– Если ты намекаешь, что я отделался от мисс Дженкинс, чтобы не платить ей, то ошибаешься! – раздраженно отозвался Александр. – Она скопила денег на поездку в Лондон, а я назначил ей небольшое содержание. Я не настолько скуп, как ты думаешь!

– О да, ты не скупец! Ты изверг!

Александру осталось лишь сдаться, вскинув вверх руки. Нет, на женщину не угодишь, как ни старайся.

Руби явилась в гости, разодетая в рубиновый бархат и ожерелье из рубинов стоимостью в целое состояние; впечатление она производила величественное, как и было задумано. Если уж предстоит сойтись с Элизабет лицом к лицу в толпе незнакомых людей, кое-кто из которых знает, что Александр до сих пор изменяет жене, пусть Элизабет увидит, что она, Руби, не уличная потаскуха, что бы там ни подсказывала ей фантазия. Так Руби спасала не только Элизабет, но и собственную гордость. «Впрочем, – с усмешкой думала она, поднимаясь по лестнице под руку с Суном, – вряд ли жена Александра поймет намек».

Разумеется, Руби сгорала от любопытства. Ходили слухи, что миссис Кинросс прелестна, но неяркой красотой – потому, что слишком уж она молчалива и сдержанна. Но Руби понимала, что в городе никто просто не видел толком жену Александра. О ней знали со слов миссис Саммерс, а, по глубокому убеждению Руби, Мэгги Саммерс была мстительной тварью.

Поэтому, едва заприметив издалека Элизабет, Руби разглядела гораздо больше, чем хотелось бы Александру. Правда, юная миссис Кинросс оказалась невысокой, но держалась очень прямо и с достоинством и была по-настоящему красива. Белая, как сливки, кожа, не испорченная пудрой и румянами, алые от природы губы, яркие черные брови и ресницы… Но в глубине темно-синих, почти черных глаз метались панический страх и грусть – Руби интуитивно поняла, что не следует принимать их на свой счет. Александр взял жену под руку, чтобы подвести к гостям, и ее глаза вспыхнули, а губы чуть было не сложились в усмешку явного презрения. «Господи Иисусе! – Лед в сердце Руби мгновенно растаял. – Да он ей противен! Александр, Александр, как же тебя угораздило выбрать невесту, которую ты в глаза не видел? Шестнадцать лет – нежный возраст, когда человека так легко ожесточить или сломать».

Элизабет сразу высмотрела среди приглашенных «женщину-дракона» под руку с мужчиной, облаченным в ткань, расшитую драконами, – оба были рослыми и осанистыми: Сун – в императорских красных и желтых шелках, Руби – в рубиновом бархате. Но с Суном Элизабет уже была знакома, поэтому перевела взгляд на Руби и потрясенно разглядела неподдельную доброту в ее пронзительно-зеленых глазах. Ничего подобного она не ожидала. И не желала. Руби пожалела ее, посочувствовала по-женски. Выставить ее за дверь, как дешевую шлюху, было невозможно: она была воплощенная благопристойность – наряд, манеры, низкий и чуть хрипловатый голос. И говорила Руби, как сразу заметила Элизабет, на редкость правильно для жительницы Нового Южного Уэльса, да еще вышедшей из самых низов. В роскошном теле гостьи не было ни единого изъяна, она несла его горделиво, с королевским величием, словно ей принадлежал весь мир.

– Спасибо, что навестили нас, мисс Коствен, – негромко произнесла Элизабет.

– Спасибо, что приняли меня, миссис Кинросс.

Поскольку эта пара прибыла последней, Александр отошел от двери, терзаясь в сомнениях: кому предложить руку – любовнице, жене или лучшему другу? Согласно этикету, ни в коем случае не жене, но и не любовнице. Но стоит ли уйти вперед вместе с Суном и оставить жену с любовницей наедине?

Руби помогла ему, подтолкнув Суна к Александру.

– Ступайте, джентльмены! – жизнерадостно велела она и вполголоса добавила, обращаясь к Элизабет: – Щекотливое положение!

Элизабет невольно улыбнулась ей:

– Да, не правда ли? Спасибо, вы помогли всем сразу.

– Детка, вы здесь как христианин, брошенный на съедение львам. Давайте-ка покажем всем сразу, что львам достанется Александр, – заявила Руби и взяла Элизабет под руку. – Заткнем его за пояс, ублю… то есть греховодника.

И они вошли в просторную гостиную под руку, улыбаясь и прекрасно сознавая, что сразу затмили всех присутствующих дам, даже Констанс Дьюи.

К столу пригласили почти сразу же – к ужасу повара-француза, который рассчитывал еще на тридцать минут для приготовления суфле из шпината. Пришлось на скорую руку разложить по тарелочкам холодные креветки и украсить их шлепками банального майонеза – merde, merde, merde, какой конфуз!

Хитростью Александр разлучил любовницу с женой, рассадив их по разным концам стола. По правую руку от Элизабет занял место губернатор, сэр Эркюль Робинсон, по левую – премьер-министр, мистер Джон Робертсон. Сэр Эркюль не признавал разделения власти и не ладил с премьером, поэтому Элизабет пришлось стать буфером между ними. Ее задачу существенно осложняли «волчья пасть» и дефекты речи мистера Робертсона, не говоря уже о скорости, с которой он поглощал вино, и настойчивом стремлении положить ладонь на колени соседки.

Александр сидел за противоположным концом стола, между леди Робинсон и миссис Робертсон. Известный ловелас и любитель заложить за воротник, Джон Робертсон формально числился пресвитерианином; свою застенчивую, а точнее, забитую жену-пресвитерианку он почти никогда не брал с собой в гости, поэтому ее появление в Кинроссе свидетельствовало о том, сколь высокое положение Александр занимает в высших сферах.

«О чем, скажите на милость, можно говорить с чванной гусыней и богомольной мученицей? – ломал голову Александр, уставившись на свои холодные креветки. – Нет, светские беседы не моя стихия».

А Руби исподтишка флиртовала и с сидящим справа мистером Генри Парксом, и с сидящим слева мистером Уильямом Далли, веселясь вовсю. Она действовала так ловко, что все дамы вокруг сознавали, что они не соперницы Руби, но и не думали возмущаться. Паркс был политическим противником Робертсона, на посту премьера они сменяли друг друга: если в данный момент премьер-министром был Робертсон, никто не сомневался, что его преемником станет Паркс. Рассадить по разным углам Паркса и Робертсона было так же необходимо, как разлучить Элизабет и Руби. Конечно, Сун излучал обаяние, никому и в голову не пришло бы назвать его «безбожником-китаезой», кем он, по сути дела, и являлся. Несметное богатство способно позолотить и менее перспективную фигуру, нежели Сун.

Суфле из шпината вполне заслуживало нескольких минут ожидания, как и шербет из ананасов, доставленных в вагоне-рефрижераторе из Квинсленда, где выращивали эти деликатесные плоды. За ними последовал нежнейший отварной плектропомус, затем жареные ребрышки ягненка, и завершил трапезу салат из тропических фруктов, взбитые сливки на котором напоминали снежные шапки потухших вулканов над облаком.

Чтобы съесть все эти яства, понадобилось три часа – целых три часа, за время которых Элизабет освоилась с обязанностями хозяйки дома. Несмотря на все политические разногласия, сэр Эркюль и мистер Робертсон увивались вокруг очаровательной соседки, как пчелы вокруг медоносного цветка, и если мистера Робертсона и раздражали пресвитерианские замашки юной искусительницы, он не протестовал – в конце концов, его жена тоже злоупотребляла набожностью.

А в это время Александр тщетно пытался развлечь бессодержательной светской болтовней двух соседок, которых ничуть не интересовали паровые двигатели, динамо-машины, динамит и добыча золота. Вдобавок в голову упорно лезли мысли о предстоящем разговоре с премьером Джоном Робертсоном и необходимости осадить его. Разговор обещал состояться сразу после того, как дамы перейдут в гостиную, и быть, по сути дела, списком претензий к Александру: почему в Кинроссе не нашлось ни единого клочка земли для строительства пресвитерианской церкви? Как вышло, что католики возвели в городе не только храм, но и школу, не заплатив ни пенни, в то время как с пресвитериан потребовали несусветную цену за участок размером с почтовую марку? Но если Робертсон надеялся, что Александр дрогнет и пойдет на попятную, то совершенно напрасно! Большинство жителей Кинросса принадлежали либо к англиканской, либо к католической церкви, а пресвитерианцев насчитывалось всего четыре семьи. Предоставив соседкам обсуждать в обход него подрастающих детей, Александр подбирал слова, чтобы поэффектнее сообщить Джону Робертсону о своем намерении предоставить землю еще и конгрегационалистам, и анабаптистам.

Ужин ничем не отличался от других званых застолий; когда принесли графины с портвейном, дамы дружно встали и удалились в просторную гостиную, зная, что ждать мужчин им придется не меньше часа. Этот обычай возник не случайно: благодаря ему дамы получали возможность по очереди удаляться из комнаты, чтобы справить малую нужду, и при этом не конфузиться под взглядами мужчин. Поскольку в уборную требовалось всем, двери гостиной то и дело открывались и закрывались.

– Внизу есть два ватерклозета, – сообщила Элизабет Руби, – а если хотите, поднимемся в мою уборную.

– Я за вами, – усмехнулась Руби.

– Вот уж не думала, что вы мне понравитесь, – заметила Элизабет, пока обе прихорашивались перед зеркалами во всю стену.

– Пожалуй, так будет лучше, – пробормотала Руби, поправляя перья на своем эгрете, усыпанном рубинами и бриллиантами. – Мера за меру: я тоже думала, что возненавижу вас с первого взгляда. А когда увидела, захотела с вами подружиться. Ведь у вас совсем нет подруг, а без них вам не обойтись, если вы хотите выжить рядом с Александром. Это не человек – паровоз, который сметает все на своем пути.

– Вы его любите? – с любопытством спросила Элизабет.

– И буду любить до самой смерти и еще дольше, – призналась Руби. Выражение ее лица изменилось, стало почти вызывающим, но Элизабет разглядела в глазах боль. – Но никакая любовь не помогла бы мне ужиться с ним в браке, не будь я даже всем известной распутницей, а это чистая правда. Вас воспитали доброй женой. Воспитание, которое получила я, – одно название. От судьбы я не ожидала даже такой милости, как любовь к Александру, поэтому я счастлива. Безумно счастлива.