— Рано или поздно куда-нибудь выплывешь, — попыталась успокоить я подругу.

— Ага, если только не засосет в сточную трубу, — бурчала в ответ Лилька.

— А что он сам-то говорит? — Пыталась я докопаться до истины.

— Ну, что он может говорить? Хорохорится! Типа, ни о чем не жалеет, что сбросил, наконец, оковы семейной жизни, которые в последнее время были ему не под силу. Что любит меня, и мы будем счастливы. Только это больше похоже на аутотренинг, как будто он пытается убедить нас обоих в том, во что сам не верит.

Новый год они с Вадимом собирались встречать в ресторане, потому что, как объяснили Лилька, «стараются как можно меньше оставаться наедине». Сына она отправила в детский санаторий, чтобы попытаться хоть как-то наладить новую семейную жизнь.

Итак, в новогоднюю ночь я оставалась наедине с бутылкой шампанского, и в свете последних событий я реально считала, что мне повезло. «Одиночество, если разобраться, не такая уж плохая штука», — размышляла я, затягиваясь сигареткой и стряхивая пепел в стакан с чаем. Можно сутки напролет сидеть в интернете, давить прыщи, не брить ноги, и есть конфеты, лениво закидывая фантики за диван. Еще можно лопать по ночам пирожные и не испытывать дикое чувство вины за еще одну пару лишних килограммов, потому что никому, кроме тебя, до этого нет никакого дела.

Ну, разве что Ангел-Вредитель сморщит нос и укоризненно покачает головой: «Как же мне не повезло! Я мог бы быть Ангелом-Хранителем какой-нибудь топ модели, и проводить время на светских тусовках и шикарных курортах! Сводить с ума олигархов и раскручивать их на бриллианты в четыре карата! А вместо этого я смотрю, как ты медленно деградируешь на своем диване с бутербродом в руке!»

— Не ной! — Отвечала я ему. — Вот умру от обжорства и будет тебе счастье — отправишься искать себе топ-модель!

— Да уж, «отправишься»! — Плаксиво передразнил меня вредитель. — Мы, Ангелы, субстанции подневольные, и хозяев не выбираем! Придется мне и в следующей твоем воплощении быть рядом с тобой и отрабатывать долги, потому что я не смог привести твою жизнь в какой-то мало-мальский порядок!

— Сам виноват! — Выпускала я струйку дыма в его недовольную физиономию. — Ты всегда плохо справлялся со своими обязанностями! Халтурно работал, раз в моей жизни не осталось ничего хорошего, кроме бутербродов! Вот и начинай суетиться, пока не поздно, чтобы случилось что-то позитивное и я вновь обрела крылья за спиной! Сгоняй в Небесную Канцелярию, поговори с начальством, может, выбьешь там лимит на какое-нибудь чудо, и мне вновь захочется встать с дивана и что-то изменить!

— Я уже сгонял… — Загадочно бурчал Вредитель себе под нос. — Скоро встанешь со своего дивана! Я бы сказал, вскочешь, куда ты денешься! — И хихикал самым гаденьким из набора своих изотерических смешков. Я поняла, что если я не хочу окончательно портить себе настроение, то подробности лучше не уточнять.

Итак, в вечером последнего дня старого года я решила все же отдать дань традиции, накрасилась и надела новый пеньюар из черного шелка. «Хорошо, мне хоть карнавальный костюм не надо придумывать, как это было в детстве», — подумала я, и отчего-то вспомнила тот, давний Новый Год, когда мне было 5 лет, и который я почти забыла.

Усадив нас на маленькие стульчики, воспитательница стала раздавать роли в новогоднем утреннике. Голубоглазая Зойка с тонкими косичками, мама которой работала в нашем садике, была торжественно назначена Снегурочкой. Девчонки завистливо поглядели на раздувающуюся от гордости Зойку, но воспитательница утешила нас тем, что ролей в утреннике хватит всем. Затем девочкам раздали роли Снежных Королев, Снежинок и Золушек, а мальчикам роли Зайчиков, Медведей и Звездочетов. Все радостно стали обсуждать свои будущие костюмчики, хвастаться, у кого есть голова медведя, или настоящая волшебная палочка. Почему-то воспитательница обошла вниманием только меня и толстого Толика, и мы недоуменно поглядывали то на нее, то друг на друга. Не выдержав такой несправедливости, мы подошли к ней, и удивленно спросили, какие же роли в новогоднем спектакле достанутся нам? Воспитательница долго и рассеянно смотрела в окно, потом на нас и, наконец, вынесла вердикт.

Вечером, дома, когда мама и бабушка уселись перед телевизором, я торжественно объявила им, что мне нужен новогодний костюм для утренника.

— Какой костюм? — Не отрываясь от фигурного катания спросила мама. — Снежинки или Снегурочки?

— Нет! — Бойко ответила я. — Быть Снежинкой может каждый! Я буду Комком!

— К-кем? — Уставились на меня родственники.

— Снежным комком! — Гордо сказала я и приняла величественную позу, подобающую столь важной новогодней персоне.

— Батюшки святы! — Развела руками бабушка. — Да зачем же тебе костюм-то? Ты и без костюма вылитый комок!

— Нет, без костюма нельзя! — Важно сказала я. — Без костюма — это не по-новогоднему!

В течение четырех дней мама с бабушкой лепили «комок» из старых простыней, сшивая их нитками. Но простыни закончились, и в ход пришлось пустить почти все имеющееся в доме белье.

— Когда же этот ребенок прекратит есть? — сокрушалась мама, прострачивая простыни, которые медленно превращались в большой белый ком.

Костюм был готов накануне праздника. Но когда его на меня надели, он оказался таким тяжелым, что сползал на пол с моего упитанного торса, стоило мне сделать шаг. Мама не нашла ничего лучшего, чем прицепить его на папины полосатые подтяжки.

На утреннике я являла собой фееричное зрелище: огромный белый ком, сверху которого прилеплена белая, короткостриженная голова, по бокам горизонтально полу торчат руки, и крепился этот колосс на коротких, толстых, иксообразных ножках в белых колготах. На плечах у меня висели полосатые подтяжки с огромными хищными зажимами, бульдожьей хваткой вцепившиеся в бельевой ком.

Пожалуй, отличной компанией мне мог служить разве что толстый Толик, который изображал Спутник. Выглядел он очень похоже на меня, с той разницей, что на его нательном шаре, сделанном, в отличие от моего, из папье-маше, и покрашенного серебрянкой, была прикреплена проволока, изображающая Орбиту, на которой были налеплены мячики разных размеров. Видимо, Толик был большим спутником сразу нескольких маленьких планет. Костюм ему делала бабушка, которая, надо полагать, была не очень сильна в астрономии.

Дети уселись на свои маленькие стульчики вокруг елки, нам же с Толиком принесли две табуретки с кухни. Так мы и сидели на возвышении, как два глобуса — белый и серебряный, с торчащими по углам руками, в которые были зажаты новогодние подарки — кулечки с мандаринно-конфетной композицией.

В зале были выставлены так же стулья для родителей, которые со слезой умиления взирали на своих чад в сверкающих одеждах. Мои родители, натянув на меня новогодний наряд, предусмотрительно сдристнули, ссылаясь на занятость.

Пожалуй, все закончилось бы наименьшим позором, если бы в разгар праздника меня не позвали под елку отрабатывать угощение. Надо было прочесть стихотворение для Деда Мороза, у которого и так при виде меня глаза полезли на лоб.

— Ну, давай, Комок, — сказал Дед Мороз и прыснул в усы. — Порадуй нас еще больше!

Я приняла театральную позу, выставив вперед одну из своих косолапых ног, протянула руку вперед и стала декламировать, старательно выводя интонации Бэллы Ахмадулиной, которая совершенно потрясла мое детское сознание, читая свои стихи по телевизору голосом неприкаянного привидения:

Были бы у елочки

Ножки,

Побежала бы она

По дорожке.

Заплясала бы она

Вместе с нами,

Застучала бы она

Каблучками!

Девочка я была артистичная, поэтому на этой мажорной ноте топнула ногой, изображая танцующую елочку. Мой «комок» колыхнулся вверх и, издав что-то вроде «ух!», проворно сполз на пол вместе с новыми колготками.

Дальнейшее помню смутно. Зал ржал, Дед Мороз ползал по полу и бился в конвульсиях, воспитательницы тоже ржали, поэтому никак не могли натянуть мой «комок» обратно на меня. Наконец они плюнули и отвели меня в раздевалку, где посоветовали переодеться.

Толик, посмотрев на мой бенефис, заплакал и отказался читать стишок, как ни уговаривала его бабушка.

«Тьфу ты, блин, — замотала я головой, сбрасывая старые воспоминания. — Может, неспроста я не люблю Новый Год?»

На журнальном столике сиротливо стояла тарелка с семгой, пол-лимона и единственный, не разбитый во время многочисленных переездов, бокал из венского хрусталя — последнее напоминание о моей далекой семейной жизни.

Я написала на клочке бумажки новогоднее пожелание: «Встретить в новом году мужчину своей мечты», подумала, выкинула и написала другую: «Встретить в новом году миллион долларов». Что-то мне подсказывало, что это желание более выполнимо.

Стрелка часов на Кремлевской башне неумолимо приближалась к 12-ти, и я стала открывать шампанское. Но тут возникла проблема — пробка в бутылке сидела так крепко, что вытащить ее не было никакой возможности. В панике я схватила полотенце, обернула пробку, и стала крутить ее, что есть силы, но она не подавала никаких признаков жизни. Часы били полночь, я металась по комнате, путаясь в полах шелкового пеньюара с бутылкой в одной руке, и спичками в другой, пытаясь одновременно вынуть пробку и зажечь клочок бумаги, пепел от которого полагалось кинуть в бокал с шампанским и выпить под бой курантов.

Зажженная бумажка тлела на тарелке с семгой, наполняя комнату запахом копченой рыбы, я яростно трясла бутылку, часы в телевизоре отбивали последние секунды Старого Года.

И тут чертова пробка, с оглушительным хлопком вылетела из бутылки и угодила прямо в одинокую, засиженную мухами лампочку на потолке, раздался глухой «чпок», и лампочка разлетелась на мелкие осколки, обильно посыпав семгу на столе. Из бутылки вырвался сноп шипучки и окатил меня, стол, телевизор и половину моей малометражной комнаты. Я схватила бокал и вылила в него остатки шампанского. «Черта с два! — Неслось в моей голове. — Я все равно встречу этот трижды проклятый Новый год, чего бы мне это ни стоило!» Я схватила наполовину сгоревшую бумажку и попыталась закинуть ее в бокал, но тут она разломилась на две части, и я увидела, как в полной темноте, отпавшая часть бумажки, разбрасывая голубой пепел, оседает прямо мне на колени, отчего на моем шикарном пеньюаре растекается большое рваное пятно, обнажая мои голые белые ноги.