Колін Маккалоу - Прикосновение

— Почему ты не говорил, как она мила?

— А разве ты поверила бы мне, Элизабет?

— Нет.

Яшма и Жемчужина ждали хозяйку, но Элизабет удержала мужа за рукав.

— Когда родится ребенок, Александр, я буду ездить в Кинросс, когда захочу, — заявила она, вскинув голову. — И встречаться с Руби.

— Как тебе угодно, дорогая, — со скучающим видом отозвался он. — Ложись спать.

Акушер из Сиднея тщательно осмотрел Элизабет, а затем пригласил в спальню Александра.

— Выслушайте меня оба, — начал он многозначительно и серьезно. — Миссис Кинросс, у вас преэклампсия, очень опасная болезнь.

— Очень опасная? — потрясенно переспросил Александр.

— Да. Настолько, что я не вижу причин умалять ее опасность ради спокойствия пациентки и ее супруга, — без обиняков продолжал сэр Эдвард Уайлер. — Будь у меня с собой сложные приборы, я мог бы, к примеру, определить скорость кровотока с помощью реометра. Но одно я могу утверждать наверняка: состояния, подобные вашему, обычно предшествуют развитию острой эклампсии, а она почти всегда заканчивается летальным исходом. — Врач заметил, что пациентка выслушала его вердикт совершенно безучастно, а глаза ее мужа наполнились ужасом. — Насколько нам известно, — продолжал он, — эклампсия — почечное заболевание, наблюдающееся только при беременности, особенно при первой.

— А для чего нужны почки? — спросил бледный Александр.

— Они фильтруют жидкость в организме и выводят отходы вместе с мочой. Можно предположить, что у миссис Кинросс и ее ребенка в утробе возникла несовместимость. Другими словами, ее организм не в состоянии выводить продукты жизнедеятельности ребенка, и эти продукты отравляют ее.

— А острая эклампсия? — В волнении Александр начал вышагивать по комнате. — Как узнать, что она уже развилась?

— О, вы ее ни с чем не спутаете, сэр. Основные симптомы — сильные головные боли и боли в животе, тошнота и рвота. Затем начинаются судороги. При отсутствии своевременного лечения пациентка впадает в кому, вывести из которой ее практически невозможно.

— Но у Элизабет всего лишь отекли ноги!

— А мне она рассказала совсем другое, мистер Кинросс. У нее постоянно болят голова и живот, за последние недели ее часто тошнило и открывалась рвота. У вашей жены не отек, вызванный неудобным положением тела, а водянка, — решительно заявил сэр Эдвард.

Широко раскрыв глаза, Элизабет лежала и слушала, как бесстрастный голос втолковывает Александру, что она скорее всего умрет. С одной стороны, она даже радовалась этому: смерть — тоже путь к свободе. Но с другой стороны, все ее существо восставало против такого вердикта — как же так, ведь она мечтала родить здорового, крепкого малыша и любить его всей душой. А если бы о ее распухших ногах не узнала Руби? Когда две недели назад Элизабет обратилась с тем же вопросом к миссис Саммерс, экономка заверила ее, что беспокоиться незачем — подумаешь, небольшой отек. Но миссис Саммерс бесплодна. А если она завидует хозяйке и желает ей смерти?

— Что я должна делать, сэр Эдвард? — опомнившись, спросила Элизабет.

— Во-первых, оставаться в постели, миссис Кинросс. По возможности лежать на левом боку, чтобы помочь сердцу и почкам…

— И поменьше пить, — вмешался Александр.

— Нет-нет! — воскликнул сэр Эдвард. — Напротив, чтобы почки функционировали, необходимо пить побольше обычной воды и почаще мочиться. Я бы еще пустил ей кровь, чтобы снизить нагрузку на сосуды. Сегодня выпустил бы пинту, а затем продолжал выпускать по полпинты в неделю. Если мы убережем ее от судорог до самых родов, есть вероятность, что и роды она переживет. — Сэр Эдвард повернулся к постели. — У вас, миссис Кинросс, тридцатая неделя беременности. Осталось еще десять недель. Постарайтесь понять: все это время вы должны провести в постели. Вставать — только чтобы облегчить кишечник, мочитесь в судно. Ешьте овощи, фрукты и ржаной хлеб, пейте больше воды. Я пришлю из Сиднея сиделку, она обучит ваших слуг ухаживать за вами.

— Миссис Саммерс прекрасно справится, — поспешил заверить Александр.

— Нет! — выкрикнула Элизабет, рывком садясь на постели. — Умоляю, Александр, не надо! Только не миссис Саммерс! У нее и так полно дел. Лучше пусть за мной ухаживают Яшма, Жемчужина и Шелковый Цветок!

— Нужна взрослая женщина, а они глупые девчонки, — возразил Александр.

— И я тоже девчонка. Пожалуйста, исполни мой каприз!

* * *

Мрачный Александр отправился провожать сэра Эдварда.

— А если у жены разовьется эклампсия, что будет с ребенком? Есть ли шанс, что он появится на свет?

— Если ваша жена сумеет доносить его полный срок, а потом у нее начнется эпилепсия, переходящая в необратимую кому, ребенка можно извлечь из чрева с помощью кесарева сечения, пока мать еще жива. Гарантий, что ребенок выживет нет, но это наш единственный шанс.

— Неужели ничего нельзя сделать, чтобы спасти и ребенка и мать?

— Мистер Кинросс, кесарева сечения еще не пережила ни одна женщина.

— А как же мать Юлия Цезаря? — напомнил Александр.

— Ей не делали кесарева сечения. Она дожила до семидесяти лет.

— Тогда почему сечение называется кесаревым?

— Юлий был не единственным Цезарем в истории, — объяснил сэр Эдвард. — Вероятно, таким способом на свет появился какой-то другой. Тот, мать которого умерла при родах. Потому что мать в этом случае должна умереть — должна, иначе и быть не может.

— Вы приедете принимать роды?

— Увы, не могу. Слишком уж далек путь, а у меня обширная практика.

— Ребенок должен родиться к Новому году. Приезжайте после Рождества и оставайтесь, сколько пожелаете. Привозите свою жену, детей — кого угодно! Вы проведете праздники на свежем воздухе, не изнывая от жары и духоты, соглашайтесь, сэр Эдвард, — уговаривал Александр.

— Нет, мистер Кинросс. Честное слово, не могу.

Но уже на платформе, садясь в поезд, он согласился приехать еще раз после Рождества. Эта услуга обошлась Александру в две византийские иконы — преподнесенные не в уплату, а в качестве подарка. Сэр Эдвард коллекционировал иконы.

* * *

Александр не мог смотреть в глаза Элизабет, не мог видеть ее осунувшееся личико — такое юное, такое беспомощное. В прошлом сентябре ей минуло семнадцать, и до своих восемнадцати лет она могла и не дожить.

«Неудачно все сложилось, — признавался он самому себе. — Что-то во мне оттолкнуло ее с самого начала — нет, только не эта дурацкая борода! Что я сделал не гак? Я был с ней добрым и щедрым, она жила в условиях, о каких в Шотландии не могла и мечтать. Драгоценности, наряды, комфорт, и никакой работы, даже самой легкой. Но в душу ее я так и не проник — только видел искры в тихих сапфировых озерах ее глаз, чувствовал, как трепещет сердечко, слышал, как прерывается дыхание. Поймать ее труднее, чем блуждающий огонек; ее дух уже в коме. Моя Элизабет вовсе не моя. А теперь еще эта страшная и неожиданная болезнь, которая грозит и моей жене, и будущему ребенку… Мне остается лишь уповать на сэра Эдварда Уайлера, но можно ли верить, что он знает, что делает?»

— Ну разве можно ему верить? — мучаясь, допытывался он у Руби.

— Нельзя, — отрезала она, вытирая глаза. — Ох, разнюнилась! Александр, на твоем месте я бы вот как поступила: заказала бы старому отцу Фланнери отслужить за Элизабет мессу, каждый день сжигала бы в церкви свечей на фунт стерлингов да подыскала бы старому хрычу приличную экономку.

Александр вытаращил глаза, уставившись на нее:

— Руби Коствен! Только не говори, что ты католичка!

Она грубо фыркнула:

— Я такая же католичка, как и ты. Но знаешь, Александр, у этих католиков свои счеты с Богом, когда дело доходит до чудес. Вспомни Лурд!

Только отчаяние помешало ему расхохотаться.

— Ты что, настолько суеверна? Или наслушалась забулдыг-ирландцев в баре?

— Нет, кузена Айзека Робинсона… кстати, я как-то спросила сэра Эркюля, не родня ли они, а у него аж лицо свело в куриную гузку. Айзека францисканцы обратили в католичество в Китае, а таких святош, как Робинсоны, я в жизни не встречала.

— Хочешь подбодрить меня?

— Ага, — бойко отозвалась она. — А теперь ступай, Александр, добудь еще тонну-другую золота. Займись делом, старина!

Едва он ушел, Руби разрыдалась.

— Ладно, — сказала она себе немного погодя, надевая шляпу и перчатки, — от мессы и свечей вреда не будет. — У двери она помедлила, взгляд стал задумчивым. — А может, — пробормотала она, — все-таки уговорить Александра продать землю в Кинроссе пресвитерианам? Зачем оскорблять чужую веру?

Наутро Руби явилась к прикованной к постели Элизабет с огромной охапкой гладиолусов, львиного зева и дельфиниума из сада путешествующей Теодоры Дженкинс.

Элизабет просияла:

— О, Руби, как я рада тебя видеть! Александр рассказал, что со мной случилось?

— Конечно. — Руби бесцеремонно сунула цветы возмущенно молчащей миссис Саммерс. — Давай, Мэгги, поищи для них вазу да смени вывеску — уж больно на гусеницу смахиваешь.

— На гусеницу? — переспросила Элизабет, когда экономка вышла.

— Вообще-то я хотела сказать «на слизняка», но удержалась. Тебе с ней еще жить.

— Я ее боюсь.

— Не поддавайся! Мэгги Саммерс — брюзга, но тебе она ничего не сделает: муж держит ее в ежовых рукавицах. А он без разрешения Александра и пальцем не шевельнет.

— Она завидует мне из-за ребенка.

— Это понятно. — Руби примостилась в кресле, как экзотическая птица на ветке, и улыбнулась Элизабет, поблескивая глазами и показывая ямочки на щеках. — Ну же, крошка, не хандри! Я уже послала в Сидней за книгами, которые тебе понравятся — чем пикантнее, тем лучше, а еще привезла карты — буду учить тебя играть в покер и кункен.