А мне пришлось солгать Александру, который был так занят, что не смог сопровождать меня к невропатологам. Мистер Гауэр заверил меня, что третья беременность – какое официальное, громоздкое слово! – вряд ли приведет к эклампсии. Такую возможность он не исключает, но благодаря целой коллекции приборов и машин для изучения крови, работы сердца и бог знает чего еще пришел к выводу, что состояние моего здоровья значительно улучшилось. Он убежден, что строгая диета из фруктов, овощей и ржаного хлеба без масла позволит мне избежать водянки. Но я никак не могу сообщить об этом Александру.

Руби, это не значит, что я больше не хочу детей, – просто не могу принудить себя выполнять супружеский долг. Если Александр узнает вердикт мистера Гауэра, он снова будет приходить ко мне в постель, а я сойду с ума.

Умоляю, прошу тебя, не выдавай мою тайну! Мне просто хотелось поделиться, но, кроме тебя, мне не с кем поговорить по душам.

С любовью, Элизабет».


«Кинросс, январь 1884 года

Дорогая Элизабет,

твою тайну я унесу в могилу. В конце концов, это в моих интересах, верно? И потом, сэр Эдвард Уайлер тоже говорил, что во второй раз у тебя не будет эклампсии, но ошибся. Пусть себе говорят что угодно – они же мужчины, им не рожать.

Ты ни словом не упомянула про Ли. Ты видела его, моего нефритового котенка? Нет, скорее, нефритового кота! Но для меня он навсегда останется котенком.

С любовью, Руби».


«Кембридж, апрель 1884 года

Милая мамочка,

сэр Александр Кинросс (какие церемонии!) основал новую металлургическую лабораторию, на радость всему университету. Поскольку от Ливерпуль-стрит до Кембриджа ходит поезд, он регулярно навещает меня, а если в субботу в Ньюмаркете скачки, он заезжает за мной, и мы мчимся на ипподром – скорее полюбоваться прекрасными животными, чем сделать ставки, хотя не без этого, и обычно выигрываем.

Мне нанесла визит леди Кинросс. Поскольку было бы неприлично приглашать ее в квартиру на Паркерс-Пис, я предложил выпить чаю в зале отдыха нашего колледжа и представил ей своих соучеников. Моей гостьей ты могла бы гордиться. Поверь мне на слово. Она была великолепна в платье из лавандового шелка, маленькой шляпке с перьями, уложенными вокруг тульи, лайковых перчатках и самых элегантных в мире ботинках. Да, я знаю толк в дамской моде – и все благодаря Карлотте, моей райской птичке, которая в салоне модистки способна перещеголять испанскую грандессу.

Элизабет превзошла себя: она щедро расточала улыбки моим товарищам, вела искрометную беседу, и вскоре в нее были влюблены все поголовно. Итогом ее визита уже стали образчики скверной поэзии и даже одна еще более скверная соната. В парках Кембриджа сейчас цветут нарциссы, поэтому мы предложили гостье прогулку до Кема, а затем почтительно усадили ее в экипаж.

Второй год учебы в Кембридже я заканчиваю с высшими отметками по всем предметам. Очень люблю тебя, невероятно скучаю, но понимаю, почему ты осталась в Кинроссе. Мамочка, ты чудо.

Со всей любовью – твой нефритовый котенок

Ли».


«Кинросс, июнь 1884 года

Дорогие Александр и Элизабет!

Не знаю, где застанет вас мое письмо: я слышала, сейчас вы путешествуете в Италии, а итальянская почта слывет ненадежной. Как и почта во всех мелких странах, которые подобно Германии стремятся к объединению. Надеюсь, вас не застанет в пути очередная революция!

У меня плохие новости. Неделю назад у себя дома скончался Чарлз Дьюи и был похоронен в своем поместье. Его смерть была скоропостижной и, если верить Констанс, безболезненной. Он потягивал односолодовое виски, когда у него вдруг остановилось сердце. Чарлз умер, смакуя излюбленный напиток, с выражением блаженства на лице. Эта смерть потрясла меня – не могу сдержать слезы даже сейчас, пока пишу о ней. Он был такой веселый, так любил жизнь!.. Если рай и вправду таков, как твердят церковники, Чарлз там изведется от скуки. Как и Констанс, которая не уставала подтрунивать над его бакенбардами.

Кинросс наводнили тучи мух – похоже, все дело в сточных водах, которыми поливают огороды. Александр, если у тебя выдастся свободная минута, придумай, как нам быть. Сун и Бо не разбираются в сточных водах, но Бо уже вызвал какого-то знатока из Сиднея. Хотя, если вдуматься, ну откуда в Сиднее знатоки нечистот? Бо в них и то смыслит больше. Ладно, забудь.

Мой нефритовый котенок чудо, верно? Жаль только, что домой он вернется не раньше, чем получит степень доктора геологии в Эдинбурге. Он сам так писал. Как я по вас скучаю!

С любовью, Руби».


«Лондон, ноябрь 1884 года

Дорогая тетя Руби, я опять воюю со своим учителем, мистером Фаулдсом, который наябедничал на меня папе. Вот список моих последних преступлений: я совершенно не интересуюсь хорошими манерами, светским этикетом и религией; увлекаюсь дифференциальным исчислением; насмехаюсь над учителем, доказывая, что мои подсчеты правильные, а его – нет, вдобавок злорадствую; перевернула чернильницу и выпалила: «Ах ты, паскуда!»; высмеивала учителя за абсурдную веру в то, что Бог сотворил мир за семь дней. Ну это уж враки – верно, тетя Руби?

Мистер Фаулдс притащил меня к папе в библиотеку за ухо, громогласно перечислил все мои провинности, а потом прочел папе бесконечную лекцию о том, как вредно внушать девочкам, что умом они не уступают мужчинам. Якобы это противоестественно и богопротивно. Папа невозмутимо выслушал, а потом осведомился, не будет ли мистер Фаулдс так любезен отпустить мое ухо. Выяснилось, что про меня учитель совсем забыл, но он поспешил исправиться. Потом папа спросил, хочу ли я что-нибудь сказать, и этим окончательно взбесил мистера Фаулдса. Я объяснила папе, что не хуже любого мальчишки знаю математику и механику, а латынь, греческий, французский и итальянский – даже лучше, чем мистер Фаулдс, что я имею полное право высказывать свои суждения о Наполеоне Бонапарте, хотя все вокруг и превозносят его больше, чем старого болвана герцога Веллингтона, который ни за что не победил бы при Ватерлоо, если бы не пруссаки, к тому же был посредственным премьер-министром. А в учебнике мистера Фаулдса британцы никогда не ошибаются, зато все остальные только и делают, что совершают ошибки, особенно французы и американцы.

Папа выслушал, вздохнул и выслал меня из библиотеки. Не знаю, что он сказал мистеру Фаулдсу, но похоже, встал на мою сторону, потому что учитель перестал делать из меня девчонку. Я-то надеялась, что папа рассчитает мистера Фаулдса и наймет другого учителя, вроде мистера Стивенса, но увы! Позднее папа объяснил, что в жизни я еще не раз встречусь с такими людьми, как мистер Фаулдс, так что все равно придется привыкать! Ну я и решила привыкать по-своему! Для начала подсунула ему в кровать патоку. Ух он и злился! За это мне впервые в жизни досталась порка тростью – форменное издевательство, тетя Руби. Но я все вынесла, не пикнув, и даже ни разу не поморщилась. Так и подмывало послать моего учителя очень далеко, но я воздержалась – ведь папа думает, что таких слов я еще не знаю. Но я все-таки выскажу мистеру Фаулдсу все, что о нем думаю, в последний день учебы. Представляю, как вытянется его физиономия! Как думаешь, его не хватит удар?

Сказать по правде, лучше бы я осталась в Кинроссе, с мистером Стивенсом и моим пони. Зато мамин знакомый доктор Гауэр водил меня в анатомический музей – лучшего подарка мне еще никто не делал! Представь себе бесконечные полки, а на них банки с разными органами, ампутированными конечностями, зародышами, мозгом и даже двухголовым младенцем! Да, и еще там были два младенца, сросшиеся боками. Если бы мне позволили, я бы поставила там кровать и целый год рассматривала одну банку за другой. Но папа считает, что полезнее интересоваться камнями и электричеством. А анатомия вызывает у него отвращение.

Пока у Ли были каникулы, они вместе с папой исследовали новые методы обработки сточных вод, так что Кинросс ждут нововведения, и в самом ближайшем времени. Ты не забудешь навестить Чжана и узнать, кормит ли он моих крыс? Обожаю крыс – такие умные зверюшки. И тебя я тоже люблю, тетя Руби.

Твоя любящая Нелл».


«Лондон, апрель 1885 года

Дражайшая Руби, наконец-то мы едем домой – не сейчас, в начале осени. Ах, как я рада! Александр решил сопровождать нас – все благодаря тебе и твоим письмам про Бо и сточные воды. На севере Италии есть река, которая зовется почти так же – По: живописная, широкая и быстрая, совсем недалеко от самых прекрасных мест, какие я видела, итальянских озер. Италия мне понравилась больше всех европейских стран, даже больше Великобритании. Люди здесь какие-то солнечные, хотя и живут в страшной нищете. И поют – все до единого, всегда, везде! Валлийцы тоже поют, только песни у них заунывные.

Быть леди Кинросс как-то непривычно, хотя Александр упивается своим титулом. И его можно понять: титул бесконечно возвышает его в глазах жителей шотландского Кинросса. К несчастью, доктор Мюррей и мой отец давно скончались. Правда, Александр считает, что жизнь после смерти все-таки есть, стало быть, эти двое сейчас смотрят на него и лопаются от злости. А я убеждена, что никакие титулы и состояния не произведут впечатления на доктора Мюррея и моего отца – ни в этом мире, ни в мире ином. Будь они сейчас живы, они бы только фыркнули и заявили, что все равно Александр незаконнорожденный. Такое клеймо ничем не смоешь, как первородный грех.

В шотландском Кинроссе я так и не побывала. Ах, Руби, как я когда-то мечтала явиться в наш городишко в роскошном парижском платье и драгоценностях! Мелочный поступок. Быть глупой я еще могу себе позволить, но мелочной? Никогда! Недавно Александр брал меня с собой в Эдинбург, где в октябре Ли будет получать докторскую степень. В Эдинбурге я встретилась с моей сестрой Джин – с миссис Роберт Монтгомери с Принсез-стрит. Не могу забыть, как некрасиво и низко она обошлась с Аластэром и Мэри, когда они привезли меня в город и посадили на лондонский поезд. Я, конечно, простила ее, но ничего не забыла. И потому попросила Александра пригласить Аластэра и Мэри в Эдинбург и принять их по-королевски. Какая глупость, Руби! Они напоминали двух рыбешек, вытащенных из воды, чувствовали себя ужасно неловко и очень боялись оплошать. Скажи, почему свои худшие грехи мы совершаем во имя милосердия? Хотя признаюсь откровенно: мне было приятно утереть Джин нос своим титулом. Александр говорит, что ее муж предпочитает юношей и об этом знает весь Эдинбург. Бедняжка Джин. Неудивительно, что у нее нет детей. Она стала резкая, постоянно язвит и слишком много пьет.