Но одно препятствие Хэнс пока так и не смог преодолеть: ссору с Люком. Дорога, по которой они сейчас ехали, вела на ферму Люка и, как надеялась Айви, к миру между братьями.

Хэнс правил лошадьми в задумчивом молчании.

– Ты нервничаешь? – удивленно произнесла Айви, заметив непривычную напряженность его лица.

Он кивнул:

– Если кто-нибудь на земле и имеет право ненавидеть меня, так это Люк.

– Я думаю, что он готов простить тебя, ведь Мария уже простила: именно она пригласила нас сегодня к себе в гости.

Хэнс благодарно сжал руку жены, но когда они спускались по дорожке к ферме Люка, его снова охватило сомнение. Однако отступать было поздно.

Стена кукурузы надежно скрывала от посторонних взглядов дом Люка, который выглядел таким уютным и очаровательным в окружении цветущего утреннего великолепия природы. За домом светлели свежепобеленный амбар и силосная яма; неподалеку журчала речка.

Мария встретила их на пороге, осторожно переступив через лежавшую на солнышке коричневую охотничью собаку. Хэнс чувствовал, что женщина нервничает, хотя она улыбалась и выглядела сегодня прекраснее, чем когда-либо. Дети Люка тоже оказались на диво хороши. Шестилетний Бенжамин, тот самый парнишка, который защищал от Харперов собаку, пришел поздороваться с гостями, держа на руках большого кота. Хэтти, очаровательная маленькая копия матери, прижимала к себе малыша Дилана. Этот толстенький мальчуган с волосами цвета мокрой глины настолько походил на Люка, что Хэнс поймал себя на том, что не может отвести от него взгляд. Гедеон Паркер, худенький красивый мальчик с ярко выраженными индейскими чертами лица, уверенно приветствовал Хэнса и Айви. Однако в его обращении с Хэнсом чувствовалась напряженность: он еще не умел прощать, как Мария.

Только Люка нигде не было видно. Мария объяснила, что он обтесывает бревна для новой бороны и придет к ужину.

Женщины отправились на кухню, а Хэнс остался с детьми на крыльце, развлекая их рассказами об уличных представлениях в Лондоне.

Айви с наслаждением вдыхала теплый свежий аромат хлеба, наблюдая, как Мария ловко справляется с работой, готовя ужин.

– Люк ничего не знает о нашем визите? – внезапно догадалась Айви.

Мария едва не уронила нож, которым резала хлеб.

– Я… нет, не знает. Если честно, когда он услышал, что Хэнс вернулся в Лексингтон, то хотел заставить его покинуть город.

– Тебе не стоило делать этого, Мария.

– Это просто необходимо. Что хорошего в том, что Люк и его отец не виделись вот уже семь лет? Семье не нужен еще один разрыв. Кроме того, прощать или нет Хэнса – это мое дело, – ее глаза светились решимостью. – А я простила, Айви. Я знаю, что он стал другим человеком, изменился. Мы все изменились за это время.

– Они подерутся. Они всегда дрались.

– Не думаю. На этот раз не должны.

Некоторое время женщины работали молча, прислушиваясь к детскому смеху на крыльце и к редкой трели пересмешника в саду. Айви перелила сливки из кувшина в молочник, а Мария тем временем поджарила тосты. Привычная работа, казалось, успокаивала женщин, хотя обе волновались, думая о предстоящей встрече братьев.

Неожиданно на улице прозвучали два выстрела. Кувшин в ту же секунду выпал из рук Айви и разбился. Мария содрогнулась от ужаса: даже в самых мрачных мыслях она не могла представить, что Люк поведет себя подобным образом.

Женщины бросились на крыльцо, столкнувшись в дверях с Хэнсом, который торопливо заводил детей в дом.

– Где ружье? – резко спросил он.

Мария вся напряглась:

– Нет, Хэнс, я не позволю вам подобным образом выяснять отношения.

Хэнс с силой схватил ее за плечи:

– Господи, Мария, это же не Люк, а Харперы. Они видели нас с Айви и, очевидно, пришли сюда за нами.

Мария осторожно выглянула в окно и похолодела: среди деревьев мелькали одетые в оленью кожу всадники. Неопрятные волосы, беззубые улыбки, повадки горьких пьяниц – безусловно, это были Харперы: Вилли, Микайа и двое сыновей Вилли, Калеб и Спрус. Мария молча принесла ружье и протянула его Хэнсу.

Затем женщина спрятала детей в подвал, где хранили овощи, крошечную подземную пещеру за кухней.

Айви, волнуясь, положила свою руку на руку Хэнса, который уже заряжал ружье.

– Хэнс…

Он мрачно посмотрел на жену:

– Я знаю, буду осторожен. А ты пока последи за детьми.

Тяжело дыша, Айви прошла через кухню к укрытию, где Мария через приоткрытую дверь спокойно объясняла Хэтти, как успокоить Дилана.

– Что делает папа? – нетерпеливо спросил Бенжамин, не желая отсиживаться в погребе.

Мария тяжело вздохнула. Она так и не рассказала Люку о том, что когда-то убила Элка Харпера, как и о более поздней встрече на просеке с Вилли и Микайей. Ей не хотелось делиться с мужем этими подробностями, чтобы они не повисли тяжким грузом и у него на душе.

– С ним все в порядке, – медленно ответила женщина.

– Но папа же не знает о Харперах, мама, – не унимался Бенжамин. – Он может попасть прямо к ним в руки. А что будет с животными? Я видел, как один из мужчин направился к конюшне.

Неожиданно Бенжамин начал переминаться с ноги на ногу, умоляюще глядя на мать.

– Иди в погреб, – приказала Мария.

– Я сейчас, мама, – попросил мальчик, показывая через двор в сторону уборной.

Прозвучал еще один выстрел, заставивший Марию вздрогнуть от ужаса.

– Беги быстрее!

Бен, как заяц, выскочил из укрытия и, пролетев мимо якобы нужного ему строения, неожиданно свернул на дорожку в лес и исчез в зарослях вяза. Мария слишком поздно поняла его хитрость. Тщетно звала она сына и уже собиралась броситься вдогонку, когда справа от нее на пони проскакал Гедеон.

Проклиная про себя своевольных глупых мальчишек, Мария торопливо разместила Айви, Дилана и Хэтти в погребе.

– Сидите тихо, – предупредила она, положив руку на дверь.

– Куда ты направляешься? – спросила Айви.

– В дом. Хэнс не сможет справиться один с четверыми.

– Тогда я тоже пойду с тобой.

Мария покачала головой.

– Ты даже не умеешь стрелять, Айви. Кроме того, малышей нельзя оставлять одних, – она решительно закрыла дверь погреба и побежала к дому.

Хэнс сидел под разбитым выстрелом окном, стараясь поймать на мушку ускользающие цели, которые находились в пределах досягаемости, но были плохо видны. Услышав, что Мария заряжает другое ружье, он хотел было возразить, но увидев, как ловко она засунула в ствол шомпол и положила порох на полку, сдержался.

– Извини меня за это, Мария, – печально произнес Хэнс. – Извини за все.

Мария молча сжала его руку и приложила к плечу приклад.


Стук деревянной ноги Израэля нарушил ровный ритм часов. Женевьева радостно бросилась навстречу сыну.

– Добро пожаловать домой, – проговорила она, беря его за руку. – Я уже решила, что университет совсем поглотил тебя.

Израэль улыбнулся и позволил матери помочь себе пройти в гостиную. Женевьева упрямо ухаживала за ним, несмотря на то, что он уже свободно передвигался на своей деревянной ноге и даже ездил верхом. Весь Лексингтон восхищенно шушукался, когда Израэль смог танцевать на празднике чистки кукурузы с жизнерадостной сестрой Брайди Фаррел.

– Рурк! Ребекка! – позвала мать. – Посмотрите, кто пришел к нам на воскресный обед!

Они долго сидели за столом в спокойной тишине летнего дня, окутанные умиротворяющей обстановкой семейной близости, и, улыбаясь, разговаривали о ферме, о карьере Израэля, который преподавал в университете теологию, о недавнем светском успехе Сары в качестве хозяйки официального приема, миссис Натаниэль Кэддик.

Разговор незаметно перешел на Хэнса, которого, как они думали, уже навсегда потеряли. После долгих лет разлуки и неведения домой вернулся совершенно другой человек, с отпечатком зрелости и понимания на лице, проделавший, судя по всему, огромную внутреннюю работу и вышедший из нее обновленным. В сыне исчезла былая дикость и необузданность, и теперь он счастливо и спокойно жил с Айви в своем красивом доме на Хай-стрит.

Женевьева тоже чувствовала себя счастливой, почти… Она научилась принимать изувеченность Израэля и молчаливость Ребекки, которая превратилась в отшельницу, замкнувшись в себе и проводя все время над Библией и номерами «Домашнего миссионера». У Сары тоже были странности. Например, ее приводила в неописуемый восторг возможность владения несколькими рабами. Тем не менее, она по-прежнему оставалась любящей дочкой, близкой родителям, стоявшим теперь гораздо ниже ее на социальной лестнице.

Единственное, чего так и не смогла принять Женевьева – это разрыва между Люком и Рурком, который мрачной тенью висел над семьей Эдеров. Сколько она ни умоляла, ни уговаривала, ни убеждала Рурка помириться с сыном, пытаясь играть на его самых нежных чувствах и рассказывая о внуках, которых он упорно не желал признавать, постоянно натыкалась на холодную стену ненависти и предубеждения.

Рурк словно ничего не слышал. Его совершенно не волновало, что Бен подстрелил свою первую в жизни индейку, что Хэтти в пять лет уже научилась читать, что Дилан тяжело заболел крупом…

И все же Женевьева не переставала надеяться на то, что ей, в конце концов, удастся объединить всю семью.

Неожиданный стук копыт по дорожке встревожил Эдеров. Обычно по воскресеньям на ферме было тихо: работники на выходной уходили по домам, оставались только члены семьи.

Ребекка раздвинула занавески и испуганно вскрикнула.

– Индеец, папа! – выдохнула она, глядя на всех широко открытыми глазами, готовая вот-вот забиться в истерике, которая всегда начиналась у нее при виде индейцев.

Рурк с проклятием схватился за ружье, но Женевьева сразу узнала всадника.

– Подожди, Рурк, – резко приказала она. – Это Гедеон Паркер.

– Тем более, ему здесь нечего делать.

Женевьева бросилась открывать дверь.