– Он был хорош собой? – живо спросила Элизабет.

– Хорош? – Мисс Мактавиш поморщилась и зажмурилась. – Нет, красавцем я бы его не назвала. Но ходил он по-особому – не ходил, а вышагивал. Он вечно был весь в синяках от трости Дункана, и, наверное, ему нелегко было расхаживать так, будто ему принадлежит весь мир, но он не сдавался. А его улыбка! Она… разила наповал.

– Он сбежал из дому?

– В день своего пятнадцатилетия, – подтвердила мисс Мактавиш и продолжила повествование о давних событиях: – Сердце доктора Макгрегора, тогдашнего священника, было разбито. Он часто повторял, что Александр – умница, каких мало. Он знал и латынь, и греческий, и доктор Макгрегор надеялся послать его в университет. Но Дункан на это ни за что бы не согласился. Он подыскал сыну работу на фабрике в Кинроссе – после расставания с Уинифред хотел, чтобы хоть Александр остался рядом. О, каким он был упрямцем, этот Дункан Драммонд! Знаете, он ведь сватался ко мне, но я не могла бросить мать и потому без сожалений отказала ему. А теперь вы выходите за Александра! Это сон, Элизабет, удивительный сон!

Последнее замечание походило на правду. Когда за работой Элизабет удавалось хоть ненадолго задуматься, ей казалось, что ее будущее – вроде облаков и туч, проплывающих по высокому и бескрайнему шотландскому небу: то легких, воздушных, то унылых и серых, а иногда и черных, предвещающих грозу. Близилось путешествие, чем оно кончится, никто не знал, а ограниченный мирок, в котором Элизабет прожила свои шестнадцать лет, не мог дать ей ни утешения, ни знаний. Краткий трепет предвкушения сменялся горькими рыданиями, вспышки радости – головокружительным падением духа. Даже после тщательного штудирования географического справочника и «Британники», принадлежащих доктору Мюррею, несчастной Элизабет было нечем измерить крутой и необратимый поворот своей судьбы.


Платья были сшиты – все, вплоть до свадебного, аккуратно переложены листами бумаги и бережно упакованы в два сундука. Аластэр преподнес сестре сундуки, Мэри – фату из белого французского кружева, мисс Мактавиш – пару белых атласных туфелек. У каждого члена семьи, кроме Джеймса, нашелся подарок для Элизабет, будь то флакон одеколона, костяная брошка, подушечка для булавок или коробка конфет.

Респектабельная пара пресвитериан из Пиблса откликнулась на объявление, поданное Джеймсом, и после непродолжительной переписки сообщила, что за пятьдесят фунтов охотно возьмет невесту под свою опеку.

Аластэру и Мэри было поручено доставить Элизабет дилижансом до Керколди, где все трое сели на паровое судно, курсировавшее между Ферт-оф-Фортом и Литом. Оттуда конка должна была довезти путников до Эдинбурга и станции на Принсез-стрит, где им предстояло встретиться с мистером и миссис Ричард Уотсон.

Если бы не утомительное плавание, Элизабет сгорала бы от любопытства: за всю свою жизнь она не уезжала от дома дальше Керколди, и если уж провинциальный городок поразил ее в самое сердце, то громадный Эдинбург должен был окончательно потрясти. Кэтрин и Роберт жили там и могли бы показать Элизабет местные достопримечательности. Но ее ничуть не прельщала суета Эдинбурга, его суровая красота в обрамлении лесистых холмов и лощин. Когда конка доставила троицу путешественников к станции Северной Британской железной дороги, Элизабет устроили в крохотном, похожем на шкатулку купе второго класса, в котором ей предстояло добраться вместе с Уотсонами до Лондона. Аластэр то и дело выскакивал на перрон, высматривал в толпе пассажиров запоздавших компаньонов сестры.

– А здесь недурно, – заметила Мэри, оглядевшись. – Сиденья мягкие, даже ковры есть.

– Кому я не завидую, так это пассажирам в третьем классе, – сказал Аластэр, заталкивая два квадратика картона в левую перчатку Элизабет. – Смотри не потеряй, по ним ты получишь из багажного отделения сундуки. – В другую перчатку он сунул пять золотых. – От отца, – усмехнулся он. – С трудом убедил его, что тебе ни в жизнь не добраться до Нового Южного Уэльса с пустым кошельком. Смотри, не трать зря ни фартинга.

Наконец прибыли задыхающиеся от быстрой ходьбы Уотсоны. Очевидно, пятьдесят фунтов, полученных от отца Элизабет, спасли эту рослую и угловатую пару в поношенной одежде от ужасов путешествия третьим классом и обеспечили ей относительный комфорт второго. Уотсоны оказались приятными людьми, но Аластэр уловил запах спиртного, исходящий от мистера Уотсона, и поморщился.

Паровоз загудел, пассажиры прильнули к окнам вагонов, напоследок перекликаясь, всхлипывая, лихорадочно обнимаясь и махая руками тем, кто остался на перроне; пыхтя и покрякивая, судорожно вздрагивая и выпуская облака пара, лондонский ночной тронулся.

«Как близко и как далеко, – думала Элизабет, прикрыв глаза. – Где-то здесь, на Принсез-стрит, живет моя сестра Джин, с которой все началось…» Аластэр и Мэри переночевали в вокзальной гостинице и вернулись в Кинросс, так и не повидав Джин. «Я никого не принимаю», – говорилось в ее краткой записке.

Веки Элизабет сомкнулись, и она уснула, сидя в уголке и прислонившись щекой к заледеневшему окну.

– Бедное дитя, – сказала миссис Уотсон. – Помоги-ка мне устроить ее поудобнее, Ричард. Видно, плохи наши дела, если шотландцам приходится посылать дочерей за мужьями за двенадцать тысяч миль от родины.


Паровые суда с гребным винтом пересекали северную часть Атлантического океана, покрывая расстояние от Великобритании до Нью-Йорка за шесть-семь дней, но никакого угля не хватило бы кораблю, плывущему на другой конец света. Эти плавания по-прежнему совершали парусные суда.

«Авророй» назывался четырехмачтовый барк с двумя топселями, прямой парусной оснасткой на фок– и грот-мачтах и косым парусом на бизани. Двенадцать тысяч миль до Сиднея он преодолевал за два с половиной месяца, заходя в порт только однажды, в Кейптауне: сначала брал курс на юг в Атлантическом океане, затем через Индийский попадал в Тихий. Груз «Авроры» составляли несколько сотен фаянсовых стульчаков и бачков для ватерклозетов, два ландо, дорогие мебельные гарнитуры из грецкого ореха, хлопчатобумажные и шерстяные ткани, рулоны тончайшего французского кружева, ящики книг и журналов, банки французского конфитюра, жестянки патоки, четыре паровых двигателя Мэтью Боултона и Уатта, партия медных дверных ручек, а в запертой части трюма – десятки огромных ящиков, помеченных черепом со скрещенными костями. На обратном пути трюмы «Авроры» загружали тысячами мешков пшеницы, а место ящиков с черепом и костями занимали золотые слитки.

Вопреки желанию капитана судна, фанатичного женоненавистника, «Аврора» брала на борт дюжину пассажиров обоего пола и обеспечивала им некоторые удобства, хотя кают-компании на ней не было, а еду подавали самую простую – свежевыпеченный хлеб, соленое масло, хранящееся в прочных бочонках, вареную говядину, проросшую картошку и мучной пудинг, сдобренный джемом или патокой.

Элизабет притерпелась к качке еще на полпути через Бискайский залив – в отличие от миссис Уотсон, за которой девушке пришлось ухаживать. Но эта обязанность не вызывала у Элизабет отвращения, поскольку миссис Уотсон была доброй душой, терпеливо несущей непосильное бремя. Троим путешественникам досталась каюта с иллюминатором и конуркой для горничной при ней. «Аврора» еще не успела войти в Ла-Манш, когда мистер Уотсон объявил, что не станет мешать дамам и будет спать в баре для пассажиров. Поначалу Элизабет было невдомек, почему это известие так опечалило бедную миссис Уотсон, а потом она сообразила, что бедность Уотсонов – следствие пристрастия главы семьи к крепкому спиртному.

А как холодно было в море! Только когда позади остались острова Зеленого Мыса, зима наконец отступила, но к тому времени миссис Уотсон уже раздирал кашель. В Кейптауне ее испуганный супруг протрезвел настолько, что обратился к врачу. Но тот лишь поджал губы и покачал головой.

– Сэр, если вы не хотите свести свою жену в могилу, немедленно сойдите на берег, – посоветовал он.

Но как быть с Элизабет?

Подкрепившись полпинтой джина, мистер Уотсон не стал задаваться этим вопросом, а миссис Уотсон впала в ступор и ни о чем не спрашивала мужа. Вдвоем они покинули корабль вместе со всем багажом через полчаса после ухода врача, бросив Элизабет на произвол судьбы.

Если бы капитан Маркус настоял на своем, Элизабет ссадили бы на берег следом за ними, но он забыл, что на борту находятся еще три пассажирки. Одна из них срочно созвала на совет две супружеские пары, трех трезвых одиноких джентльменов и самого капитана Маркуса.

– Девушка сойдет на берег, – непреклонно заявил хозяин «Авроры».

– Да вы что, капитан! – возмутилась миссис Августа Холлидей. – Отправлять в незнакомом месте на берег шестнадцатилетнюю девушку, да еще совсем одну – из Уотсонов опекуны никудышные, – это уж слишком! Только попробуйте, сэр, и я сообщу вашим хозяевам, в гильдию и всем на свете! Мисс Драммонд останется на судне.

Это заявление и воинственный взгляд миссис Холлидей были встречены одобрительным ропотом ее сторонников, и капитан Маркус понял, что проиграл.

– В таком случае, – процедил он сквозь зубы, – я требую изолировать ее от моей команды. И от остальных пассажиров-мужчин – равно женатых и холостых, пьяных и трезвых. Она будет сидеть под замком в своей каюте и принимать пищу там же.

– Как заключенная? – уточнила миссис Холлидей. – Да это неслыханно! Ей необходим свежий воздух и моцион.

– Если захочет подышать свежим воздухом, пусть открывает иллюминатор, а ради моциона прыгает на месте, мадам. Я хозяин этого судна, и мое слово здесь – закон. Блудодейства на «Авроре» я не допущу.

И Элизабет все пять оставшихся недель этого бесконечного плавания провела взаперти, в собственной каюте – в компании книг и журналов, за которыми миссис Холлидей спешно послала в единственную книжную лавку Кейптауна. Капитан Маркус пошел еще на одну уступку: позволил Элизабет в сопровождении миссис Холлидей дважды в день обходить палубу, но только после наступления темноты. Сам он следовал за дамами и рявкал на каждого матроса, который осмеливался приблизиться к ним.