Понятно, почему он не мог определить прежнее назначение этого помещения – комната пустовала так долго, не имела вообще никакой мебели, и потому трудно было вот так, навскидку, сказать, что в ней прежде находилось.

– Вы никогда до сего дня не были в нашем имении? – спросила я его.

– Никогда, – покачал головой он. – Кажется, вы хотите сказать, что эта комната предназначалась вами для чего-то другого?

– Нет, я еще ничего такого сделать не успела. Просто раньше...

– Здесь была чья-то опочивальня? Угадал?

– Угадали. Спальня моих родителей.

Он удовлетворенно кивнул каким-то своим мыслям.

– Жду вашего выговора, хотя кое-что все же позвольте сказать в свое оправдание. Вы начинаете жизнь сначала, правильно? И если оставить здесь все, как было, это постоянно будет напоминать вам о ваших потерях.

– О потерях? – растерянно переспросила я.

– О смерти близких, например, – пробормотал он, словно жалея о том, что затронул эту тему. – Теперь же, заходя в эту комнату, вы будете видеть перед собой образцы лучшего русского оружия...

Я, не выдержав, прыснула.

– Где же найдутся эти самые образцы?

– В вашем винном погребе! – воскликнул он. – Я видел там просто уникальные вещи: сабли, шпаги, и все так беспорядочно сброшено на пол – мое чувство коллекционера просто оскорблено!.. Вешай, Иван, картину так, как я сказал, – проговорил он слуге, который прекратил работу, оглядываясь на меня – не поступит ли от меня какого-нибудь иного распоряжения?

– Вы только недавно приехали и потому еще не успели во всем разобраться, – мягко заметила я. – Дело в том, что я не знаю, могу ли пользоваться вещами, которые мой крепостной... ныне ставший разбойником, где-то награбил? Поручик Зимин говорил что-то о пропавших обозах... Так что, может статься, ваш труд пойдет насмарку и все это коллекционное оружие придется сдать в казну.

– То есть вы хотите сказать...

– Я сама еще толком не разобралась, откуда эти вещи взялись. Возможно, кое-что принадлежит и мне... Давайте поговорим с поручиком? Он, как лицо официальное, наверняка знает, как обойтись с этими вещами.

– У меня предложение, – мгновение подумав, сказал Кирилл. – А что, если я все-таки продолжу свою работу по превращению этой комнаты в подобие небольшого оружейного музея, а потом мы пригласим поручика, и пусть он укажет, что принадлежит нам, а что не принадлежит... То есть, я хотел сказать, вам.

– Продолжайте, – решила я, сделав вид, что не заметила его оговорки. – С вашей помощью мы куда быстрее приведем дом в божеский вид. Я пойду... в общем, мне нужно смотреть остальные комнаты.

Бедный мальчик, наверное, ему ужасно хочется иметь собственную усадьбу, и в глубине души он считает, что несправедливо пользоваться богатством – если считать таковым полуразоренное имение – мне одной. В конце концов, жалко мне, что ли! Пусть на некоторое время почувствует себя хозяином.

Почему я так уверена, что у Кирилла своего имения нет? Где-то же он хранит свои коллекции. Нет, я прямо так и видела его в черном бархатном сюртуке, расхаживающим по дорожкам старого сада с трубкой в руке...

Все-все, я больше ничего не придумываю. Не до того!.. А оружейная комната... пусть появится! Не всегда же я буду одна, когда-нибудь и у меня будет муж, и он станет показывать эту комнату своим друзьям.

Как-то получилось, что до сего дня я никогда всерьез не задумывалась о своем замужестве. Незадолго до начала войны мне исполнилось пятнадцать лет. Потом погиб отец. Вскоре умерла мать. К тому же выяснилось, что я почти разорена – по крайней мере призрак бедности распростер надо мной свои серые крылья. Мне придется здорово поработать, чтобы привести в порядок свои дела и составить впечатление о том, какое приданое смогу я предложить будущему мужу.

Впрочем, до этого еще далеко, и непонятно, чего вдруг ко мне пришли мысли о замужестве! Вот как могут размягчать собственные мысленные картины!

Я вернулась к Егоровне и сразу нашла себе дело. Взялась подшивать шторы так, как считала нужным.

Старая нянька попыталась запротестовать:

– Барышня, вы исколете свои ручки!

– Ничего, – отмахнулась я, – зато не надо будет переделывать.

Наверное, она считала, что держать иголку в руках аристократке не положено, но я, между прочим, неплохо вышивала гладью картины, которые сама же и наносила на холстину.

У меня даже была шутка насчет того, что, когда выяснится мое неблагоприятное финансовое положение, мы продадим наш дом в Петербурге, купим маленький домик на окраине, и я буду вышивать для богатых дам всевозможные панно, Амвросий станет их продавать, и так мы сможем с ним существовать.

– Не приведи Господь, барышня! – ужасался дворецкий и быстро крестился при этом.

Так что напрасно Егоровна боялась за мои белы ручки. Они уже достаточно исколоты иголками, чтобы о них сожалеть.

Через некоторое время передо мной опять возник Зимин. Некоторое время он стоял и смотрел, как ходит в моих руках иголка. Может, я своим видом напоминала ему какую-нибудь пасторальную картину?

Что-то поручик не весел. Надо понимать, никаких документов он пока не нашел. Еще бы! Я ведь не размахиваю перед ним картой того места в саду, где спрятан клад, а без меня он вряд ли его найдет, перекопай хоть все вокруг!

– Как дела у Сашки? – поинтересовалась я, ни словом не обмолвившись о его поисках. – Могу я его навестить? А то мужчины так усиленно загораживали его от меня своими мускулистыми фигурами, что я не успела бедному парню и слова сказать. Уже известно, что с ним случилось?

– Известно. – Поручик присел на стул, который как раз перед тем внесли в комнату слуги. – Он сразу понял, что в доме неладно, и попытался поднять бунт среди крепостных. К сожалению, на такой случай Осип оставил одного из своих ватажников в людской на заднем дворе, и, пока ваш Сашка уговаривал остальных, он сбегал в господский дом и привел с собой крепких парней, которые как следует разобрались с вашим слугой. Ничего, все до свадьбы заживет.

– Могу я его навестить? – пришлось повторить мне, потому что первый вопрос Зимин проигнорировал.

– Он спит. Джим где-то взял опий и дал ему. И знаете, я подумал: если он доктор, почему этого стесняется, если нет, почему в его саквояже имеется опий?

Последнюю фразу Зимин пробурчал себе под нос, но я услышала и удивленно на него оглянулась.

– Вы разговариваете сами с собой?

– Не обращайте внимания, – отмахнулся он. – Говорят, скоро будет обед?

– По крайней мере меня уверило в этом некое худосочное существо по имени Эмилия, – проговорила я с нечаянным раздражением.

Слишком много в моем доме происходило такого, о чем я даже не представляла. И понятное дело, не была готова. Точнее, все получилось совсем не так, как представлялось мне, когда я жила в Петербурге.

Мне рисовались буколические картины жизни на природе. Имение Дедово, которое должно было встретить меня толпой крепостных с хлебом-солью, одетых в яркие наряды. Простая и понятная жизнь в родительском доме в преддверии предстоящей зимы. Ранний снег, сани по полю... А вместо этого – сегодня, насколько мне помнится, первое ноября, – серое небо, накрапывает дождь, в доме все вверх дном, а я должна шить занавеси, точно белошвейка какая-то!

От нарисованной самой себе мрачной картины мне стало так грустно, что на глаза навернулись слезы.

Егоровна что-то себе решила и выскочила из комнаты, размахивая руками, точно мельница. Через несколько мгновений она привела какую-то женщину, до бровей закутанную в черный платок, и подтолкнула ее ко мне.

– Кланяйся их сиятельству!

Женщина стала кланяться так часто, что я испугалась, не отвалится ли у нее голова, а бывшая кормилица досадливо остановила ее.

– Хватит, заладила!.. Это Матрена, наша лучшая вышивальщица. Она работала в комнате этой... которая англичанка.

– Ее зовут Хелен. Повесили шторы?

– Аникей вешает, – сказала Егоровна. Удивительно, как она ухитрялась быть в курсе всего, что делалось в доме. Может, надо было ее назначить старостой?

Об этом я ей и сказала.

– Старовата я для старосты. – Она улыбнулась. – Ишь как у меня получилось! Исидор – хороший мужик, не сумлевайся.

Егоровна опять подтолкнула ко мне Матрену.

– Ты ей, матушка, только расскажи, что надо шить, она сделает в лучшем виде!

Словом, у меня забрали шитье, и теперь мне оставалось только наблюдать за работой других.

Зимин к тому времени ушел, оставив меня в недоумении, чего он вообще приходил? Хотел мне что-то сказать, но в последний момент передумал?

Я опять пошла на кухню и столкнулась с поручиком Зиминым, выходящим оттуда же. Хозяйка называется! Я так и не распорядилась, чтобы моих гостей хоть чем-нибудь покормили, да и сама не удосужилась позавтракать. Но кажется, они не очень растерялись и, поняв, что на меня им рассчитывать не стоит, начали заботиться о себе сами.

– Барышня, – тронула меня за рукав Егоровна, – Эмилия тебе завтрак прислала. Говорит, к ней уже все наведались, кроме тебя.

Я присела за небольшой столик у окна гостиной и с удовольствием попила горячего молока со свежеиспеченной булочкой. Однако моя кухарка и в самом деле искусная кулинарка...

Немного погодя я отвела Егоровну в сторону и спросила будто невзначай:

– Там, на кухне, поваром... какая-то Эмилия. Кто она, ты не знаешь?

Мой вопрос, казалось бы, самый обычный вызвал странное замешательство бывшей кормилицы. Она беспомощно взглянула на меня, словно никак не могла подобрать нужные слова.

– Так Эмилия – твоего батюшки дочь. Вроде как сестра. По Михаилу Каллистратовичу...

– Какая сестра, что за вздор ты болтаешь?! – Я была так возмущена, что едва не приказала слугам отдать вредную старуху под плети. Болтать о таком в их присутствии. А если кто-то услышит и подумает, что безумные речи старухи – правда?!

Но Егоровна и сама испугалась своей откровенности.