– По-моему, это новые, – сказала она, указав на пару полуразрушенных греческих колонн рядом с нарисованным руслом реки.

– Верно. Я решил, что так будет лучше.

– Это уже начинает походить на руины Парфенона, как я себе их представляю. Древние и романтичные.

– Ага! Я именно к этому и стремился. Завтра закажу эти колонны. – Он взял ящик и вышел, но тут же вернулся. – Я совсем забыл. Принесли почту. Тебе письмо.

– Это ответ? – Она почувствовала, как по спине пробежал неприятный холодок.

Отец пошарил свободной рукой в кармане.

– Похоже, что так. Подержи ящик.

– Папа…

– Я не собираюсь тебя мучить, но я знал, что ты не выскажешь свое мнение о руинах, если я тебе до того отдам письмо. Вот оно. Держи.

Кэролайн взяла письмо и посмотрела на адрес.

– Это из Вены. Из студии Танберга.

– Так прочти его, Каро.

Она сунула палец под восковую печать, достала из конверта письмо и с бьющимся сердцем начала читать.

– О Боже! Боже!

– Что там? – спросил отец, осторожно поставив диораму на пол. – Они тебя берут? Давно пора, чтобы кто-нибудь тобой наконец заинтересовался.

Она откашлялась и прочла вслух:

– «М. Уитфелд. Спасибо за серию портретов, присланных вами вместе с заявлением о приеме. Я не вижу причин не включить вас в нашу программу обучения. Однако для того, чтобы я мог принять окончательное решение, – голос Кэролайн задрожал, – прошу вас прислать портрет какого-нибудь аристократа и подписанное им подтверждение того, что он (она) доволен вашей работой. Искренне ваш Рауль Танберг, директор студии Танберга».

– Что ж, по-моему, это разумная просьба, – кивнув, сказал отец. – Наверное, бюджет студии складывается из денег, которые богатые граждане платят за портреты. А месье Танберг, видимо, хочет убедиться, что твоя работа принесет студии доход и привлечет к ней новых клиентов.

Как он может быть таким спокойным? – недоумевала Кэролайн, чуть не задыхаясь от эмоций. Это не было безусловным согласием принять ее, но не было похоже и на те двадцать семь отказов, которые она до этого получила. Еще один шаг – и осуществится ее мечта! Больше не придется ссориться с сестрами, уговаривая их позировать, или просить кухарку немного повременить с обедом, чтобы она могла довести до совершенства наброски цыплят или какой-нибудь дичи. Все будет по-настоящему.

– Думаю, тебе придется нанести визит лорду и леди Иде.

Мыльный пузырь ее мечты в мгновение лопнул.

Она уже писала портреты графа и графини раньше, и они висели у них дома. Но ей предстояла самая важная в ее жизни работа, а эти местные аристократы были самыми эксцентричными в Уилтшире. Она не собирается посылать в Вену двойной портрет – «Лорд и леди Иде в костюмах египетских фараонов». Рауль Танберг ославит ее на всю Европу.

– Тебе придется заручиться их согласием, – продолжал Эдмунд Уитфелд.

– Да, я что-нибудь придумаю.

Может, ей удастся заменить портрет. Лорд и леди Иде этого не заметят. Ей нужно лишь их письменное одобрение, а описывать портрет нужды нет.

– Это хорошая новость, Каро, – сказал отец, перечитывая письмо. – Я не хотел тебе ничего говорить, но раз ты получила такое письмо, ты должна знать.

– О чем ты, папа? – У нее что-то сжалось в груди от предчувствия.

– Ничего плохого. Но тебе двадцать три, и твоя мама все время напоминает мне, что у тебя шесть младших сестер, жаждущих выйти замуж. Ради них мы не можем…

– Делать что? Я никому не делаю больно. Это всегда была моя мечта, папа.

– Знаю. Именно поэтому я всегда поощрял и поддерживал твои усилия. Я понимаю, что такое мечта. Все же кое-кому ты наносишь вред. Например, своим сестрам, которым пора выходить замуж. Наше поместье небольшое, доходы ограниченны, а надо выкроить приданое для семи дочер…

– Шестерых, – поправила отца Кэролайн, глотая слезы. Она так ясно представляла себе, чего она хочет, что не учла интересы сестер. Значит, теперь она оказалась преградой на их пути к счастью, как они его понимали. Замужество. – Я просила тебя исключить меня.

– Я это помню, но ты по-прежнему остаешься членом семьи с ограниченными доходами. Краски, холст и…

– Я плачу почти за все это сама, из своих карманных денег.

– Не расстраивайся. У тебя такие хорошие новости. Просто я хотел, чтобы ты знала. Это последний год. Тебе придется принять решение.

– А что случится, если месье Танберг мне откажет?

– Конечно, он не откажет.

– Но все-таки. Что тогда? Отец тяжело вздохнул:

– Тогда к концу лета ты либо выйдешь замуж, либо примешь великодушное предложение лорда и леди Иде стать гувернанткой их детей. Они будут рады, если ты научишь их рисовать.

– Их детей, – эхом отозвалась Кэролайн. Ужас. Другим словом нельзя было описать, что значит учить богатых, избалованных детей рисовать букеты.

– Но теперь-то тебе не надо об этом волноваться. Его слова да Богу в уши.

– Полагаю, что так.

– Умница. Пойду расскажу твоей матери, что тебя почти приняли в студию в Вене. Нам всем станет легче.

Ситуация была хуже, чем она предполагала. Разочарование и унижение от постоянных отказов из-за того, что она женщина, или из-за того, что было много желающих, наконец, просто потому, что она не могла внести вступительный взнос, не шли ни в какое сравнение с тем, чтобы стать гувернанткой. Ей придется отложить кисти и больше никогда к ним не прикасаться. Не будет ни живописи, ни той необъяснимой радости, которую она вызывала.

Слава Богу, что отец наконец сказал ей, что ее ждет в будущем. Она убедит лорда и леди Иде позировать в своей повседневной одежде, и ее примут ученицей в студию Танберга.

Другого выбора у нее не было.

– Закери, если это проклятое существо еще раз укусит меня за ногу, я прикажу, чтобы его приготовили к обеду.

Забери нагнулся и, схватив собаку за загривок, посадил рядом с собой на сиденье кареты.

– Извини, тетя.

Глэдис, тетя Тремейн, посмотрела на своего спутника.

– А что это вообще за порода?

– Думаю, что это помесь английской гончей и ирландского сеттера.

– И с какой целью ты его приобрел?

– Мельбурн сказал, что мне надо завести собаку. Видимо, он считает, что это научит меня терпению и разовьет во мне чувство ответственности. – Он сморщился, потому что щенок укусил его за палец. – Я назвал его Гарольдом.

– Это второе имя твоего старшего брата.

– Разве? Какое совпадение.

Его тетя поднесла ко рту пяльцы и откусила голубую нитку. Потом достала из корзинки катушку зеленых ниток.

– Знаешь, у меня есть нож, – сказал Закери, наблюдая за тем, как его тетя, отмотав нитку, тоже оторвала ее зубами.

– Так быстрее, – сказала тетя и снова принялась за вышивание. – Никогда не знаешь, представится ли возможность заняться рукоделием.

– Да, никогда не знаешь, вдруг возникнет необходимость вышить монограмму на носовом платке.

– Можешь смеяться, мой мальчик, но я на тридцать лет старше и мудрее, чем ты.

– К тому времени как мы приедем в Бат, ты ослепнешь, занимаясь вышиванием в этой тряске, и останешься без зубов, откусывая нитки.

Она улыбнулась:

– Я занималась этим еще до того, как ты родился, Закери. Вышивание во время поездки в карете гораздо лучше помогает скоротать время, чем чтение.

Закери был готов согласиться по крайней мере с частью этого заявления своей тетушки.

Закери глянул на книгу, которую вчера утром, когда они уезжали, ему навязал брат Шарлемань, как будто две дюжины поэм Байрона смогут компенсировать ему ссылку в Бат. Гарольд, видимо, чувствовал то же самое: он уже разорвал обложку. Закери не сомневался, что подагра тети Тремейн не пройдет до тех пор, пока Мельбурн не сообщит, что нашел способ раз и навсегда отбить у своего младшего брата охоту идти в армию.

Эта стратегия Мельбурна раздражала Закери, но ни через неделю, ни через месяц он не откажется от своего намерения. Ему нужна перемена. И если могущественный клан Гриффинов не придумает какой-нибудь совершенно неимоверный план, он присоединится к армии Веллингтона в Испании. Там по крайней мере он не будет лишним третьим братом, постоянным эскортом всех женщин семьи, более известный своим здоровым аппетитом и популярностью среди молоденьких девочек, а будет оценен по заслугам.

– Вообще-то я хотел предложить немного поспать, – сказал он, увидев, что тетя смотрит на него очень внимательно.

– Ты мог бы ехать верхом. Ты ведь настоял на том, чтобы взять свою лошадь. А я с тем же удовольствием вышивала бы и в одиночестве.

Первым его побуждением было спросить, почему вообще было необходимо его присутствие. Однако все знали, что он едет в Бат не ради здоровья тети Тремейн. ради своего. Он достал часы и взглянул на них.

– Гостиница будет через час. Если не возражает! мы с Гарольдом немного вздремнем.

– По правде говоря, я договорилась с Фипсом, что мы сделаем небольшой крюк.

– Как это? – спросил он. Уж не хотят ли они запереть его в каком-нибудь монастыре?

– Я подумала, не провести ли нам ночь-другую в Уитфелд-Мэноре, чтобы я могла навестить свою школьную подругу Салли Уитфелд.

– Это Мельбурн придумал?

– Да нет. Мы с Салли кончали одну и ту же школу. Она писала мне, что я могу в любое время приехать к ней погостить. Мы не виделись почти шесть лет.

Он поднял вверх руки в знак того, что сдается. Но потом ему пришлось локтем прижать к стенке щенка, пытавшегося прыгнуть ему на грудь.