Колін Маккалоу - Прикосновение

Помывшись и побрившись, Александр улегся на голубую постель и крепко уснул.

Его разбудил шум: заведение Коствен оживало, а это означало, что городские рудокопы на сегодня покончили с работой. Александр зажег керосиновую лампу, переоделся в чистый замшевый костюм и спустился вниз, чтобы поужинать. В том крыле дома, где Руби принимала пятерых постояльцев, девиц не обнаружилось. Зайдя в конюшню проведать лошадь, Александр заметил, что кухня размещается в отдельном строении, на случай пожара, и потом увидел, что от большого здания отходит еще одно крыло. У этой Руби есть деловая хватка и жестокости хоть отбавляй. Несчастный мальчишка!

В салуне было не протолкнуться. Посетители выстроились вдоль стойки в три ряда, заняли все столы, кроме хозяйкиного. Еду и напитки подавали Матильда, Дора и еще три девушки. Александр решил сесть за стол Руби и направился к нему, провожаемый любопытными взглядами. Большинство посетителей были еще сравнительно трезвыми.

– Я Морин, – отрекомендовалась рыжая девчонка в зеленых кружевах. Таких веснушчатых лиц Александр еще не видывал: казалось, Морин чем-то вымазалась, чтобы казаться загорелой. – Могу подать жареную ножку поросенка с хрустящей корочкой, жареной картошкой и отварной капустой, а на сладкое – вареный пудинг с изюмом и заварным кремом. А коли не хотите, Сэм приготовит вам еще чего-нибудь.

– Нет, спасибо, Морин, неси что есть, – ответил Александр. – Матильду и Дору я знаю, а как зовут ваших подружек?

– Вон та раскосая брюнетка – Тереза, а с наколками на руках – Агнес. – Морин хихикнула. – Говорят, она раньше в Сиднее работала, в таверне где-то в Роксе[1].

Стало быть, девчонки Руби далеко не первой свежести. Впрочем, пользоваться их услугами Александр не собирался – сколько за них просят в Хилл-Энде? – и потому занялся великолепно приготовленным ужином. Хозяйке заведения повар Сэм Вон обходился недешево, но стряпать он и вправду умел. Александр мысленно наметил как-нибудь до отъезда уговорить Сэма приготовить ему настоящую китайскую еду.

Руби распоряжалась за стойкой и так захлопоталась, что Александру перепал лишь приветственный взмах рукой; хотелось бы знать, задумался он, во всех ли заведениях Хилл-Энда хозяйки настолько деятельны, и решил, что не во всех. Торговля живым товаром процветала: то и дело кто-нибудь из девиц удалялся в сопровождении жертвы, а когда через считанные минуты распутницы возвращались, их уже ожидала очередь. В городке наверняка имелись и блюстители порядка, и Руби скорее всего откупалась от них.

Ощущая приятную тяжесть в желудке, Александр откинулся на спинку стула, раскурил сигару, придвинул поближе чашку чаю и принялся наблюдать. Он сразу заметил, что за услуги девиц плату вперед получала Руби.

Когда подвыпившие посетители подобрели, Руби направилась к пианино. Оно стояло у входной двери и было повернуто так, что музыкантшу видели все присутствующие в зале. Поддернув юбки, чтобы не путались под ногами, Руби положила руки на клавиатуру, зазвучала музыка. Александр замер и с трудом подавил нелепое желание прикрикнуть на пьянчуг, заставить их помолчать и послушать – так хорошо она играла! Репертуар Руби состоял из незамысловатых популярных песенок, но пианистка украшала их виртуозными пассажами, свидетельствовавшими, что ей по плечу и Бетховен, и Брамс.

До приезда в Америку Александр редко задумывался о музыке – по той простой причине, что толком не слышал и не знал ее. Но в Сан-Франциско его занесло на концерт Шопена, и он страстно увлекся им. С тех пор Александр бывал на концертах повсюду, где только мог, – в Сент-Луисе и Нью-Йорке, Лондоне и Париже, Венеции и Милане, в Константинополе и даже в Каире, где попал на премьеру «Аиды», которую Верди сочинил к открытию Суэцкого канала. Александру было все равно, что звучит – опера, симфония, инструментальное соло или песенки, которые принято слушать в салунах вроде заведения Коствен. Музыка всегда музыка.

А между тем вдохновенная пианистка из Хилл-Энда аккомпанировала себе и пела «Лорену» – меланхоличный, задумчивый вальс, который Александр впервые услышал во время своей американской одиссеи и с тех пор наслушался в разном исполнении – и без аккомпанемента, и под визгливые звуки концертино или губной гармоники.

Когда отзвучало сладкое и сильное контральто Руби, расчувствовавшиеся рудокопы взорвались истерическим шквалом аплодисментов, требовали повторения на бис, не желали отпускать певицу.

«Ее можно полюбить за одну эту песню», – думал Александр, незаметно удаляясь в Голубую комнату, чтобы ненароком не сказать Руби лишнего.

Кто-то уже развел в камине огонь; после наступления темноты в Хилл-Энде резко холодало – шел май, приближалась зима. Слава богу, в комнате тепло! Не придется спать в теплом белье. Александр подбросил в камин угля – вот это да, уголь! Откуда он взялся? В округе как будто нет угленосных пластов, а ближайшая железная дорога – боковая ветка в Райдале, до нее и не доберешься.

Видимо, дневной сон освежил Александра, поэтому усталости он не чувствовал; выудив из седельной сумки Плутарха, он подкрутил фитиль керосиновой лампы, чтобы было удобнее читать, и нагишом забрался в постель, в которую кто-то заботливо подложил грелку.

Неожиданно приоткрылась дверь: Александр прекрасно помнил, что запер ее. Но разумеется, у хозяйки постоялого двора имелись ключи от всех комнат. Вошла Руби в кружевном пеньюаре со множеством оборок. При каждом шаге пеньюар распахивался, открывая взгляду пару длинных стройных ног, обутых в отделанные лебяжьим пухом туфельки без задников, на тонких каблучках. Роскошные волосы ниспадали на спину, совсем как у леди Годивы.

Заглянув через плечо Александра в книгу, Руби возмутилась:

– Что за китайская грамота?

– Это греческий. Плутарх, жизнеописание Перикла.

Она оттеснила его бедром, присела на край кровати и принялась развязывать ленту спереди на пеньюаре.

– Ты загадка, Александр Кинросс, тайна за семью печатями, ясно? Я тоже знаю мудреные слова, хотя нигде не училась. Но ты прямо ученый. Стало быть, греческий понимаешь? И латынь?

– Да. А еще французский. И итальянский, – с нескрываемой гордостью подтвердил он.

– И могу поклясться, побывал не только в Калифорнии. Я с первой минуты поняла, что ты не из простых. – Лента наконец поддалась, Руби спустила пеньюар с плеч, обнажив полную высокую грудь безупречной формы. Ее талия была тонкой, а живот плоским даже без корсета.

– Да, я много где побывал, – с притворной невозмутимостью подтвердил Александр. – Ты пришла обольстить меня или ввести в искушение?

– Сдается мне, ты долго якшался со святошами.

– Даже вырос среди них.

– Сразу видно, а я от тебя такого не ожидала. От тебя я хочу любви, и не смей даже заикаться о деньгах! Когда содержишь бордель, горбатятся девчонки, которым ты платишь, и незачем ублажать посетителей самой. Имей в виду: я разборчивая, целых девять лет ни с кем ни сном ни духом! Так что можешь гордиться, парень.

– То есть до меня ты была близка только с отцом Ли? И что же между нами общего?

– Съехидничал бы сейчас – заработал бы затрещину. Но ты просто спросил. Мне нравятся китайцы, среди них попадаются и красавцы, и рослые ребята. Ты на китайца не похож, но такой смуглый – прямо как сатана. – Хмыкнув, Руби уронила пеньюар на пол. – Небось нарочно прикидываешься дьяволом, Александр Кинросс. – Зеленые глаза вспыхнули. – Ну, так что скажешь? Или ты не в настроении?

Несмотря на протесты разума, тело требовало наслаждений, и даже Александру Кинроссу порой бывало не под силу подавлять в себе то, что пресвитериане именовали низменными желаниями. Впрочем, Руби могла бы совратить и святошу, а Александр на святость не претендовал. Само собой, после Гонории Браун он познал и других женщин – с разным цветом кожи, внешностью, прошлым. Их объединяло одно: все они обладали особым, неуловимым и неосязаемым свойством, которым наделен далеко не каждый человек. И перед Руби тоже было невозможно устоять.

Роскошная, страстная, чувственная и искушенная – вот какая она была, и либо таинственный Сун Чжоу обучил ее высшему искусству соитий, либо, несмотря на длительное воздержание, у нее был богатый опыт. Александр упивался ею, позабыв про былую привередливость. И, будто понимая, что начавшееся уже никогда не кончится, не думал ни о чем.

– Почему ты ни с кем не была близка после Сун Чжоу? – спросил он, запуская пальцы в пышную гриву Руби.

– Я безвылазно сижу здесь, в Хилл-Энде. Знаешь поговорку? В своем гнезде не гадят.

– А я? Меня ты тоже встретила здесь.

– Ты перекатиполе, в Хилл-Энде не задержишься. День-другой – и поминай, как звали.

– Значит, между нами больше ничего не будет?

– Еще как будет, черт подери! – Руби возмущенно села. – Но только если ты куда-нибудь уедешь. Станешь бывать у меня наездами, лады? Только приезжай сам, я тебе не цыганка какая-нибудь, чтобы шататься по дорогам – мне сына надо вырастить. С заведения нельзя спускать глаз.

– Во сколько обойдется учеба в той школе?

– В две тысячи фунтов в год. Каникулы Ли будет проводить в школе. Ничего, с товарищами не заскучает. И с Во Фатом.

– Это же двадцать тысяч фунтов, потраченных неизвестно на что. – Практичность и на этот раз не изменила Александру.

– Мистер Кинросс, я не скупердяйка вроде вас, шотландцев! Голову даю на отсечение, у тебя в кошельке уже завелась моль. А у меня в роду были и воры, и моты. И потом, я женщина. Ради процветания мужчины, которому я отдам сердце, я готова на все. Вот ты – мужчина, венец творения. Другие мужчины видят в тебе несгибаемую силу и отступают. Ты чуешь, в чем твоя сила, потому что пользуешься ею. А мое единственное богатство – красота: чем еще гордиться женщине? Хорошо еще, у меня есть деловая хватка: я могу распорядиться своим единственным достоянием. – Она вздохнула. – Правда, сначала пришлось научиться делать так, чтобы не распоряжались мной.