– Конечно, вы не посоветовали мне выйти замуж.

– А почему я должен был вам это советовать? – удивился он.

– Потому что, скажи вы мне о необходимости замужества, повторили бы почти слово в слово речь поручика Зимина. А я бы сказала: «Вот вы и женитесь на мне!»

– Но, Анна, ваше предложение бы застало меня врасплох... Если же вы говорите серьезно...

Бедная я, бедная! Как просто жить героиням романов: все их добиваются, все моментально в них влюбляются, подле меня же трое мужчин, достаточно молодых и привлекательных, чтобы подумать о женитьбе, вовсе не обращают на меня внимание!

– Конечно же, нет, это шутка, – вздохнула я, слегка присев в поклоне. Потом выбросила вперед руку и указала на незаметное на первый взгляд сооружение из камня, очень похожее на фасад пещеры – если можно так сказать о пещере! – Вот мы и пришли. Наша достопримечательность слегка присыпана снегом, но если вы пойдете вперед и протопчете для меня дорожку, я смогу вам рассказать, каким этот грот бывает летом.

Но когда мы все же к гроту подошли и даже заглянули внутрь, я просто остолбенела – его посещали совсем недавно! Ну кому придет в голову приходить сюда зимой? Я не знала, что и подумать. Тем не менее в небольшой выемке на дальней от входа стене лежали огарок свечи, кусок веревки и... молоток!

Странно, что при виде этих таких обыденных вещей я вдруг по-настоящему испугалась. Если в произошедших в имении злодействах виделся некий умысел – кто-то или искал драгоценность, или убирал свидетелей, – то здесь появлялся кто-то, кто ничего не боялся. У кого был некий четкий план, и мне было его не понять, не объяснить.

– Что вас так напугало, Анна? – заботливо осведомился Джим.

– Кто-то расхаживает по поместью куда захочет, приходит и чувствует себя как дома, – выдохнула я.

– Может, кто-то искал здесь тайник?

– Какой тайник? – Я поднесла руку к голове, в которой толчками пульсировала кровь, не давая мне сообразить, что к чему.

– Предполагаемый. Тот, который искали до того, как стало известно, что драгоценный камень находится в шкатулке, а шкатулка в рогоже, а рогожа в яме, а яма в пяти шагах от куста красной смородины.

– Ах, перестаньте, Джим, мне вовсе не до шуток!

– Во всяком случае, приходили сюда не позже чем два дня назад.

– Откуда вы знаете? – спросила я подозрительно.

– Но ведь на снегу, кроме наших, нет больше никаких следов!

– Вы правы. – Я вздохнула и оперлась на его руку. – Давайте уйдем отсюда, Джим, мне отчего-то не по себе.

– Вам стоит только пожелать! – галантно откликнулся он.

Мы вместе дошли до дома и остановились.

– Извините, Джим, – сказала я. – Вынуждена вас оставить. Может, вы составите компанию Ивану Георгиевичу и поручику, которые как раз теперь о чем-то секретничают в гостиной?

Он поднялся по ступенькам, а я пошла прочь, чтобы отыскать где-то в хозяйственных постройках Исидора – пусть бы поводил меня по моему же имению и показал, где что находится. Все-таки мне нужно отвлечься.

В очередной раз я повторила себе, что вовсе не так представляла себе пребывание в Дедове. Вместе со мной сюда приехали два молодых человека, каждый по-своему интересный. Я вроде тоже не из дурнушек. Вполне логично было предположить, что между нами возникнет легкий флирт, мужчины станут за мной ухаживать. Но нет, ничего подобного не происходило! Может, я неинтересна как женщина? Чересчур высока ростом? Невидна лицом? В чем у меня не было сомнений, так это в отношении фигуры. Талия у меня была тонкой – еще питерские подруги завидовали, грудь высока и округла. Кожа белая, без всяких там пятен и прыщей, руки красивые...

Впрочем, до сих пор я об этом не задумывалась. Вернее, не пыталась так скрупулезно вести учет своих достоинств.

Еще будучи подростком, этаким длинноногим гадким утенком с острыми коленями и угловатыми движениями, я спрашивала отца: «Каких женщин любят мужчины?»

– Всяких, – посмеивался он.

– Но если они высоки так же, как и я, то, верно, не пользуются симпатией у мужчин?

В то время я уже переросла свою мать на полголовы и частенько удостаивалась ее нехитрых шуток, вроде того, что жаль – нет для девиц аристократического происхождения этаких гренадерских полков, куда бы собирали дылд со всей России.

– Не слушай матушку, – всерьез советовал отец, – такой рост, как у тебя, называют королевским, и для королев, например, в Англии существует мерка, ниже которой королевой просто не станешь.

Наверное, он просто меня успокаивал и никакой мерки для английских королев не было, но тогда я сразу успокоилась и перестала сутулиться, что прежде невольно делала под неодобрительным взглядом матушки.

Глаза у меня голубые, но не светлые, а темные. Скорее синие. Волосы русые, с рыжинкой, а брови и ресницы при этом черные.

Кстати, распустив волосы, я вполне могла бы прикрыть ими свою наготу, как легендарная Юдифь.

Не случись война, я уже начала бы выезжать в свет и тогда бы поняла, как ко мне относятся петербургские женихи. А так... Наверное, я слишком быстро шагнула из девочек в девушки, и эта быстрота не дала мне разобраться в себе. Какова я? Привлекательная или не очень? Могу ли я нравиться мужчинам?..

Эмилия, кстати, тоже была не слишком маленькая. Просто очень худая. Если не сказать тощая.

Я подумала так и сконфузилась. Наверное, моя сестра по отцу еще мала для того, чтобы по-женски округлиться и, говоря словами моей бывшей няньки, «нагулять жирок».

Кстати, сегодня я собиралась поговорить с Эмилией. Я отчетливо представляла себя на месте девушки, которая по своему происхождению заслуживала совсем другого обращения и вообще другой жизни. А что, если она в отсутствие других Болловских возложит всю ответственность за свой жалкий жребий на меня и вообще не захочет со мной общаться?

Так и забыв о том, что искала Исидора, я вернулась в дом и прошла на кухню. Остановилась на пороге и нарочно покашляла. Мои кухонные работники были так заняты, что не сразу заметили мое появление.

Мальчишка лет десяти чистил картошку над большой кастрюлей, в то время как Эмилия быстро и ловко резала лук, не делая и попытки отворотить лицо от сего вредного овоща.

– Ты не плачешь, когда режешь лук? – удивилась я.

– Привыкла, – ответила она, якобы очень занятая своим делом, потому что не поднимала на меня глаз.

– Я ничего не знала! – вдруг выпалила я, хотя до того собиралась перейти к нашему общему делу медленно и дипломатически.

– Исидор говорил, – сказала Эмилия и впервые посмотрела на меня.

– Мою горничную убили.

– Слуги болтали об этом.

– Исидор считает, что мне опасно спать одной.

Что я говорю! Можно подумать, эта худенькая, с виду малосильная девица, моя сестра, сможет защитить меня в случае чего.

– Комнату можно закрыть на засов, – продолжала рассказывать я, не отводя глаз от Эмилии – до чего ее глаза были похожи на папины! – Но мне абсолютно не с кем поговорить!

И только высказав это, я поняла, что и в самом деле уже давно не имею возможности ни с кем поговорить по душам. Своим подругам в Петербурге я не могла рассказывать о том, что происходило в нашей семье – то есть говорить о своих страхах в отношении собственной предполагаемой бедности. Как и о делах отца – он давно приучил меня к тому, что о его работе я не могу распространяться, даже если ничего толком и не знаю.

Потом, когда почти одно за другим пришли известия о смерти моих родителей, я никуда не выезжала. Сидела в Петербурге, в своей комнате, и если не читала, то просто смотрела на улицу, кажется, безо всяких мыслей.

А теперь я вдруг подумала, что, если расскажу Эмилии о своих чувствах, страхах и сомнениях, она меня поймет.

То ли поэтому, то ли и в самом деле почувствовав родственную душу, я вдруг потянулась к ней.

– Я хочу тебя попросить, не могла бы ты сегодня переночевать в моей комнате?

Сказать, что Эмилия изумилась, значит ничего не сказать. Она даже рот приоткрыла, и руки у нее задрожали, так что девушка с досадой отложила в сторону нож.

– Если ты, конечно, не боишься, – поспешно добавила я. – Сейчас я распоряжусь, чтобы ко мне в спальню перенесли кушетку.

– А на чем спала ваша служанка?

– На полу.

– Я бы тоже могла спать на полу.

– Значит, ты не возражаешь?

– Нет, конечно, – тихо прошептала она. – Только помою посуду после ужина.

Я могла бы сказать, что освобождаю ее от мытья посуды, но в последний момент удержалась. Просто поняла, что пока этого делать не нужно, да Эмилия такого послабления от меня и не ждет.

На полу она спать будет! Этого еще не хватало!

Я пошла и нашла Егоровну.

– Скажи своим помощникам, чтобы поставили в мою спальню кушетку.

– А что, барышня, на кровати спать неловко? – обеспокоилась она.

– При чем здесь это! – Я была несколько раздражена, оттого что должна объяснять прислуге мотивы своих поступков. – На ней будет лежать девушка. Эмилия. Я боюсь почивать одна.

– А и взаправду, матушка, – всплеснула руками старушка, – так, может, я лягу? У девушек-то сон ох как крепок! И не услышит, ежели какой тать...

– Я сказала только насчет кушетки, – холодно заметила я и удалилась.

Конечно же, Егоровна все сделает, мне не стоит и беспокоиться. А беспокоиться надо о другом: из всех подозреваемых остался неоправданным один Кирилл Ромодановский. А что, если мне пойти к нему и прямо в лоб спросить: «Кто ты такой и что делаешь в моем имении?»

А он повторит все то же самое, и я не смогу его слова опровергнуть. Ведь если мысленно восстановить тот день, когда убили Хелен, Кирилл был все время на глазах. Он сидел и занимался моими же хозяйственными книгами. Да и как бы он мог познакомиться с Хелен? Будь она русская, тогда понятно, но англичанка, торчавшая в Москве, а до того в Индии, в то время как Ромодановский жил себе в Петербурге...

И вообще, если я поверила Веллингтону – на слово! – то почему не поверю Кириллу, который наверняка станет разубеждать меня в моих подозрениях.