– Куда они выходят? – спросил принц, указывая на узкие низкие ворота, пробитые в стене.

– В деревню, ваше высочество, – отвечала Клодина. – Эти ворота употребляются для крестного хода.

Любознательный мальчик все дальше и дальше вел девушку вдоль стены и засыпал ее вопросами. Вдруг он увидел сойку и, забыв о своих рыцарских обязанностях, стал красться за нею.

Клодина, погрузившись в грустные воспоминания, ничего не замечала и очнулась только тогда, когда мальчик уже скрылся. Она вздохнула и вытерла платком глаза. Чего же она хотела, ведь нельзя изменить то, что было. Повесив голову и плача, нельзя вернуть потерянного, слезами и вздохами добиться того, в чем отказано самим Господом! Настанет время, когда не будет больно, утешала она себя, это время должно прийти, потому что невозможно всегда жить с такой жгучей раной в сердце.

Клодина стояла с глазами, полными слез. Теперь, когда она осталась одна, боль, которую она чувствовала в присутствии Лотаря, готова была прорваться, она думала, что в это мгновение была бы не в силах видеть его рядом с той легкомысленной и капризной женщиной в качестве ее собственности.

– Извините, кузина, – внезапно прозвучал в ушах его голос. Вздрогнув, она испуганно оглянулась, и блестящая капля упала из ее глаз на руку, она быстро стерла ее, приняв обычное гордое выражение.

– Я никогда не решился бы помешать вам, – сказал Лотарь, приближаясь на шаг, – но ее высочество поручила мне сказать, что ужасно сожалеет, что вас оскорбили.

– Ее высочество, как всегда, добра ко мне, – холодно произнесла Клодина. – Я не оскорблена, привыкаешь не обращать внимание на такие выходки и относиться к ним по их достоинству.

– Кажется, вы многому научились в последнее время, кузина, – с горечью сказал он и пошел с ней рядом. – Я помню время, когда вы боязливо бежали от любого взгляда, и вовсе не так давно, в залах резиденции.

– Конечно! – согласилась она. – Слабое сердце мгновенно крепнет, как только чувствует, что должно одно стоять за себя. Впрочем, кузен, мне двадцать три года, и в последнее время я была резко вырвана из беззаботной девичьей жизни.

– Есть что-то великое в женской душе, – иронически отвечал Лотарь. – Только жаль, что ее гордость при первом столкновении с жизнью быстро сникает. Меня всегда трогает, – продолжал он тем же тоном, – когда я вижу, как женщина, не знающая света, с необычайным мужеством становится, как героиня, в невозможное положение. Хотелось бы закрыть глаза, чтобы не видеть, как она сломается. Но бываешь не в силах сделать так! Хотелось бы оторвать ее от головокружительной пропасти, и за это получаешь только холодную отталкивающую насмешку.

– Может быть, многие имеют, кроме мужества, и необходимую опору, – сказала Клодина, дрожа от внутреннего возбуждения, и ускорила шаги.

– Возможно, – отвечал он, пожав плечами. – Но есть натуры, которые считают себя исключением: «Смотрите, я могу безнаказанно решиться на это». И потом вдруг падают в бездну.

– Вы думаете? – спокойно спросила она. – Ну, есть также натуры, которые думают достаточно возвышенно для того, чтобы идти дорогой, которую им указывают долг и совесть, не оглядываясь направо и налево и не обращая внимания на непрошеных путеводителей.

– Непрошеных?

– Да! – воскликнула она, и ее прекрасные глаза заблестели от страстного волнения. – Почему вы позволяете себе, барон Герольд, всегда преследовать меня своими темными изречениями, намеками, загадочными насмешками? Разве мы когда-нибудь с вами состояли в таких отношениях, которые давали бы вам право на подобную опеку?

– Никогда, – беззвучно ответил он.

– И никогда не будем, – горько отвечала она. – Я могу только успокоить вас в том, что репутация дома Герольдов не пострадает из-за меня, – а это, вероятно, основная ваша забота, – я знаю свой долг.

Лотарь побледнел.

Клодина поспешно пошла вперед; он немного отстал и догнал ее у оранжереи, в которой жила дочь Гейнемана со своей семьей.

Клодина остановилась около открытого окна оранжереи и увидела в нем плачущую горькими слезами внучку Гейнемана, прелестную девушку. Ее мать, аккуратная приветливая женщина, подошла к своей бывшей госпоже и рассказала о причине огорчения девушки, которой жених сегодня прислал отказ.

Рыдания за занавеской усилились.

– Почему? – сочувственно спросила Клодина, сдерживая собственное волнение.

– Она сама виновата, – печально продолжала женщина, кланяясь подошедшему барону Лотарю. – В имении, где она служила, молодой хозяин бегал и ухаживал за ней, и Вильгельм подумал, что она ему изменяет.

– Это нехорошо со стороны Вильгельма, – коротко сказала Клодина.

– Нет, госпожа, – сказала женщина, – нельзя упрекать его за это, он еще так молод. Я знаю, что моя дочь честная девушка, но если бы она меня послушалась и сразу оставила место, как я ей советовала, ничего бы не случилось.

Видите ли, господин барон, – продолжала она, обернувшись к нему с неловким поклоном, – ни один человек не верит, что она ничего дурного не сделала, уж таков свет, и хотя бы она вырвала все волосы, доказывая свою невиновность, люди все равно думали бы, что она виновата. Я уж сколько раз вспоминала изречение, которое покойная госпожа написала в молитвеннике, подаренном мне ко дню конфирмации, посмотрите здесь, за изречением пастора. – Она взяла с окна молитвенник в черном переплете с золотым обрезом и подала его Клодине.

«Блаженны чистые сердцем», – прочитала Клодина изречение, написанное тонким мужским почерком, а внизу – приписку крупным энергичным – рукой бабушки: «Будь не только чиста, но избегай и внешней тени».

Книга задрожала в руках Клодины, она безмолвно возвратила ее.

– Оставьте его, дитя мое! – до странности резко прозвучал голос Лотаря. – Он был бы тяжелым мужем со своей склонностью к ревности и нравоучениям.

Плач прекратился, девушка вскочила.

– Нет, нет! Он такой добрый, хороший, я умру, если он не вернется!

– Можно многое пережить, малютка, – добродушно сказал Лотарь, – нелегко умереть от крушения своих надежд.

Клодина серьезно кивнула головой девушке.

– Будь здорова, Лизабет, – сказала она, – не горюй о человеке, который не верит тебе.

– Ах, госпожа, не говорите так! – воскликнула девушка и отбежала от окна.

Клодина повернулась и пошла дальше, Лотарь шел рядом с ней.

Слова бабушки горели у нее перед глазами, по-новому освещая ее положение. Что, если о ней самой уже шептались и сплетничали? И если верили этому? Если хоть один человек думал, что она забыла свою честь? Она вдруг обернулась к барону и взглянула на него вопрошающими, полными страха глазами.

Он спокойно шел рядом с ней. Нет, нет! Как могла она быть столь безумна.

– Площадка покинута, – заметил барон, – общество, кажется, в замке.

Действительно, под дубами было пусто, лакей, убиравший там, доложил, что их светлости уехали в Нейгауз, ее высочество ожидает фрейлейн фон Герольд у себя в комнате, а нейгаузовский экипаж будет прислан обратно.

Клодина повернула к замку. Вечернее солнце золотило вершины деревьев и зажигало красным пламенем бесчисленные окна старого здания. Розовый отблеск лежал на всем, из маленькой сельской церкви несся вечерний звон.

– Всего хорошего, – сказал, останавливаясь, Лотарь. – Я хочу отыскать его высочество, чтобы проститься с ним. Вы ведь хорошо знаете здесь все ходы и можете обойтись без провожатого.

Его глубокий поклон она сочла за иронию. Клодина гордо наклонила голову. Она знала, что поверхностные родственные отношения, завязавшиеся между ними в деревенском уединении, теперь резко разорваны тем, что она оттолкнула непрошеные советы. Была ли она слишком резка? Она поколебалась, прежде чем идти дальше, потом очень быстро пошла по тенистой дорожке, выходившей на главную аллею.

На одном из поворотов показался герцог. Он снял шляпу и, держа ее в руке, пошел рядом с Клодиной. Он заговорил об устройстве парка и указал на клумбу, которая эффектно вырисовывалась на светлой зелени росших позади лиственниц.

– Где вы оставили барона, фрейлейн фон Герольд?

– Мой кузен только что расстался со мной, – отвечала она. – Если я не ошибаюсь, он хотел отыскать ваше высочество, чтобы проститься.

– А, ну он найдет меня. Я покушаюсь на него, хочу удержать на вечер, чтобы поиграть в бильярд; моя капризная маленькая кузина должна быть наказана.

Говоря это, герцог улыбнулся и внимательно посмотрел на Клодину.

– Вы, надеюсь, не были задеты этим ребячеством? – спросил он и вошел вместе с ней в большую аллею, ведущую к замку.

– Нет, ваше высочество, – отвечала Клодина, глядя омраченными глазами на замок. Около лестницы разговаривали двое мужчин, один из них оглянулся.

– Ей-богу, ротмистр, – сказал он тихо, – поглядите, как Людовик XIV выказывает свое почтение к Лавальер.

Другой промолчал, но удивленно посмотрел на пару, которая, казалось, так согласно шла по аллее. Наверху, в угольном окне у герцогини развевался белый платок, худое бледное лицо женщины улыбалось.

Стоявшие с глубоким поклоном пропустили герцога и фрейлейн фон Герольд. Странно выглядела прекрасная подруга герцогини: жесткая складка лежала у ее губ, обыкновенно столь приветливых. Войдя в замок, она стала подниматься по лестнице так медленно и устало, как будто плечи ее давила тяжелая ноша.

«Теперь все прошло», – сказала она себе и вошла в покои герцогини.

– Клодина! – воскликнула молодая женщина, нетерпеливо ожидавшая у окна, и обняла ее. – Вас так долго не было. Я стала ужасно нетерпелива: когда вы ушли, мне хотелось пойти за вами, я действительно не могу быть без вас. Слышите, Клодина?

Она посадила молчавшую девушку рядом с собой на маленький диванчик в тени занавесок и заглянула в печальные голубые глаза.

– Бедняжка, вас перед этим задели; маленькая Елена плохо вела себя и будет наказана. Это история о гусе, который в присутствии лебедя желает обратить на себя внимание криком. Клодина, – продолжала шепотом герцогиня, – я снова увидела разницу между вами и другими! – Она пожала холодную руку молодой девушки. – Я так сердечно люблю вас, я хотела бы говорить вам «ты», когда мы одни. Не будет ли это нескромно?