В окошечке старинных часов показалась маленькая луна, и тихий металлический звон предупредил всех, что уже восемь. Люк молча поднялся и направился к двери, окинув беспокойным взглядом новый амбар и сараи, полные зерна. Плечи его были напряжены, а рука крепко сжимала дверной косяк.

Женевьева взглянула на Рурка и вложила свои пальцы в его широкую ладонь, затем подняла глаза на сына.

– В городе говорят, что мужчины в семье Эдеров не склонны к женитьбе, – задумчиво произнесла она.

Люк медленно вышел на крыльцо, присел на ступеньку и, подняв колено, оперся на него подбородком.

– У меня вполне достаточно работы на ферме, – ответил он матери, с грустью наблюдая, как спелая пшеница тихо колышется от вечернего ветерка. – Будь у меня жена, у меня не хватило бы на нее времени.

Рурк и Женевьева обменялись заинтересованными взглядами.

– Ты работаешь не больше, чем твой отец, когда мы поженились. А я никогда не чувствовала себя обделенной вниманием, – с этими словами Женевьева доверчиво положила голову на плечо мужа, вспомнив долгие годы их близости.

Люк зажег сигару и покачал головой:

– Ты совсем другая, мама. Ты все время работала наравне с отцом. В Лексингтоне нет таких девушек. Им всем нужен красивый дом и рабы, даже для того, чтобы воспитывать собственных детей.

– Это девушки, сынок. А вдова Редвайн?

Выпустив кольцо дыма, Люк внимательно посмотрел на мать:

– А что вдова?

Женевьева рассмеялась своим милым журчащим смехом:

– Совсем не секрет, сынок, что уже больше двух лет ты поддерживаешь с ней знакомство. Ты не думал о том, чтобы жениться на ней?

Да, Люк не раз подумывал об этом, но у них с Ханной была просто удобная связь, даже слишком удобная. Однако он не представлял эту женщину в качестве жены. Если бы они были вместе изо дня в день, это непременно стало бы тяготить его. Не отдавая себе в этом отчета, Люк хотел от брака чего-то большего.

– У нас с Ханной полное взаимопонимание, – уверенно ответил он.

Ханна никогда ничего не требовала и не просила у него, и Люк полагал, что ее тоже устраивает существующее положение вещей. Однако Женевьева все понимала и чувствовала жалость к вдове. Она заметила, как Ханна смотрит в церкви на Люка, и узнала этот застывший взгляд неудовлетворенной тоски и одиночества. Женевьева сама так же смотрела долгие годы на Рурка. Да, вполне очевидно, что Ханна отчаянно любила Люка и боялась совершить ошибку и потерять его, пытаясь привязать к себе.

Рурк взглянул на часы.

– Однако, мы не молодеем, сын, – грустно-шутливо произнес он. – Нам бы хотелось и внуков побаловать.

Люк пожал плечами:

– Сара превратилась в самое прелестное в Лексингтоне создание. Через несколько лет вас осчастливит она или Израэль…

– Израэль все время сидит, уткнувшись носом в книгу, так что не может даже сказать, день на дворе или же ночь, – возразила Женевьева. – Сара, возможно, и считает себя взрослой, но на самом деле еще совсем ребенок.

– Похоже, Натаниэль Кэддик вовсе не считает ее ребенком, – заметил Люк, внимательно наблюдая за реакцией родителей.

Вот уже несколько месяцев младший из Кэддиков ухаживал за Сарой, очарованный ее бело-розовой красотой так же, как она – богатством его семьи. Кэддики с головокружительной скоростью приобретали деньги и рабов, словно стараясь поскорее забыть о том, что начинали с выращивания мяты. Люк подозревал, что родители не одобряли подобный стиль жизни. Им была не по душе эта табачная и хлопчатобумажная династия с целым штатом домашних рабов, которых хватило бы, чтобы заселить небольшую деревню.

– Кажется, ты прав, – вздохнув, согласилась мать. – Но положиться всегда мы могли только на тебя, Люк Израэль и Сара так заняты собой… Одно время я возлагала надежды на Хэнса и Айви Атвотер, но Хэнс не показывается из Луисвиля после того печального происшествия с Фарли Кэддиком.

Плечи Люка напряглись еще больше под невидимым грузом родительских надежд. Стараясь не раздражаться, он вышел во двор, чтобы заняться предстоящим урожаем. Скоро придут работники убирать пшеницу, а когда все закончится, можно будет на некоторое время снова скрыться в диких лесах.

Люк не боялся завтрашнего дня, но избегал думать о том, что его ждет впереди, через много лет. Над ним постоянно висел груз родительских надежд; он давил и не давал свободно дышать. Всю свою жизнь Люк ощущал лежащую на нем ответственность и старался делать то, что от него требовали.


Быстро ступая маленькими ногами, Мария направлялась через площадь к библиотеке. Легкий ветерок играл ее ситцевыми юбочками. Регулярные визиты в пахнущий мускусом читальный зал пробудили в девушке такую жажду к учебе, что ее ментор,[11] Абрахам Квик, не мог нарадоваться на свою подопечную.

Войдя внутрь, Мария застала мистера Квика за разговором с немолодым полным мужчиной в ярком костюме и с пышными усами.

– Извините, – смущенно произнесла она, поворачиваясь, чтобы уйти. – Я не хотела мешать.

– Подожди, Мария. Я хочу, чтобы ты познакомилась с этим человеком. Мисс Паркер, – официальным тоном сказал Абрахам Квик. – Это мистер Джон Брэдфорд, издатель «Газетт».

Девушка слегка наклонила голову:

– Мистер Брэдфорд. Я читаю вашу газету. Мужчина расправил плечи и широко улыбнулся:

– В таком случае, вы – мой друг, мисс Паркер. Кстати, мистер Квик рассказал мне о ваших успехах.

– Это заслуга мистера Квика, – ответила Мария. – Когда год назад я случайно забрела сюда, то не могла даже написать свое имя.

– Это удивительная девушка, Джон, – заявил Абрахам. – Она читает «Аталу» Шатобриана и пишет прекрасным почерком.

Мистер Брэдфорд удивленно поднял бровь:

– Шатобриан?

– Да, сэр.

– И как вы находите его произведение?

– Я… оно очень интересно, сэр.

– Но вы не принимаете его всерьез?

Мария смущенно покраснела:

– Нет, сэр. Шатобриан отступает от правды. Я сомневаюсь, что существует индейская женщина, хотя бы отдаленно напоминающая Аталу. Я закрыла книгу на том месте, когда она убежала с Чэктасом в пустыню.

– Вы говорите так, словно оскорблены, мисс Паркер.

– Так оно и есть, мистер Брэдфорд. Неудивительно, что белые поселенцы боятся и ненавидят индейцев. Ведь писатели типа Шатобриана заставляют их верить, что мы – какие-то чудовища, живущие в фантастическом мире. Но мы – такие же люди, мистер Брэдфорд! Просто мы живем так, как привыкли в течение веков, и не можем понять человека, который проводит границы и объявляет нашу землю своей, считая собственностью даже воздух, которым мы дышим.

Брэдфорд с изумлением смотрел на девушку. Его внимание привлекло слово «мы»: Мария явно объединяла себя с индейцами.

Мария отступила назад, словно ожидая отпора. Но Брэдфорд схватил со стола мистера Квика листок бумаги и карандаш и протянул девушке.

– Напишите об этом, – потребовал он.

– Я не понимаю, мистер Брэдфорд, – растерялась Мария.

– Напишите то, что вы только что говорили, и все то, что вы хотите сказать людям об индейцах. Я напечатаю это в моей газете.


Испытывая смутное чувство вины, Люк держал перед собой экземпляр «Газетт»: работники уже убирали урожай на сентябрьском поле, а он не мог сдвинуться с места, пораженный неожиданным открытием.

Впервые прочитав в статье имя М. Паркер, Люк не придал ему никакого значения: Паркер – очень распространенная фамилия. Но статья… Это было эссе, такое же страстное и огненное, как сама Мария. Интересно, где она научилась писать, да еще с такой ясностью и четкостью мысли?

Люк словно наяву слышал ее голос, видел горящие голубые глаза. Мария говорила так умно и убедительно, что к ней просто невозможно было не прислушаться. Читая, Люк ощущал скрываемый Марией гнев. Она не делала сенсации из того, что произошло с ее семьей. Но спокойный рассказ о событиях и даже несколько смягченное описание бойни, увиденной Люком на Ликинг-Ривер, действовали сильнее, чем душераздирающие вопли.

У Люка болезненно сжалось горло, когда он читал, как Мария готовила тела близких к путешествию в мир духов. Девушка не требовала сочувствия, но Люк воспринял ее боль, как свою собственную.

Яркий утренний свет заливал гостиную. Часы на стене равномерно отсчитывали минуту за минутой, а Люк никак не мог оторваться от чтения.

Мария мудро решила закончить свое довольно пространное эссе рассказом об образе жизни шони. Пользуясь словами столь искусно, словно художник кистью, она красочно описала лекаря племени, чьи узловатые руки, обладающие удивительной силой, дарованной предками, приносили облегчение. Мария вспомнила о старухе по имени Кокумта, которая плела у костра бесконечную нить своих сказаний, пока женщины вязали сети.

В свою пятнадцатую зиму Мария встретила таинственную белую женщину, принятую в их племя. Ее звали Оутокква, что означает: «Волосы из красного металла». Она пела индейские песни и гимны, которые помнила с детства, и без конца читала потрепанную Библию в красном переплете, с начертанными на нем странными знаками…

Слова поплыли у Люка перед глазами; от лица отхлынула кровь. Он лихорадочно сжал в руке листок, услышав где-то в глубине души воодушевленный и даже воинственный голосок маленькой девочки. Люк снова перечитал прыгающие строчки, еще не осмеливаясь поверить в удачу, но уже отчаянно надеясь, что ему повезло.

Неожиданно распахнулась дверь, и в гостиную вошел отец.

– Почему ты сидишь здесь, Люк? – недовольно спросил Рурк. – Две повозки с работниками уже ждут… – он осекся, заметив бледное, потрясенное лицо сына. – В чем дело?

– Я не смогу сегодня поехать с вами, – сокрушенно ответил Люк.

– Ты заболел?

– Нет, я…

Он быстро встал и сложил газету. Вот уже несколько лет родители считали Ребекку умершей. Люк не хотел возрождать в них надежду, пока сам во всем не убедится. Это только разбередит старые раны.