— Так какие у тебя планы, Джефф? — спрашивает Арт, вытирая губы огромным бумажным полотенцем.

Джефф удивленно приподнимает светлую бровь.

— Преподавание, — дружелюбно отвечает он. — Осенью. А сейчас — научная работа.

— Преподавание чего? Что именно ты преподаешь?

— Постколониальная Восточная Африка, — говорит Джефф. — Геноцид в двадцатом веке.

— А почему не Ближний Восток? И не борьба с терроризмом?

Сверху Арт лысый, а во всех остальных местах волосатый. Из расстегнутого ворота его рубашки наружу рвутся пучки курчавых волос. Сидни пытается установить связь между этим человеком и мистером Эдвардсом. Ей это не удается. Она делает вывод, что друзьями здесь являются миссис Эдвардс и Венди. Похоже, запланированный на утро визит в Эмпорию, на местный блошиный рынок, обеим вскружил голову.

— Все мои бокалы оттуда, — говорит миссис Эдвардс, поднимая бокал на высокой ножке. — Я никогда не плачу больше двух долларов за один предмет.

Сидни тоже поднимает свой бокал и любуется тонкой ручной работой. Интересно, сколько лет этим бокалам и кому они раньше принадлежали?


— Он всех нас погубит, — с чувством произносит мистер Эдвардс. Из предыдущих разговоров Сидни знает, что он имеет в виду президента Соединенных Штатов.

Вскоре после приезда Сидни узнала, что мистер Эдвардс изменил своим прежним политическим пристрастиям и что его обращение произошло во время борьбы, развернувшейся за президентское кресло. Похоже, миссис Эдвардс в предвкушении приезда сыновей каждый раз заново формирует и оформляет свои политические взгляды.


— Он нас отбросил на два века назад! — Сидни удивляет горячность мистера Эдвардса. — Два века!

По подсчетам Сидни они оказались в 1802 году. Она слаба в истории. А что, тогда было очень плохо?


— Ты думаешь, его могут переизбрать? — Арт встревожен.

Вилкой для омаров мистер Эдвардс пронзает воздух в направлении пакета из вощеной бумаги, в котором были доставлены уже готовые омары.

— Я бы проголосовал даже за вон тот (штрык) бумажный (штрык) пакет (штрык), если бы полагал, что это поможет нам от него избавиться.

Вспышки гнева у мистера Эдвардса случаются крайне редко. Поэтому все присутствующие почтительно молчат. Тишина, похоже, раздражает миссис Эдвардс, которая роняет металлические щипцы для омаров в глубокую жестяную миску, производя оглушительный грохот.

— Хлеба? — Сидни берет корзинку с хлебом и протягивает ее хозяйке.

Миссис Эдвардс молча смотрит на нее. Она не ест хлеба.


Издали доносится отчетливый, но тихий рокот.

— Фейерверк! — радуется Джули.

— Сегодня ночью будет сильный шторм, — доводит до сведения присутствующих Арт.

— Хорошо, — кивает мистер Эдвардс. — Это освежит воздух.

«Как будто воздух дурно пахнет», — думает Сидни.


(Сидни внезапно настигает запах Трои. Ей восемь или девять лет. Сверху, из комнаты ее бабушки, доносится запах лука. Он смешивается с выхлопными газами. Старая обивка пропитана сигаретным дымом. Отец курит «Мальборо», мать — «Вирджиния слимс». Иногда, вернувшись из школы, Сидни находит зажженные сигареты в пепельницах в ванной, возле кухонной раковины и в спальне родителей, где мать сидит за швейной машинкой. Она шьет дамские сумочки из шелка и хлопка неестественно ярких цветов, которые никогда не встречаются в природе. Ярко-розовые и темно-бирюзовые, ядовито-желтые и неоново-оранжевые сумочки. Мама тянется за сигаретой, одновременно здороваясь с Сидни. Верхняя губа покрывается морщинками, которые скоро станут постоянными.

— Тебе нравится? — спрашивает мама, держа на весу изображение фиолетового кабриолета, в котором размахивают красными руками женщины. Их головы повязаны ярко-синими шарфами. Видимо, это должно изображать свободу.

За окнами также буйство красок, в которых нет ничего естественного. Насыщенный розовый цвет вывески «Свиные отбивные». Красные шторы на медном карнизе в квартире напротив. Пожелтевшие жалюзи в офисе Дж. Ф. Райли, стоматолога. Надписи «Кодак», «Молсон», «Кент» на окне кондитерской на углу. Квартира занимает часть длинного сплошного ряда домов, идентичного другим рядам домов на улице, да и вообще в городе. Два окна смотрят на улицу, два выходят во двор. Солнце проникает только в первые два, на пару часов около полудня. Если ты его не застал, значит, тебе не повезло.

— Ты согласна, что они выглядят счастливыми? — спрашивает мама, которая никогда не выглядит счастливой. В этих сумочках — жизнь, которая покидает ее капля за каплей.

— Скорее неистовыми, — говорит Сидни.)


Сидни обнаруживает, что Арт подвизается в бумажном бизнесе — листы и рулоны бумаги, — а Венди, которая уже вышла на пенсию, раньше была редактором какого-то журнала в Нью-Йорке (или помощником редактора, или, может быть, даже помощником помощника — это так и осталось невыясненным). Их дочь в настоящее время заканчивает университет в Вермонте, а сын недавно окончил колледж Уильямса[6]. Венди еще дважды мимоходом упоминает колледж Уильямса, подобно тому как другие в качестве разменной монеты используют Гарвард. «Сегодня в почете сыновья», — думает Сидни. Ее охватывает сочувствие к девочке из вермонтского университета. Вполне возможно, отец больше любит именно ее.


С букета, который еще днем составили Джули и ее отец, опадает лепесток. Сидни прикасается к бархатистой поверхности, потом растирает лепесток между указательным и большим пальцами. Он начинает источать аромат. Когда Сидни поднимает голову, и Бен, и Джефф наблюдают за ней.

— Как называются эти розы? — спрашивает она у мистера Эдвардса.

— Капустные, — отвечает он. — Или, иначе, дамасские[7]. Гордость садовников девятнадцатого века. Они устойчивы к сквознякам, что делает их пригодными для побережья.

— Вот эта моя любимая, — говорит Джули, прикасаясь к массивному бежевому цветку.

Сидни ожидает, надеясь, что девушка, которая обычно произносит за столом одно или два предложения, скажет что-нибудь еще. Но Джули уже склонилась над тарелкой.

— А что случилось с той женщиной, вдовой? — помолчав, спрашивает Сидни. Она чувствует солидарность как с вдовами, так и с летчиками, независимо от того, заслуживают они порицания или нет.

Сидящая рядом с ней миссис Эдвардс напрягается. Наверное, гостям не сказали, что они ночуют в доме печально известной четы.

— Они с дочерью переехали к ее матери, тут неподалеку, — отвечает ей Джефф. — А потом, насколько мне известно, вдова уехала в Лондон.

Джефф излагает факты вежливо, но по-деловому, как бы предлагая окончить разговор. Сыновья Эдвардсов, как заметила Сидни, в случае необходимости очень чутко прислушиваются к погоде, царящей в душе у матери. Возможно, до них донеслись отдаленные раскаты, и они опасаются бури.


Лицо Джули раскраснелось от жары и радости. Судя по всему, девушка совершенно не чувствует настроения матери. Ее густые светлые волосы завязаны в небрежный узел и невыгодно оттеняют приплюснутую прическу миссис Эдвардс. Ресницы у девушки тоже светлые, а еще длинные и красиво загнуты вверх. Похоже, Джули совершенно не следит за своим весом, и как результат у нее пышные, аппетитные формы. «Братья должны быть начеку, — думает Сидни. — Кто-нибудь должен быть начеку».


— Виктория приезжает утром, — провозглашает миссис Эдвардс, и становится ясно, что гостей ввели в курс дела, потому что оба бросают быстрые взгляды на Джеффа, который потягивает «Роллинг Рок»[8].

— Прелестная девушка, — говорит мистер Эдвардс. Его политический сарказм уже отстал на десяток комментариев и, похоже, забыт.

Бен многозначительно смотрит на Джеффа.

— Несомненно, — соглашается он.

Если не считать легкого румянца, Джефф ничем не дает понять, что он услышал реплику брата. Румянец может означать все, что угодно. Нежелание быть центром внимания? Упоминание о самом дорогом для него человеке? Поддразнивания в прошлом?

— Я ищу новую квартиру. — Бен резко меняет тему разговора.


— По этому вопросу тебе следует обратиться к себе самому, — произносит Джефф.

— Я устал от Саут-Энда[9]. Хочу переселиться на набережную.

— Говорят, что нельзя жить у воды круглый год, — вступает в разговор мистер Эдвардс. — Это нагоняет депрессию.

— Там строятся потрясающие дома! — говорит Бен.

Мистер Эдвардс упирается локтями в стол и тычет пальцем в сторону Бена.

— Пострадает именно ваше поколение, — утверждает он. Его праведный гнев, судя по всему, по-прежнему силен. — Вам еще долго предстоит выпутываться из этого безобразия. Чудовищные долги. Террористы. Жуткая внешняя политика.

Все размышляют над будущим, которое и в самом деле выглядит зловеще. Миссис Эдвардс сжала челюсти (Сидни представила, как вечером в тиши и уединении супружеской спальни она будет резко отчитывать мужа).

— Ты напугаешь детей, Марк, — заявляет она. — И испортишь прелестный обед.

Мистер Эдвардс внимательно смотрит на жену с другого конца орехового стола.

— А почему ты считаешь, что наших детей не интересует, что ожидает их в будущем? — простодушно спрашивает он. — И, кроме того, я не говорю ничего такого, о чем Бену или Джеффу не было бы известно. Уверен, что Джефф сам мог бы поведать нам пару историй.

Джефф, разумеется, мог бы поведать им пару историй или даже три, хотя не похоже, что он собирается это делать.

— «Сокс» сегодня играет? — спрашивает Бен.

— Ага, мы попали на поле «Сокс»! — в притворном ужасе восклицает Арт, игриво хватая жену за руку. — Кто подает?



* * *

Мистер Эдвардс и Сидни встают, чтобы собрать посуду, как они делают каждый вечер. Мистер Эдвардс говорит: «Минутку», — и приносит из кухни большой черный пакет для мусора. Он раскрывает его и обходит стол, а остальные счищают в него с тарелок все, что осталось от обеда: панцири, позеленевшие печенки, красную икру, — стараясь не забрызгать одежду соком омаров. Сидни собирает глубокие жестяные миски, на которых эмалью нарисованы красные ракообразные существа (еще одна находка из Эмпории), и через открывающиеся в обе стороны двери пятится на кухню. Каждый раз, когда она опять появляется в столовой, за столом остается все меньше людей. Сперва исчезает Джули. Потом Бен и Джефф. Наконец остаются только миссис Эдвардс и ее гости.