На третий день я решила пойти на свидание с первым написавшим — не придираясь ни к внешности, ни к грамматическим ошибкам: мне ужасно наскучило сидеть дома, и хотелось новых знакомств. И тут мне повезло — по крайней мере, тогда мне так показалось: я получила весьма учтивое приглашение в ресторан на ломанном русском от какого-то немца, приехавшего в командировку. Я не стала вдаваться в долгую переписку и даже плюнула на то, что в анкете была заявлена всего одна невнятная фотка из серии «это я там вдали отливаю за амбаром» — я решила просто рискнуть и положиться на судьбу. Кто знает, может впереди меня ждет двухэтажный домик в окрестностях Берлина, новенький «Мерседес» в гараже и копченые сосиски на ужин — маленький бюргерский рай. Предаваясь мечтам и распевая про себя: «Дойче зольдатен унд ди официрен…» я накрутила букли и поскакала на свидание.

Ресторан я выбрала сама, немец что-то мямлил в трубку, но я строго продиктовала адрес и сказала, что встретимся прямо там — но когда зашла в зал, никого похожего на образ бравого арийца не обнаружила. За столиками сидели: компания малолеток, пожилая пара, две дамы лет под пятьдесят, какой-то старикашка бомжеватого вида и — судя по нежно склоненным друг у другу головкам — чета любовников, у которых где-то по близости уже снят номер в отеле. Я растерянно постояла посредине зала, потом, решив, что мой кавалер задерживается, села за свободный столик. И тут бомжеватый старикашка повернулся ко мне и сказал сиплым с акцентом голосом:

— Оксана — это Вы? А я Эрнест!

«Кто не умеет терпеть — рискует обосраться!» — частенько кричала из-за закрытой двери туалета наша детсадовская нянечка, надраивая унитазы, в то время как мы приплясывали снаружи. Насколько актуальны ее слова, я поняла как раз в этот момент: почему, почему я поспешила на встречу, не потребовав от немца нормальную фотографию и не пообщавшись подольше?! Мечта о домике и сосисках мгновенно растаяла, уступив место глухому раздражению внутри меня: стоило ли выползать на улицу ради такого гиблого свидания? Я попыталась утешить себя тем, что, возможно, Эрнест замечательный человек и интересный собеседник, но уже через десять минут поняла, что скорее всего — нет. Передо мной сидел неопрятный, очень худой пожилой человек, одетый в шмотки, будто купленные в сэконд-хэнде с семидесятипроцентной скидкой и картаво, брызгая слюной, рассказывал мне о несовершенстве мира. Ресторан, по его словам, был чудовищно дорогим, как и все в России, погода слишком жаркой, кондиционеры слишком холодные, метро слишком людное, люди слишком странные, а женщины слишком меркантильные. Они все звали несчастного Эрнеста в дорогие рестораны, где жадно поглощали борщи и драники, салаты и виноградных улиток, пирожные и кофе — оставляя кавалеру огромные счета, а потом вероломно отказывали в любви и ласке. Я сочувственно кивала немцу, всем видом изображая скорбь по его зря потраченным еврикам, не забывая при этом делать заказ шустрому, как понос, официанту, с надписью на футболке: «Самка, трахайся только со мной, я знаю, где есть много еды». Во время трапезы мой визави заметно нервничал, подсчитывая стоимость обеда на калькуляторе, и пытался прозондировать главный вопрос: пойду ли я с ним в нумера? Я делала тупое лицо «моя твоя непонимайт» и, с аппетитом поглощая вкусную еду, строила глазки официанту.

Внезапно, уловив боковым зрением влюбленную парочку, я ощутила какое-то волнение, будто сигнал опасности раздался откуда-то из недр подсознания. Они сидели друг напротив друга на другом конце зала, нежно взявшись за руки, и все их жесты были так интимны и полны желания, будто кроме них в ресторане никого нет. Уже не слушая немца, который сидел грустный, как на похоронах у Фюрера, видимо, подозревая, что я еще одна любительница халявной и очень дорогой русской еды — я во все глаза наблюдала за мужчиной и женщиной, но из-за перегородки видно их было плохо. Тогда я встала из-за стола, сказав, что иду в дамскую комнату, и прошла через весь ресторан мимо сладкой парочки. Они сидели, не замечая никого вокруг, глядя только друг на друга, а мое настроение испортилось окончательно: я поняла, что так насторожило меня в этих фигурах — рядом с незнакомой худенькой брюнеткой сидел Юлькин муж Вадим. Я быстро вернулась за свой столик: сердце колотилось, в голове, будто бабочка об стекло, судорожно билась только одна мысль — что делать? Подойти к Вадиму и бросить ему в лицо мятую салфетку? Позвонить Юльке и пригласить ее сюда, чтобы поймать изменника с поличным? Или сделать вид, что ничего не видела и молчать, сохраняя семейное счастье подруги? В любом случае, мне стало совсем не до немца, и я засобиралась домой, сославшись на неожиданные срочные дела. Когда принесли счет, я уже неслась к выходу, и последнее, что увидела, оглянувшись у порога — как неудачливый кавалер с видом человека, только что проглотившего живую жабу, доставал из потертого кошелька кредитную карточку.

Прогулявшись по улице и выкурив пару сигарет, я немного пришла в себя и решила встретиться с Юлькой, а дальше действовать по обстоятельствам. Трясущимися руками я набрала номер подруги и спросила, где она находится.

— Вообще-то, сегодня рабочий день, — весело ответила та. — Я же не творческая интеллигенция, мне не положено спать до обеда, потом пить кофе, курить «Беломор» через мундштук и размышлять о бренности жизни. Так что я на работе — мы через неделю новую программу выпускаем, я домой чуть не за полночь приползаю. Одна мечта — выспаться.

— Ну, я на сегодня с кофе и «Беломором» покончила, — пытаясь казаться веселой, сказала я, — и у меня было ужасное свидание. Давай встретимся, пропустим по стаканчику — хочу забыть выражение лица своего кавалера, когда он расплачивался за обед.

— Приходи в телестудию, — легко согласилась Юлька, — у нас тут неплохое кафе. Кстати, заодно и договор на третий сценарий подпишешь, он у меня в столе уже месяц валяется! Я позвоню на проходную и закажу тебе пропуск.

Через полчаса я бродила из кабинета в кабинет, выискивая Юльку и наблюдая за суетой вокруг. В одном из помещений, судя по всему, занимались рекламой.

— Дизайн должен быть простым, минималистским — например, летящая по небу оранжевая корова, из которой сыпятся клубнички, — вещала рыженькая девушка, мечтательно глядя в потолок. Рядом на крутящемся стуле сидел кудрявый человек с уставшим лицом, тот, кому предназначались реплики Рыжей.

— Клубнички залетают в стаканчик с йогуртом, — продолжала мечтать Рыжая, — туда же струйкой течет молоко из коровы, потом она болтает в стаканчике пальцем и подает его на стол!

— Кто болтает пальцем? — с какой-то обреченностью в голосе просил Кудрявый.

— Ну, корова, кто ж еще?! — развела руками Рыжая, удивляясь бестолковости собеседника.

— Но послушайте, вы же вчера по телефону одобрили сценарий и смету, нам что — все сначала начинать? — лицо Кудрявого приобрело такое выражение, что на месте мечтательной девицы я бы отошла от него подальше.

— Да, я одобрила, — легко согласилась Рыжая, — но я при этом морщилась! И еще — можно все это сделать в три дэ эффекте? Чтобы стаканчики йогурта как бы вылетали из телевизора и проходили сквозь голову зрителя?

К сожалению, я не увидела, какой именно предмет прошел сквозь голову заказчицы рекламы, потому что меня нашла Юлька, и мы отправились в кафе. Я рассказала подруге про свою неудачную встречу с немцем, она пожаловалась на работу — дежурный разговор старых приятельниц. Я ерзала на стуле, не зная, с какого бока подойти к интересующей меня теме.

— Юль, может, не надо тебе столько работать? — начала я издалека. — Все же у тебя семья, дети…

— Я люблю свою работу, — улыбнулась Юлька, — да и дети уже большие, мамочка-наседка им больше не нужна.

— А Вадим? — осторожно спросила я. — Он же тебя почти не видит, не боишься, что его потянет налево?

Юлька скользнула по мне настороженным взглядом, но нашла в себе силы на беззаботную улыбку:

— Ну что ты, у нас все замечательно! — сказала она, и я почувствовала, что это абсолютная ложь.

— Юль, мы не первый год знакомы, — я посмотрела ей прямо в глаза, — не надо мне врать. Я не хочу лезть тебе в душу, но лучше смолчи — обмануть меня ты не сможешь.

— У нас все хорошо! — в голосе подруги появилась сталь. — Мы пережили все проблемы и разногласия, и полностью доверяем друг другу! Сейчас Вадим очень занят — помимо работы еще строит загородный дом, он очень хороший муж и отец! А если ты намекаешь, что он опять может мне изменить… — Юлька глубоко затянулась сигаретой, пальцы ее дрожали. — Я бы не хотела этого знать. Каждый имеет право на свою личную жизнь, главное, чтобы это было не в ущерб семье!

Мы перевели тему на что-то более беззаботное, выпили по коктейлю и подруга засобиралась обратно.

— Спасибо, что зашла, — она чмокнула меня в щеку, — надо бежать, работа ждет!

Я проводила Юльку до кабинета и направилась к лифту, но по дороге вспомнила, что забыла подписать договор. Вернувшись, я тихонько заглянула в комнату и увидела Юльку, которая сидела на столе и с нежностью смотрела на стоящего рядом мужчину. Тот по-хозяйски обнимал подругу за плечи и что-то тихо ей говорил, потом наклонился и поцеловал в губы. Осторожно прикрыв дверь, я побрела прочь, размышляя о превратностях судьбы. Как я и подозревала, разбитую чашку можно склеить, но пить из нее чай уже нельзя — она всегда будет протекать. Поэтому ее остается поставить на самую высокую полку в серванте, откуда не видно трещин — и делать вид, что она в идеальном состоянии.

Встреча с Юлькой оставила в моей душе тягостный осадок. Я наивно думала, что их отношения с Вадимом наладились и все проблемы в прошлом, а оказалось, Юлька просто грамотно научилась делать хорошую мину при плохой игре и выбрала достаток и статус. С другой стороны, я ее понимала: дети растут при хорошем отце, дом — полная чаша, но и свободу никто не ограничивает — может, это и есть идеальный брак зрелых людей? Единицам удается пронести любовь и влечение друг к другу через всю жизнь, остальные же либо находят компромисс, либо разводятся. Но, я полагаю, Юльке за глаза хватило года на Мамбе, она хлебнула прелестей свободной жизни и стала гораздо терпимее относиться к шалостям мужа на стороне. Наверное, она была права, но я была другой — во мне с детских лет было слишком много максимализма и слишком мало женской хитрости и житейской хватки. Раньше мне казалось, что со временем я смогу этому научиться, но теперь понимаю — чтобы дожить до духовного просветления мне понадобится две-три жизни.