С этими словами она встала и принялась искать что-то на столе, как будто избегая взглянуть на Клодину.

– Как ты добра, – пробормотала девушка.

Теперь у нее не было отговорки, что обязанности удерживают ее дома. Казалось, все сговорились против нее.

– Но ты мне все еще не сказала, был ли Лотарь в Альтенштейне, – сказала Беата, снова подходя к ней.

– Он играет с его высочеством в ломбер.

– О господи! Это, кажется, длится всегда очень долго? Кто еще составляет партию?

– Вероятно, камергер или адъютант и еще кто-нибудь… может быть, Пальмер.

– Ах, этот! Действительно, он сказал, что торопится, когда прощался со мной в экипаже. Я предложила ему доехать до Альтенштейна, но он возразил, что шел гулять, когда встретил фрау фон Берг… – это в такой-то дождь, Клодина! – и что он предпочитает идти пешком. «Тоже хорошо», – сказала я и дала ему уйти. Меня очень позабавило лицо доброй Берг, когда я ворвалась в карету. По его выражению можно было подумать, что у нее в руках вместо бутылки с молоком – кубок с ядом. Кучер и няня говорили потом, что господин фон Пальмер и фрау фон Берг часто «случайно» встречаются, но говорят между собой по-итальянски, то есть по-французски, так что они ничего не понимают из их разговоров. Но, боже, уже Лотарь идет сюда, посмотри на собаку!

Прекрасная охотничья собака вскочила и стала у дверей, виляя хвостом; послышались быстрые, легкие шаги, и вошел барон Лотарь. Он с изумлением взглянул на Клодину, которая поднялась и надела на голову платок.

– Ах, кузина, – сказал он с поклоном, – а я считал, что вы в гостиной Альтенштейна. Его высочество так внезапно окончил партию, что я подумал, вы проведете еще часок у герцогини. Его высочество, впрочем, очень несчастливо играл и, кажется, принял это за доброе предзнаменование, ведь он суеверен, как все великие умы. По крайней мере, он часто называл меня кузеном, а это случается только тогда, когда барометр стоит очень высоко.

С этими словами он положил шляпу и снял перчатки.

– Дай мне глоток свежего пива, сестра, – попросил он, изменяя тон, – это сладкое французское вино и сладкие папироски мне ужасно противны… Но разве вы уже хотите уезжать, кузина?

– Останься, – обратилась к Клодине Беата и, обернувшись к брату, прибавила: – Она не совсем здорова, но герцогиня послала за ней карету, и она принуждена была поехать…

Барон Герольд улыбнулся и взял пенящийся стакан, поданный слугой.

– Конечно, – сказал он и залпом выпил его.

Клодина во время этого разговора стояла, завязывая платок; увидев его улыбку, она побледнела, как смерть, и вдруг гордо выпрямилась.

– Конечно, – повторила она дрожащими губами, – я не могла отказаться от приглашения ее высочества. Я сегодня была у нее, буду и завтра, и послезавтра, и стану ежедневно навещать ее, если она прикажет. Я знаю, что поступаю согласно желаниям Иоахима, когда стараюсь скрасить дни – все равно кого, герцогиня ли это или поденщица, работающая в нашем саду.

Она остановилась, но, казалось, заставила себя замолчать.

– Вели подать карету, Беата, – попросила она, – пора домой, уже поздно.

Улыбка исчезла было с лица Лотаря, но теперь снова появилась. Он глубоко поклонился, как будто соглашаясь с нею.

– Позвольте вас проводить, – сказал он и взялся за шляпу.

– Благодарю вас, мне бы хотелось быть одной.

– Я сожалею, что вам придется еще полчаса переносить мое общество, но не пущу вас одну.

Клодина обняла Беату и поцеловала ее.

– Что с тобой? Ты вся дрожишь, – спросила Беата. – Но ничего, милая! Итак, дай мне знать, когда тебя не будет дома, тогда я возьму девочку к себе.

Клодина снова ехала через молчаливый лес. Она прижалась к углу кареты, притянув к себе платье и крепко захватив рукой его складки, как будто так ей было легче успокоить свое внутреннее волнение.

Рядом с ней сидел Лотарь; свет фонаря падал на его правую руку и заставлял блестеть широкое обручальное кольцо. Оно было совершенно неподвижно, как будто владелец его спал. Ни одного слова не было сказано в этом обитом шелком экипаже, укрывавшем двух людей от непогоды и мрака ночи. В груди девушки кипела буря гнева и горечи: что думал о ней этот человек, за кого считал он ее?! Она не могла представить себе этого, потому что в ушах ее звучали собственные отважные слова: и завтра, и послезавтра я опять поеду и буду ездить каждый день!

Но жребий был брошен: она сделает то, что сказала, и это было справедливо.

Клодина наклонилась вперед: слава богу! В окне у Иоахима виднелся свет. Карета остановилась, и дверца отворилась… Барон Лотарь выскочил и подал ей руку, чтобы помочь выйти, она не обратила на это внимания и пошла к дому, простившись с ним гордым движением головы; при свете фонаря, высоко поднятого Гейнеманом, ей показалось, что Лотарь озабоченно смотрит ей вслед… Но это, конечно, был плод воображения, вызванный игрой тени и света. Разве барон мог быть озабочен из-за нее?

Почти без дыхания вошла она в дом, слыша за собой шум экипажа, в котором он возвращался в Нейгауз.

– Уже все спят, – сказал старик, освещая лестницу для своей госпожи, – только господин Иоахим работает наверху. Девочка играла с фрейлейн Линдермейер, а потом мы ели ягоды с молоком, все шло прекрасно. Вы, фрейлейн, с полным правом можете отдыхать.

Клодина кивнула ему и заперла за собой дверь своей комнаты. Там она опустилась на стул, закрыла лицо руками и долго, долго сидела так.

«Он не лучше других, – думала она, – и он не верит в женскую честность и чистоту». К чему послужило ее бегство? Именно он разве не подумал о ней дурно? Его улыбка, его сегодняшние речи разве не показали бы ей этого, если бы она не знала об этом раньше? Но пусть весь свет думает о ней что угодно, если только ее совесть, ее сердце остаются чисты! Она одна позаботится о том, чтобы ей не пришлось ни перед кем опускать глаза.

Клодина сжала губы. Она покажет ему, что девушка из семьи Герольдов может пройти по самой грязной дороге, не запачкав даже подошв своих башмаков. Она быстро взглянула на звезду своего герба – из-за нее блеск ее не померкнет.

Клодина встала, зажгла свечку и осмотрелась в комнате. Следы ее душевной борьбы, беспорядка мыслей ясно виделись здесь. Шкаф был открыт, на комоде смешались ленты, иголки, гребешки; несколько платьев лежало на стульях и на кровати. Все отражало ее нерешительность перед поездкой в Альтенштейн. Она бесцельно вынимала разные вещи и снова клалa их на место; она не хотела, нет, не хотела ехать и не решалась отделаться ложью.

На дороге герцогские лошади нетерпеливо рвались, и время шло, пока Иоахим не спросил: «Клодина, неужели ты еще не готова?» Тогда она отправилась. Клодина принялась убирать и облегченно вздохнула, когда привела все в порядок. Да и вообще теперь все было в порядке – она сама нашла решение в минуту гнева и боли.

Глава 10

Фрау фон Берг сидела в своей комнате в Нейгаузе за письменным столом. Дверь в соседнюю комнату была отворена, там помещался ребенок с няней. За окном шумел дождь и качались мокрые ветви лип, дама закуталась в плед и писала; вероятно, она была сильно возбуждена, потому что перо ее буквально летало по толстой желтоватой бумаге и выводило чрезвычайно мелкие, легкие буквы. Это был странный почерк, напоминавший следы хорошенькой кошачьей лапки.

Фрау Берг была в очень дурном расположении духа и, когда голос Беаты донесся из вестибюля, сжала кулак и горящими злобой глазами взглянула на дверь. Кто мог поручиться в том, что этот домашний дракон, основываясь на своих правах хозяйки, не ворвется к ней в комнату посмотреть, все ли в порядке? Ведь влезла же она вчера в карету, положив конец приятной беседе. Хуже всего то, что здесь почтенная женщина была бессильна. Барон едва обращал внимание на дочь, а на ком сосредоточивалось его внимание – совершенно ясно: еще вчера он провожал ее по туману и сырости в Совиный дом.

Фрау взглянула в окно, потом наклонила голову, как будто что-то особенное пришло ей в голову, и стала писать дальше:

«Вчера в письме к принцессе Текле о здоровье ее внучки я сделала несколько замечаний, которые вследствие всего, что я вам рассказывала, должны были привести в бешенство принцессу Елену. Трудно поверить, до чего эта девушка склонна к ревности; ну, да я часто рассказывала вам об этом.

Впрочем, милейший Пальмер, вчера, проходя мимо гостиной, а шла я из гладильной комнаты, где мне пришлось браниться, так как в этом доме нельзя добиться чего-нибудь не совсем обыкновенного… Итак, проходя мимо, я услышала, как гусь-лебедь в приподнятом тоне объявила своему обожателю, что будет ежедневно ездить в Альтенштейн. Таким образом, ваше пророчество оправдалось. Как вы выразились: «Нет лучшего средства, чтобы окончательно вскружить голову влюбленному, чем немного скрываться от него».

Я никогда бы не дошла до такого! Вы, впрочем, говорите, что герцог охладел. Но позвольте мне пока не верить этому, я думаю, что лучше знаю его высочество. Завтра надеюсь видеть вас. Мадемуазель Беата назначила на завтра генеральную уборку. В таких случаях она повязывается большим белым платком и обметает длинным веником портреты предков. Потом устраивается праздник. К обеду подают картофельные клецки и гороховый соус… О, здесь идиллическая жизнь! Но я долго не выдержу, мой милый, уверяю вас.

Позаботьтесь, чтобы здесь не оставались навеки, – тогда кончится и мой плен. Откройте холерные бациллы в колодце Альтенштейна, пустите дюжину крыс в комнаты их высочества, заставьте показаться призраки старого полковника или прекрасной испанки, призовите, наконец, молнию – мне все равно, только выгоните вон из замка его владельцев и дайте мне увидеть крыши резиденции. Я не могу больше дышать в этом коровнике!»

Фрау фон Берг снова остановилась и обернулась к соседней комнате, откуда доносился жалобный детский плач. Горькое и злое выражение появилось на ее полном белом лице. «О господи! Я хотела бы…» – пробормотала она и встала.