– Потому что я никогда не был сторонником рабства, – спокойно ответил Хит.

Двое из сидевших возле печи быстро поднялись.

– Ты можешь говорить все что угодно, – сказал один из них отчетливо, – но ты боролся за него, не так ли? Ты верил в него настолько, что безжалостно убивал сотни хороших людей, чтобы сохранить это самое рабство.

– На это у меня были свои причины. – Его акцент стал еще более заметным. – К тому же мне вовсе не нравится, чтобы кучка янки указывала мне, что делать.

– Люси, почему бы тебе не проводить мистера Рэйна вниз, чтобы он забрал оконные стекла, которые заказывал? – предложил Лукас Кэлдуэлл. Выражение его лица обещало взбучку молодчикам, устроившим эту сцену. Бизнесмен до глубины души, он не выносил подобных сцен в своем магазине. Горожане уважали его мнение, к нему прислушивались, старый Кэлдуэлл был достаточно популярной фигурой, к тому же вряд ли можно было найти в городе человека, который не был бы ему должен. Конечно, он не собирался напоминать им об этом. По глазам Люси поняла его намерения и чуть заметно кивнула в знак согласия.

– Я не хочу, чтобы она шла одна с этим, – сказал Даниэль.

– Я надеюсь, что с вами, мистер Рэйн, моя дочь будет в безопасности.

– Конечно, сэр.

– Иди, Люси.

Люси провела Хита через весь магазин, затем они спустились вниз по лестнице. Как только они вышли из зала, до них донесся голос отца:

– А теперь вот что, мальчики. В моем магазине к покупателю относятся с уважением, будь то северянин, южанин, француз или эскимос, а если вам не по душе то, как я веду свои дела…

Наконец они спустились в подвал и остановились у деревянных полок, до отказа забитых завернутыми в бумагу свертками. Ноздри Люси раздувались от волнения.

– Мне очень жаль, что все так вышло. Я прошу у вас прощения и за Даниэля, и за всех остальных. Даниэль совсем не такой, не такой…

– Несносный, высокомерный болван? – предложил он вежливо.

– Я знаю всех их с детства. Никто из них не вел бы себя так с вами наедине, но когда они вместе…

– Мне знакомо это. Не стоит говорить даже, что то же самое случилось бы с каждым из них, окажись они в подобной ситуации у нас, на Юге. Да еще, я думаю, их бы линчевали, если бы они осмелились перечить.

Люси взглянула на него, и ее гнев стал потихоньку остывать. Казалось, что сцена наверху нисколько не задела его, в то время как она была возмущена до глубины души. Глубоко вздохнув, она сделала усилие, чтобы успокоиться.

– Ну как вы поживаете? – спросил Хит.

– Прекрасно. У меня даже не было простуды после… вы сами знаете после чего.

Хит улыбнулся тому, как она упомянула о происшествии на реке.

– Хорошо. Даниэль так ничего и не узнал про это?

– Нет.

– Вы уладили ваши неприятности с ним?

– Да, но не до конца.

– Какая жалость.

– Скажите, пожалуйста, – засмеялась Люси, – ваше сочувствие просто поражает меня!

– Я должен признать, он оказался именно таким, каким я его себе представлял. Но вы ничего не говорили об усах.

– Изысканные, не так ли?

– Может, и мне отпустить?

– Нет! – сказала Люси быстро, это прозвучало довольно искренне. Но когда он засмеялся, щеки ее вспыхнули.

– Что вы говорите! Неужели вам не нравятся усы?

– Нравятся, но только у Даниэля.

– Он очаровал вас. Но возможно, кто-нибудь еще сможет завоевать ваше сердце?

– Конечно же, нет. Даниэль и я будем вместе всегда. Мы вросли друг в друга, если это можно так назвать, и ничто не сможет разлучить нас.

– Ничто? Если я и научился чему-то за последние годы, так это тому, что ни в чем нельзя быть до конца уверенным, милочка.

Люси посмотрела на него, словно предупреждала, что их разговор выходит за рамки приличия.

– Мне бы не хотелось, чтобы вы так меня называли.

Хит усмехнулся:

– Неужели вы можете отыскать, где в этой куче мой заказ, мисс Кэлдуэлл?

Она молча повернулась к полкам и, встав на цыпочки, потянулась к одной из упаковок в самом углу. Держась за край полки, она стала тянуть тяжелый сверток. Стоя за ее спиной, Хит тоже потянулся за ним. Всего на одно мгновение она почувствовала, как его упругое, гибкое тело прижалось к ее спине. Люси мгновенно обернулась.

– Не смейте, – произнесла она жестко. – Оставьте меня в покое, понятно?

– Я не нарочно. Не мог же я смотреть на то, как вы разобьете стекла для окон, которые я ждал почти целый месяц.

– Я не собиралась их бить!

– Конечно, я понимаю, что вы предпочитаете думать, что я, очарованный вашей красотой, воспользуюсь любым удобным случаем…

– Да нет же! Выметайтесь отсюда!

Хит протянул руку, указывая на лестницу:

– Только после вас, мисс Кэлдуэлл. – Эти слова прозвучали одновременно насмешливо и почтительно.

Люси вернулась в зал и заняла свое обычное место за прилавком. Взяв деньги и не считая их, она пошла к кассе.

– Если вы подождете немного, я выпишу вам чек, – сказал Лукас Кэлдуэлл, обращаясь к Хиту.

– Очень вам признателен, но чек мне не нужен. Все присутствующие молча наблюдали за тем, как высокий южанин направлялся к выходу. Но тут Джордж Пибоуди не удержался и из угла пробурчал в его адрес унизительное оскорбление.

Хит обернулся, измерил взглядом нахала и собирался ответить, но Люси опередила его:

– Джордж Пибоуди, прикрой-ка свой рот!

– Для начала не худо бы прикрыть ширинку, – сказал Хит, касаясь шляпы и кланяясь Люси перед тем как выйти из магазина.

Как по команде, взгляды присутствующих переместились на брюки Джорджа: действительно, одна пуговица на них была расстегнута. Напряжение спало, грянул раскат хохота. Даже Даниэлю пришлось улыбнуться.

– Нахальный бунтарь, – пробурчал он, и все согласились.

* * *

Целью интеллектуальных вечеров, которые регулярно проводились в гостиных Конкорда, было обсуждение проблем Реконструкции со всей объективностью и беспристрастностью. Но, как и следовало ожидать, обсуждение редко было объективным, а тем более беспристрастным. Но все же люди не без интереса посещали эти собрания. Право непосредственного участия в дебатах принадлежало исключительно мужчинам, женщинам разрешалось лишь сидеть и слушать, в то время как многоречивый, методичный Бронсон Алькот или проницательный Ральф Уолдо Эмерсон делились с жителями города своими соображениями о войне в целом и о Реконструкции в частности. На этот раз обсуждение проходило в гостиной мистера Кэлдуэлла, которая с трудом вместила всех желающих.

Во время обсуждения Люси хлопотала на кухне. Она наполнила огромный самовар и поставила его на чугунную плиту. Затем бросила взгляд на подносы с пирожными, которые она подаст к чаю чуть позже, после окончания дебатов. Удостоверившись, что все в полном порядке, Люси сняла кружевной муслиновый передник, поправила платье и, приподнявшись на цыпочки, прислушалась к голосам в гостиной.

* * *

Никем не замеченная, Люси стояла в темном дверном проеме и внимательно рассматривала гостиную. Сзади сидел отец, он постоянно смотрел на часы и, наверное, удивлялся, почему до сих пор не подают чай. Даниэль сидел, положив ногу на ногу, в самом центре группы людей, с неподдельным интересом слушавших оратора. Хит Рэйн сидел в самом дальнем и темном углу комнаты, сложив руки на груди. Его лицо не выражало ничего, кроме скуки, но Люси не сомневалась в том, что он не пропускал ни единого слова.

Ей было интересно узнать, зачем он ходит на эти встречи, ведь он был на них единственным представителем Юга. По правде сказать, в Конкорде изредка слышались сочувствующие суждения о Юге, особенно когда дело касалось Реконструкции. Но Хит Рэйн. был чужаком, и все понимали это. Его присутствие поначалу определенно мешало выступающим. Но южанин вел себя достаточно благопристойно, и теперь уже никто не обращал на него внимания. Он приходил, обменивался парой фраз с теми, кто осмеливался подойти к нему, внимательно слушал лектора и уходил. Он вел себя как простой наблюдатель, у которого и в помине не было военного опыта. Люси не могла его понять. Она успокаивала себя лишь тем, что вряд ли кому-нибудь здесь понятно его поведение.

– И тем, кто считает, что этот конфликт не должен рассматриваться как противостояние абсолютно правых абсолютно не правым, – говорил Бронсон Алькот, – я посоветую с холодной объективностью взглянуть на проблему рабства. Даже сочувствие к тем, кто боролся за рабство, желание оправдать их, должно рассматриваться как измена родине, как жесточайшее из преступлений.

Люси, которая сотни раз слышала подобные рассуждения, с трудом сдерживала зевоту. Она подняла руку ко рту, пытаясь скрыть зевок. Затем снова посмотрела на Хита. Заметив, что он не сводит с нее своих голубых глаз, Люси долго смотрела на него, и когда на его губах появилась едва заметная улыбка, она не смогла удержаться и улыбнулась в ответ. А в это время в дискуссию вступил мистер Эмерсон. Как всегда, он полностью завладел вниманием слушателей:

– Мы не должны, да и не можем снисходительно относиться к южанам, если хотим сохранить верность идеалам, за которые воевали. Нам нужно было идти до конца, загнать их в угол и не заключать мира. Война не игра. Нельзя жалеть противника, иначе как смотреть в глаза людям, которые защищали нас.

– Нельзя жалеть? – робко повторил Лукас Кэлдуэлл. – Но разве не мы должны…

– На войне люди делаются чище и справедливее, они стряхивают с себя бремя условностей и жалости, – решительно парировал Эмерсон. – В каком-то смысле война даже полезна. Она помогает людям, в особенности молодым, поверить в свою правоту, вот почему я всегда призывал молодых парней к борьбе.

Неожиданно обманчиво мягкий голос возразил:

– Вы не правы, сэр. Война обкрадывает человека, она отнимает у него самое главное: человечность. – Все повернулись в угол, где сидел Хит Рэйн. Не меняя ленивой позы, как всегда улыбаясь краешком рта, с еще большей мягкостью в голосе, он продолжал: