе не нужно спрашивать об этом. Моя дверь всегда для тебя открыта, Амелия, ты же знаешь.

И это так. Иначе я бы не прилетела сюда таким образом.

— А теперь пошли спать, — говорит брат, указывая на комнату, которая станет моей.

Зевая, мне удается сказать: «Я люблю тебя», после чего довольно послушно иду к своей комнате. И снова, когда дело касается моего брата — это не похоже на меня. Может мы оба изменились. Повзрослели. И мне нравятся новые мы.