– В саквояже ее сиятельства денег не оказалось. Я думала – может, она прятала их под подушкой? Но когда перестилала постель, тоже ничего не нашла.

Девушка лепетала свои оправдания, как будто я обвиняла ее в отсутствии денег. Или она думала, что всегда будет считаться виноватой, что бы ни случилось? Ее можно было понять. Княгиня Лидия Филипповна Болловская не отличалась мягким характером, и от нее прислуге доставалось в первую очередь. Причем личные качества девушки были в этом случае вовсе не важны. Виноватым у матери оказался бы даже ангел...

Впрочем, что это я? Нарушаю святое правило: о мертвых либо хорошо, либо ничего.

О маминых планах Аксинья могла и не знать. Княгиня была человеком достаточно осторожным. Ей приходилось много ездить не только по стране, но и за границей. И при этом не всегда ее сопровождал отец.

Может, она заплатила за что-то? Тем же мастерам, которые должны были восстанавливать разрушенный войной дом. Но для такой версии не было никаких оснований. Да и мать не стала бы отдавать кому бы то ни было деньги за несделанную работу.

Грешным делом, у меня мелькнула мысль: а не пойти ли мне к московскому полицмейстеру и не попросить разобраться в том, куда подевались наши деньги? Но мне было стыдно. Я ведь стала бы подозревать слуг, среди которых одна – моя крепостная, а другая вообще иностранка.

– Мама не говорила, может, кто-то ее обокрал? Неужели она ни разу не хватилась денег? – продолжила я неуклюжие попытки по выяснению сих странных обстоятельств.

– Лидия Филипповна были в беспамятстве.

– С первого дня болезни?

– Как в ночь заболели, так больше в себя и не приходили.

– И что, врач ее болезни не удивлялся?

– Удивлялся. Говорил: «Где она могла ее подцепить?» Болезнь эту. Вроде она какая-то не наша.

– Ты знаешь этого врача?

Аксинья замотала головой:

– Не знаю. Его приводила Хелен.

– Он что, тоже иностранец?

– Нет, говорил по-нашему. Такой старенький... Виктор Афанасьевич его звали!

Больше мне не удалось вытянуть из нее ничего путного. На все вопросы Аксинья бубнила: «Не знаю», «Не видела».

– Ладно, пошли обратно.

Я повернулась и пошла к флигелю.

– А как же конюшня? – спросила она недоумевая.

– Золотарев все сам осмотрит и мне расскажет.

Некоторое время Аксинья шла молча, а потом вдруг сказала:

– Ой, простите, я и запамятовала! На днях приезжал офицер, спрашивал княгиню Болловскую. Я сказала, что она умерла, но скоро должна приехать ее дочь. Он оставил депешу и просил, ваше сиятельство, вам ее передать.

– Что за депеша? – удивилась я, как раз открывая дверь.

– Вот она. – Аксинья прошла к лавке, на которой, надо понимать, она спала, и подала мне конверт, на что Хелен едва взглянула.

В какой-то момент мне показалось, что сургучная печать на конверте нарушена. Но потом я решила, что Аксинья всего лишь не придала этому значения и положила его куда-нибудь не слишком аккуратно, вот сургуч и треснул.

Я вскрыла конверт.

Госпожу княгиню Болловскую и в самом деле приглашали пожаловать в любое удобное для нее время в Московскую Особенную канцелярию при военном министре по адресу такому-то. Можно было бы проигнорировать это приглашение, но какой-то граф Федор Матвеевич Зотов нижайше просил не отказать в просьбе и посетить заведение, в котором он служил, как я поняла, в чине полковника.

Делать во флигеле мне все равно было нечего, так что я решила последовать приглашению.

Взяла извозчика, отмечая мимоходом, что эта трата моими планами не предусмотрена, и поехала туда, куда меня прибыть «нижайше просили».

Надо сказать, что здание, в котором находилась Канцелярия, от огня не пострадало, из чего я заключила, что сгорела не вся Москва, как говорили об этом в Питере.

– Рад! Очень рад! – радостно частил граф Зотов, задерживая мою руку в своей, на мой взгляд, непозволительно долго.

Мне не хотелось его слишком явно отталкивать в самом начале нашего общения, не узнав, зачем меня вызывали в Особенную канцелярию. Уже одно это название заставило бы иную молодую женщину трепетать от страха. Но я была дочерью своего отца и справедливо полагала, что князь Болловский достаточно сделал для своей страны, чтобы его наследники – пока, увы, в единственном числе – могли не бояться вызова в это важное учреждение.

– Отрадно видеть в своем скромном кабинете столь красивую женщину, как вы, княжна! Подумать только, на плечи совсем юной девушки выпали испытания, не каждому опытному мужу под силу.

Федор Матвеевич прямо лучился радушием и сочувствием, но у меня осталось впечатление, что господин граф при этом внимательно меня разглядывал. И в этом разглядывании не было никакой восторженности, только холодное изучение.

– Что-то подсказывает мне: с вами я могу быть предельно откровенен и знать наверняка, что ничего не выйдет наружу из стен нашего уважаемого заведения.

Я лишь кивнула, потому что полагала: людей, занимающих, подобно Федору Матвеевичу, должность военного советника, больше красила бы немногословность. Впрочем, это скорее из вредности.

Как бы я себя ни уговаривала, что ничего плохого мне сделать не могут, а все равно ощущала некоторую сухость во рту и легкую дрожь в коленях. Потому мне и не хотелось продлевать это непривычное и не слишком приятное состояние, а побыстрее выяснить наконец: зачем я понадобилась столь серьезному ведомству?

В это время в кабинет с легким стуком вошел, полагаю, адъютант графа, с подносом, на котором стояли чашки с чаем, вазочка с печеньем и конфетница. Федор Матвеевич решил разрядить обстановку, казавшуюся слишком официальной.

– Вы в Москву к родственникам? – спросил Зотов, мило улыбаясь. Уж он-то, казалось, должен знать, что никаких родственников в Москве у меня нет. Я внимательно посмотрела на него и ничего не ответила.

Легкая улыбка тронула его губы.

– Простите, я сказал глупость. Однако вы и в самом деле не по возрасту выдержанны.

В его тоне послышалось непритворное восхищение. Всякой женщине приятны комплименты, сказанные от души, потому я снизошла до объяснений:

– Мне приходится делать инспекцию своей недвижимости. Возникла настоятельная необходимость... – тут я споткнулась. Сказать графу, что я всерьез обеспокоена состоянием своих дел? Что нахожусь на грани бедности? А надо ли ему об этом знать? – Но ведь вы пригласили меня в свое заведение не для того, чтобы интересоваться моими делами.

– Кто знает, кто знает, может быть, наши с вами дела очень даже связаны, и может статься, от состояния ваших дела зависят и наши, – проговорил он туманно, затем гибко поднялся из-за стола и прошелся по кабинету. Проделав это машинально, граф как бы спохватился. – Простите, дурацкая привычка. Когда я хожу, мне легче думается. Не знаю, как удобнее изложить дело, которое имеет к вам наше ведомство. Вы слышали о таком французском политике, как Талейран?

С некоторых пор, осознав непозволительную медлительность в части собственного взросления, а как следствие, и направление моего самообразования, я стала регулярно читать газеты и интересоваться событиями, происходящими в мире.

– Если не ошибаюсь, его зовут Шарль-Морис. Кажется, он был министром иностранных дел у Наполеона.

Возможность козырнуть своими познаниями принесла мне некоторое удовлетворение, как и вид приподнятых в удивлении бровей Федора Матвеевича.

– А если совсем точно, то Шарль-Морис Талейран-Перигор... Браво, княжна! А впрочем, чему я удивляюсь? Вы – дочь своего отца и не могли быть другой.

Сколько раз мне еще будут об этом говорить? Все равно я не смогу принести своей стране такую же пользу, как мой отец. Или ведомство графа пользуется и услугами женщин? В таком случае мне бы хотелось иметь и собственную значимость, кроме как сходство с отцом некоторыми своими качествами.

– Ваше сиятельство, вы не находите, что в нашем общении чересчур много патетики? Притом, что я так и не узнала, чем вызван интерес вашего ведомства к моей скромной персоне... – Наверное, я вела себя нахально и вполне могла шокировать графа своим поведением, но у меня было не так много выдержки, как декларировал только что Федор Матвеевич, чтобы без ущерба для своего спокойствия играть с графом в дипломатические игры.

Но господин Зотов, однако, вовсе не спешил удовлетворить мое любопытство, и тогда я продолжила:

– Погодите, попробую угадать. После смерти отца осталось незавершенное дело, каковое вы думаете разрешить с моей помощью.

Граф согласно кивнул, не сводя с меня ободряющих глаз.

– Но мне придется вас огорчить: я была слишком мала и, наверное, легкомысленна, чтобы интересоваться его делами, а потому...

– Нет-нет, Анна Михайловна, вы меня неправильно поняли. Речь идет всего лишь об одном документе, который может найтись... как раз во время вашей инспекции, в которую наверняка входит просмотр бумаг, оставшихся вам в наследство, и может произойти так, что вы случайно наткнетесь...

– Вы думаете, что мой отец мог хранить какой-то секретный документ среди обычных деловых бумаг вроде отчетов нашего управляющего или его переписки с кем-то из немецких знакомых?!

– На вид этот документ – всего лишь обычное дружеское письмо и человека непосвященного даже не заинтересует, но нам... просто необходимо его получить, понимаете, необходимо!

Он чуть ли не вскричал, и я выразила недовольство тем, что встала со стула, намереваясь покончить с этой неприятной беседой. В самом-то деле, при чем здесь я? Если ведомство графа утеряло какое-то там письмо, то за это я никак не могу быть ответственна. Вместо того чтобы сказать «спасибо» – я бросила свои дела, задержала отъезд в имение (кстати, а на чем?), – полковник, пусть он даже и граф, вынуждает меня терпеть его невоспитанность.

– Анна Михайловна! Княжна! Ради Бога простите мою несдержанность, – поняв, что я не на шутку рассержена, чуть ли не взмолился Федор Матвеевич. – Но пока шла война, никто этим документом не интересовался, а теперь, когда французов бьют в хвост и гриву, мое начальство вдруг стало задавать мне вопросы, каковые следовало бы списать на войну. В конце концов, я же не Господь Бог! Всего лишь какое-то письмо! Тут вся Москва горела...