— Это ты приготовил? — спросила она подозрительно.

Он засмеялся.

— Не совсем. Комплименты будете говорить повару нашей семьи. Один из моих братьев привез это примерно час назад.

Она была так занята едой, что ничего не прокомментировала, игнорируя факт, что Вильям уставился на нее. наблюдая за ней с затаенной улыбкой.

— Джеки, сколько времени прошло с тех пор, как ты была в отпуске? В настоящем отпуске? Без самолетов и без всего, что их напоминает?

— Мне это было не нужно. — Она улыбнулась ему над полупустой тарелкой. — А у тебя как? Когда был твой последний отпуск?

— Точно так же, как у тебя. Они рассмеялись.

— Хорошо, — сказал он, — я — Красный Король и…

— Кто?

— Красный Король, в противоположность Белой Королеве Алисы.

— А… Знаю.

— Вот что. Объявляю этот день праздником. Никаких книжек, никаких планов на будущее, никаких…

— Никаких разговоров о Тэгги? — предположила она.

— Никаких разговоров о Тэгги. Так, а что люди делают в праздники? — Он выглядел искренне озадаченным. — Давай посмотрим… Тратят больше денег, чем они могут себе позволить. Спят в чужих, неудобных постелях. Едят странную пищу, от которой заболевают. Поднимаются в четыре часа дня и проводят шестнадцать часов, бродя и разглядывая что-нибудь или очень большое, или очень древнее. Или же осмысливают то и другое, пока больше всего на свете им не захочется выспаться в собственной постели. Звучит неплохо, правда?

— Необыкновенно.

— Так ты хочешь поехать куда-нибудь?

— Ты имеешь в виду экзотическое место и подальше?

— Ну да.

Она захихикала.

— Как насчет того, чтобы пройтись к одному из старых шахтерских городков? Вдруг найдем что-нибудь интересное? Может, серебряные самородки попадутся.

— Для меня эго звучит достаточно экзотически. Думаешь, ты осилишь?

— Да, — ответила она, — хочется выйти отсюда на солнце.

Невзирая на порезанную руку, она чувствовала себя хорошо, ощущая покой и леность, и не была, как обычно, безмерно уставшей или неотдохнувшей. Может, из-за вчерашней потери крови, может быть, потому, что сегодня не избегала компании Вильяма и не нервничала. Или, может, даже потому, что чувствовала себя перед собой виноватой, подобно тому, как, сидя на диете, вы прощаете себе нарушение курса похудения. Вы уговариваете себя, что заслуживаете прощения, потому что у вас насморк, а может, даже вы спустились в кухню, ведь плохо морить себя голодом во время болезни. И тогда вы быстро съедаете пять порций мороженого.

Сейчас она чувствовала себя так, как будто между ней и Вильямом возникли особенные обстоятельства. Вчера он ее выручил, может быть, даже спас ей жизнь, остановив кровь. Так может ли она настаивать, чтобы он покинул этот дом сегодня? Она вынуждена быть вежливой, доброжелательной с ним, а вот завтра она заставит его уйти. Ну а сегодня она обязана быть с ним приятной в обращении. И может, будучи приятной для Вильяма, она также станет приятна сама себе.

— Если ты уже съела все, что стоит на столе, идем одевать тебя и двинемся.

— Я могу сама одеться, — сухо возразила она.

После этого замечания он подошел к ней и расстегнул две пуговицы на пижамной куртке.

— Теперь застегни опять, — предложил он.

Джеки попыталась это сделать, но рука сразу сильно заболела; Вильям сидел, самодовольно глядя на нее, пока она пыталась справиться с пуговицами левой рукой. Через несколько минут неудач она, взглянув на него, вонзила в него свое жало.

— Держу пари, что ты полностью освоился здесь, пока я спала, — заметила она, пытаясь спасти чувство собственного достоинства, — чем еще ты тут распорядился, кроме кухонной двери?

Он засмеялся:

— Я привел в порядок кое-что.

При этих словах Джеки встала из-за стола и выдвинула кухонные ящики. Она так гордилась своим хорошеньким домом, что, передвигаясь по нему, очень много думала над тем, где хотела бы хранить разные вещи. Она держала утварь для стряпни в шкафчике около плиты. Вещи, которые она использовала при мытье, она разместила около раковины. Приспособления, чаще всего бывшие в ходу, она держала под рукой — в передней части ящика, а то, что редко, использовалось в быту, вроде резки для яиц, задвигала подальше.

Вильям все в ящиках переложил. Там, где был милый художественный беспорядок, сейчас был порядок почти военный. Все ложки со всех мест в кухне лежали в одном ящике, подобранные точно по размеру и материалу. Сначала деревянные ложки, потом эмалированные, потом из нержавеющей стали. Он даже не соображал, что для стряпни у нее особенные ложки, еще ложку она берет при подкрашивании носков, а еще одной пользуется, когда прочищает стоки. Теперь они все оказались вместе. С ножами та же история: нож для кровельных работ лежал рядом с хлебным. Горшки с растениями на подоконниках были расставлены по размеру, так что выглядели наподобие русских матрешек. Он поставил душистую герань рядом с пряными травами, так что ей пришлось бы читать этикетку, вместо того чтобы сразу срезать стебель базилика. Наконец, раздражала его самонадеянность, не говоря уж о том, что перекладывание заново всего, что лежало в кухонных ящиках, займет целые часы. Но сейчас лучше всего — дать ему понять, что она думает о его пренебрежительно-гордом мужском допущении, что он больше нее понимает в организованности, и что он имеет право переставлять ее личную собственность.

Она улыбнулась очень мило, а потом — один за другим — выдвинула ящики и здоровой рукой смешала решительно все в этом упорядоченном содержимом.

Когда она выдвинула третий ящик, Вильям выпрыгнул из-за стола, нахмурившись.

— Ты сейчас делаешь это из вызова, но вот что: вести организованную жизнь — облегчение. То, как я все тут сделал, позволит тебе сразу найти потерянную вещь.

— Это мне-то? Я вообще ничего не теряю.

Она открыла ящик под номером четыре, но тут Вильям схватил ее за руку.

— Перестань. — Когда она попыталась вырвать руку, он прижал ее к себе. — Неорганизованности нет прощения! — Вильям хлопнул по столу, а Джеки захохотала так, что он засмеялся.

— Не дам тебе это сделать, — сказал он, — ты не представляешь, сколько времени я потратил, чтобы все рассортировать в этих ящиках.

— Меньше, чем надо мне, чтобы привести все в порядок — так, как было раньше.

За несколько секунд их разногласие превратилось в игру — кто кого перетянет: Вильям убирал ее руку назад всякий раз, как она бралась за ручку ящика.

— Знаешь, ты просто идиот! — воскликнула она, смеясь, и остановилась перед ним. — Я держу вещи там, где я ими пользуюсь.

— Ха! Может, ты с этого начала, но сейчас вещи у тебя лежат всюду, где тебе случилось остановиться по дороге. В одном ящике девяносто девять процентов всех вещей, а в ближайшем к раковине ящике осколки от посуды. Лень — вот твой организатор!

Ну и что, что в этих словах была какая-то правда? Все-таки ужасно, когда люди узнают тебя ближе и тогда видят твои недостатки. Намного лучше до того, как они тебя хорошо узнают: они еще считают, что ты без недостатков.

— Дай мне пройти, — потребовала она, пробираясь перед ним. И каким-то образом она оказалась полностью в его руках, лицом к лицу, упираясь плечом.

— Мне нравится, — сказал он, прижавшись и нюхая ее шею. — Ты хорошо пахнешь — как усыпляющие духи.

— Как — что?

Вильям целовал ее шею, а руки крепко обнимали за спину, сминая тонкую ткань халата и пижамы.

— Я… не думаю, что это надо делать.

Ее голова запрокинулась, глаза закрылись. Она должна его остановить, думала она. Но это опять было, как мороженое во время диеты. Ну как она может остановить этого взрослого мужчину, если она такая слабая после потери крови? Она его легко остановит, когда почувствует себя лучше.

— Джеки, какая ты красивая. На что ты похожа сейчас, как думаешь?

— Как будто спала в сарае?

— Да. — Его губы ласкали в это время ухо. — Ты такая теплая, мягкая и желанная, очень желанная. Охрипла немного, и глаза полузакрыты. — Его руки скользнули вниз по спине до изгиба ягодиц и… остановились именно на этой волнующе изогнутой линии, тогда как губы крепко прижались к ее горлу.

— Ах, Вильям, мне нужно одеться.

— Конечно, — ответил он и отступил от нее так быстро, что она упала спиной на раковину, за которую ухватилась здоровой рукой. Он прошел к двери кухни и постоял в дверном проеме какое-то время спиной к ней. Она видела, как ходили его плечи, словно он сам себя успокаивал, глубоко вздыхая.

— Нам этого не следует больше делать, — проговорила она успокаивающим тоном.

— Мне — нет. — Его голос прозвучал решительно, как будто он сказал сам себе, что не может вновь делать то, что только что вытворял. Когда он к ней повернулся, он снова улыбался. Единственное, что она все-таки заметила — кожа у него на шее немного покраснела.

Успокоившись, Вильям подошел, быстро расстегнул ей пижамную куртку сверху донизу.

— Сейчас иди одеваться. Я застегну все пуговицы и завяжу твои шнурки. — Он поднял голову и с мольбой во взгляде добавил:

— Только молнии, Джеки, попробуй застегнуть сама.

Она засмеялась, но он уже стал серьезным.

— Сделаю все, что смогу, — ответила она торжественно, но внутри просто пузырилась от радости. Как радостно чувствовать, что тебя хотят, думала она, прибежав в спальню. Когда вам семнадцать, а мужчины вас вожделеют, это пугает. Вы представления не имеете, что вам с ними делать. В этом возрасте вы хотите, чтобы о вас думали как об интеллигентной женщине, не как о ребенке. В семнадцать вы хотите доказать матери, что вы достаточно взрослая для того, чтобы убежать из дома и заботиться о мужчине — как она и сделала. Вас раздражает, что все, на что мужчина способен — это вас лапать. Почему семнадцатилетние парни на задумываются серьезно о жизни и будущем? А в тридцать восемь не нужно доказывать ничего ни себе, ни матери. К тридцати восьми вы уже знаете, что вести дом и заботиться о мужчине — не такой уж великий выбор, всего-навсего повторение.