Они не общались до конца экзаменов, которые Нелл сдала с блеском, особенно потому, что ее практика прошла насыщенно и разнообразно. На всякий случай она приготовилась дать отпор преподавателям, если те попытаются «завалить» ее и снизить оценки. Если это произойдет, она просто отошлет экзаменационные работы в Кембридж на проверку преподавателю, который не знает, что она девушка. Его вердикт вряд ли устроит руководство Сиднейского университета и оставит клеймо на репутации инженерного факультета.

Но очевидно, профессор Уоррен и остальные преподаватели почувствовали, что несносная студентка готова на все, а может, просто рассчитывали на деньги ее отца; так или иначе, знания Нелл оценили справедливо. По инженерным дисциплинам, на вопросы которых предполагались однозначные ответы, Нелл превзошла всех на курсе, значительно опередив даже Чань Миня, к которому вплотную приблизился У Цзин. Донни Уилкинс был признан лучшим студентом отделения гражданского строительства и архитектуры, а Лу Чжи – отделения механики. Студенты из Кинросса одержали убедительную победу.

Нелл написала Бэде на его домашний адрес, сообщая, что может поужинать с ним – конечно, если он не передумал. В ответ Бэда назвал дату и время.

В Нелл Бэду удивляло многое, и в том числе нежелание козырять своим богатством; через две недели, в субботу, ровно в шесть, она приехала к нему на трамвае и последние несколько кварталов прошла пешком. А ведь она могла бы с комфортом доехать на извозчике от своего дома до самого Арнклиффа. В гости Нелл явилась в еще одном сером ситцевом платье, все таком же бесформенном, подол которого заканчивался на четыре дюйма выше щиколоток – смелый покрой, особенно если бы платье было алого или другого, более яркого, цвета. Ни шляпки, ни украшений – только объемистая черная кожаная сумка на левом плече.

– Почему вы носите такие короткие платья? – спросил Бэда, встретив ее у калитки.

Нелл ответила не сразу – она с удовольствием обозревала участок.

– Бэда, вы все выпололи! А что это там, вдалеке? Неужто грядки?

– Да. Как видите, я даже похудел, – добавил он. – Вы были правы, мне недоставало физической нагрузки. Так почему вы носите такие короткие платья?

– Потому, что терпеть не могу, когда подолы подметают грязь, – скривилась Нелл. – Пачкать обувь – это еще куда ни шло, ее нетрудно вымыть. Но длинные платья приходится стирать после каждого выхода на улицу!

– Хотите сказать, вы моете подошвы обуви?

– Конечно, особенно если вляпаюсь в грязь. Вы только подумайте, сколько всякой дряни мы таскаем на подошвах! На тротуарах скользко от плевков и прочей слизи – только потому, что у нас принято сморкаться в два пальца! Мерзость! А рвота, собачий помет, гниющий мусор!

– Насчет плевков я с вами согласен. Давно следовало бы ввести запрет на плевки и штраф хотя бы в трамваях и вагонах поездов.

– И шторы чистые, и окна вымыты! – между тем продолжала осмотр Нелл.

Приглашая гостью в дом, Бэда заметно смутился: приличной мебелью он так и не обзавелся и довольствовался продавленным дряхлым диваном с вывалившимися пружинами, бюро, обшарпанным старым письменным столом и стулом. Зато возле кухонного стола стояли два новеньких стула, а ящик из-под апельсинов исчез. Полы были все те же, дощатые и крытые линолеумом, но кто-то старательно отскреб грязь от стен и вымел весь мышиный помет. И тараканий тоже.

– Вот только тараканов никак не выведу, – признался Бэда, усаживая Нелл за стол. – Их ничем не уморишь.

– А вы расставьте по дому блюдечки с красным вином, – подсказала Нелл. – Они не устоят, упадут в вино и утонут. – Она усмехнулась. – Лига трезвости не найдет, к чему придраться. – Она вежливо кашлянула. – Насколько я понимаю, этот дом вы снимаете?

– Да.

– Тогда уговорите хозяина обнести его шестифутовой оградой. Разведете во дворе домашнюю птицу, на столе будут яйца, а в доме – меньше тараканов. Куры их обожают.

– Откуда вы все это знаете?

– Мы живем на Глиб, там тараканов тьма-тьмущая. Крылышко Бабочки травит их красным вином и вдобавок развела кур на заднем дворе.

– А почему вы не носите шляпки? – продолжал допытываться Бэда, заглядывая в духовку.

– М-м, пахнет вкусно, – заметила Нелл. – Да просто не люблю я шляпки, вот и все. Пользы от них никакой, с каждым годом они становятся все уродливее. А если мне подолгу приходится быть на солнце, я надеваю шляпу, какие носят китайские кули, – это разумнее.

– И рабочий комбинезон, как на заводе Константайна? Неудивительно, что старик Энгус не желал вас знать.

– Меньше всего на заводе или в мастерской нужна безмозглая женщина в юбке, которую того и гляди затянет в маховик. А комбинезон не вызывает даже скабрезных мыслей, так чем он плох?

– Ничем, – согласился Бэда, громыхая кастрюлями на плите.

– Что на ужин? – поинтересовалась Нелл.

– Баранья нога с картофелем и тыквой, мелкими маслеными кабачками и «зарезанной» стручковой фасолью.

– Зарезанной?

– Нашинкованной тонкими полосками. И конечно, подливка.

– Несите сюда скорее! Я готова съесть целого коня.

Традиционное английское блюдо удалось на славу:

Бэда не преувеличивал, уверяя, что умеет стряпать. Даже фасоль не развалилась. Не жеманясь и не отставая от хозяина, Нелл с аппетитом съела ужин.

– Мне оставить место для десерта или можно попросить добавки? – спросила она, подчищая остатки подливки кусочком хлеба.

– Десерт отменяется – я слежу за фигурой, а вам могу предложить добавки, – с улыбкой ответил Бэда. – Судя по вашему аппетиту, полнотой вы не страдаете.

– Нет, я уродилась в отца – он всю жизнь костлявый.

Когда ужин был съеден, а посуда убрана в раковину – Бэда не позволил гостье мыть тарелки и заявил, что никуда они не денутся, подождут, пока у него не появится настроение, – место на столе заняли вместительный чайник и две фарфоровые чашки с блюдечками и серебряными ложками. Сахарница сияла чистотой, из нового ледника, ящика с крышкой, набитого льдом, достали холодное свежее молоко. Хозяин и гостья еще долго сидели над тарелкой овсяного печенья, испеченного приходящей служанкой, миссис Чарл-тон, и беседовали обо всем на свете, неизменно возвращаясь к страстному увлечению Бэды – социализму и рабочему движению. Нелл даже не пыталась во всем соглашаться с ним и выдвигала логичные возражения, особенно когда речь заходила о китайцах. Время пролетело незаметно. Поскольку оба собеседника были серьезными и одержимыми жаждой знаний людьми, Бэда не давал волю своим плотским желаниям, а Нелл – романтическим мечтам.

И наконец, когда Бэда понял, что уже очень поздно, он решился заговорить о том, что не давало ему покоя. Почему – он и сам не понимал, но не задать этот вопрос не мог.

– А как ваша сестра?

– Если верить маме – отлично. – Нелл помрачнела. – Не знаю, стоит ли рассказывать вам об этом, но Анна почему-то настроена против меня, поэтому я не хотела приезжать на каникулы – думала, лучше поработаю где-нибудь в мастерской.

– Почему она настроена против вас?

– Сама ломаю голову. Понимаете, ее мыслительный процесс мало того что ограничен, так еще и непредсказуем. В газетах называли ее «простушкой», но на самом деле она умственно отсталый человек. Ее лексикон – немногим более пятидесяти слов, в основном существительных, с отдельными прилагательными и глаголами. Тот тип подчинил себе Анну легко, как свою собаку. Ведь Анна, в сущности, очень добродушна и покладиста.

– Значит, и вы верите, что это был Сэм О’Доннелл?

– Ни на минуту не сомневаюсь! – с жаром воскликнула Нелл.

– А ребенок?..

– Долли? Так назвала ее сама Анна, для нее дочь – все равно что кукла. Поэтому папа и вписал это имя в метрику, и теперь она Долли. Сейчас ей восемнадцать месяцев, и, по иронии судьбы, девочка очень смышленая. Она рано начала ходить, говорить и, как пишет мама, уже проказничает. – На лицо Нелл легла тень. – В понедельник я уезжаю домой. Там что-то происходит, а мама в письмах отделывается недомолвками.

– Тяжкая ноша, да?

– Уж во всяком случае, необычная. До сих пор мне не перепадало ни единой унции этой тяжести, но это неправильно. У меня какое-то предчувствие, но я даже не могу объяснить, о чем, потому что это не факты – только инстинкты. А я их ненавижу! – яростно выпалила Нелл.

Зеленоватый, усиленный новыми сетками свет газового рожка на стене играл на его густых непослушных волосах, отливающих всеми оттенками рыжего – от меди до старой бронзы. Его глаза, черные, как у Александра, глубоко сидели в орбитах – прищуренные, бездонные глаза, решила заинтригованная Нелл. О том, что он думает, можно судить лишь по его словам – внешне он непроницаем, особенно эти загадочные глаза.

– С возрастом вы научитесь ценить инстинкты, – заметил он, обнажая в улыбке белые ровные зубы. – Ваш мир построен на фактах – это типично для математика. Но все великие философы были математиками, они обладали разумом, способным порождать абстрактные идеи. Инстинкты – это абстрактные, но не всецело оторванные от мыслей эмоции. Мое чутье всегда казалось мне естественным результатом событий или опыта, я считал его никчемным и все-таки в глубине души высоко ценил.

– Карл Маркс не был математиком, – возразила Нелл.

– Так он и не философ. Скорее, исследователь человеческого поведения. Разума, а не души.

– Эти инстинкты… Вы хотите сказать, что я должна поскорее вернуться домой? – спросила она, не скрывая сожаления. – Так вам подсказывает чутье?

– Точно не знаю. Но мне будет вас недоставать. Нет ничего приятнее, чем готовить для едока с отменным аппетитом. Не могу дождаться, когда мне снова выпадет такой шанс.

И тем не менее он ничем не выдал, что относится к ней как мужчина к женщине, за что Нелл была благодарна ему.

– Чудесный вечер, – чуточку высокопарно произнесла она.

– Но он уже закончился. – Он поднялся. – Пойдемте, я провожу вас и посажу на извозчика.