Монах опечалился и заявил:

— Извините меня, мадемуазель Беро, но вы отвратительно воспитаны.

Анжелика опешила, попыталась возразить, но монах жестко остановил ее. Он сказал еще далеко не все.

— Хорошо воспитанная верующая девушка никогда не позволила бы себе плыть на таком судне. Тот факт, что «Нимфа» вдруг стала тонуть, лучше всего прочего говорит нам, на чьей стороне Господь.

«Господи Иисусе! — подумала Анжелика. — Куда я попала?»

Перед этой бесстыдной схоластикой она была абсолютно беззащитна.

— Извините меня, мадемуазель Беро, — проговорил юрист. — У вас, как я вижу, обоснованных жалоб нет, а мне предстоит еще одно дело. Всего хорошего.

Никогда еще Анжелика не чувствовала себя такой обескураженной.


Падре Хуан внимательно просматривал опись имущества, снятого с арестованного судна «Нимфа». Именно оно и представляло основной интерес. На душе у падре было тревожно. Он поднял колокольчик и два раза звякнул.

— Слушаю, святой отец. — В дверях мгновенно возник здоровенный послушник.

— Пригласи-ка ко мне юриста, — не глядя на него, распорядился падре Хуан.

Французские суда были довольно легкой добычей. В списке из шестидесяти парусников, попавшем к нему в руки, ни один не был назван нормальным христианским именем, только «Медузы», «Минервы» да «Авроры». Это был достаточный повод, чтобы заподозрить капитана в незначительной ереси и начать разворачивать следующий этап следствия, то есть искать статью потяжелее. При хорошем раскладе капитана можно было отправить на костер, а судно конфисковать. Даже после вычета королевской и церковной долей доносчику, а таковым у падре числился двоюродный брат, оставалось довольно много.

«Ох, скорее бы накопить!»

На шее у падре Хуана камнем висели восемь племянниц, и все без приданого.

— Юрист уехал в монастырь, — доложил послушник, бесшумно выросший перед столом. — Он разбирает конфликт по этой еврейке.

Падре сокрушенно цокнул языком. Работать становилось все труднее. В былые времена они с помощью прислуги тайно крестили по пять-семь еврейских детей в месяц. В момент крещения дитя становилось христианином. Пребывание среди неверных родителей грозило его душе. Поэтому ребенка переводили в приют. С этого момента его интересы, включая права на наследование всего родительского имущества, представлял опекун — церковь Христова.

Падре Хуан вздохнул. Несмотря на принудительный характер крещения, юридически эта схема была безупречна. Иудеи, желающие вернуть ребенка, тоже крестились и начинали платить десятину. Или ее отдавал их наследник — уже после…

Инквизитор со вздохом перевернул страницу описи. Теперь все стало куда как сложнее. Христианскую прислугу просто перестали брать на работу в приличные дома, причем не только иноверцы. Именно прислуга доносила в инквизицию чаще остальных, а никто из богатых граждан попадать туда не хотел. В результате роль швейцаров начали исполнять африканские рабы, поскольку имущество не может свидетельствовать против своего владельца. Места горничных и лакеев доставались почти исключительно иностранцам. Понятно, что падре Хуану пришлось изыскивать новые методы работы, например, в порту, куда приходили иноземные суда.

Дело было новое, рискованное, но падре Хуан довольно быстро научился определять, с каким судном будут проблемы, а с каким — нет. С опиумом он даже не связывался. Такие дела обычно крепко держали в руках родственники монархов да епископов. Не стоило трогать и работорговцев. Люди они были отчаянные, слишком уж склонные к насилию по самому пустяшному поводу.

Мелкие старые торговые шхуны, вынужденно пристававшие к испанским берегам, были для него самой желанной добычей. Приносил прибыль даже груз, принадлежащий не капитану-еретику, а компании, нанявшей судно. Когда хозяева товара узнавали, какой счет им предъявляют за его вынужденное хранение на складе приемщиков инквизиции, они предпочитали совсем отказаться от него либо согласиться на разумную компенсацию.

Сегодня падре Хуану особенно повезло. Во-первых, Амбруаз Беро, хозяин товара, оказался на судне, а во-вторых, он имел неосторожность сказать все как есть. Теперь, в том случае, если сеньора Беро удастся довести до приговора, немного подмокший сахар можно было конфисковать.

Инквизитор окинул взглядом опись. На шхуне этого сахара было столько, что доли доносчика хватало для обеспечения приданым как минимум трех племянниц.

Все-таки падре Хуан тревожился. Он пока не до конца представлял, что можно вменить этому французу. Его беспокоило и наличие у еретика дочери. Будь она малым ребенком, ее отдали бы в приют и воспитали бы настоящую католичку. Но сеньорита Анжелика Беро, пусть пока и не достигшая совершеннолетия, была достаточно взрослой и оставила впечатление девушки избалованной, грамотной и своенравной. По выходу из монастыря такая особа вполне могла подать жалобу и в Мадриде, и в Париже, а то и в Риме.

«Видимо, придется что-нибудь вменять ей», — решил падре.

Тут недоставало совета юриста. Пока падре Хуан видел только один способ устранить риск подачи жалобы со стороны Анжелики Беро. Надо было в чем-либо ее обвинить и с тщательным соблюдением всех юридических процедур довести дело до суда и приговора. Вместе с отцом!..


Мария-Анна Лавуазье давно хотела серьезно поговорить с мужем, но в лаборатории к нему было не подступиться. Сегодня, в единственный более или менее свободный день, к нему все время шли гонцы — то из ассамблеи, то от бывших членов откупа, то от тестя. Когда эта беготня прекратилась, Антуан был измотан и настроение у него стало хуже некуда. Но поговорить с ним все-таки следовало.

— Адриана женят на Анжелике Беро, — начала издалека Мария-Анна.

— Я знаю, — кивнул Антуан. — Он просил у меня помощи.

Мария-Анна удивилась. Почтенная семья Матье не нуждалась ни в чьей помощи.

— Старый Аристид — банкрот, — пояснил Антуан. — Сегодня с утра приставы описали его имущество.

Мария-Анна охнула.

— Так Адриан вынужден теперь просить денег?

— Нет, не денег. Он просил устроить его на службу. — Антуан покачал головой. — Я отказал.

— Почему?

Муж нахмурился и пояснил:

— Потому что я нахожусь не в том положении, чтобы благодетельствовать молодым аристократам.

Семья Матье была давно дружна с ними. Прямой отказ в помощи Адриану совершенно вывел Марию-Анну из равновесия.

— Это еще почему? — не скрывая острого недовольства, поинтересовалась она.

И вот тогда уже вспыхнул муж.

— Да потому, что Дантон стал министром внутренних дел! — почти закричал он. — Из тюрьмы только что выпустили Годо!

Мария-Анна опешила.

— А при чем здесь Дантон? И какое отношение имеет какой-то там Годо к нашему долгу помочь другу семьи?

— Самое прямое, — с досадой выдавил муж. — Годо — таможенник, вор. Мы его поймали за руку на краже пятисот тысяч ливров. Дантон уже выпустил его под обещание активной помощи следствию.

Мария-Анна насторожилась.

— Какому следствию?

Антуан прикусил язык. Он явно сожалел, что поделился этой новостью, но и замолчать ее было уже невозможно.

— Кое-кто в ассамблее спит и видит, как бы отправить бывших генеральных откупщиков на гильотину.

Мария-Анна испугалась.

— И папу?

Муж на мгновение ушел в себя и тихо проронил:

— И Жака, и меня — всех. В такой ситуации ходатайствовать за Адриана — поставить под удар и его.

Мария-Анна похолодела. Антуан никогда не шутил с такими вещами. Гильотина в Париже не простаивает ни дня, а под лезвие попадают сплошь невиновные. Это она знала прекрасно.

— Но как же так? Мой отец у Франции ни сантима не украл! А ты?! Ты же лучший знаток пороха в мире! С тобой нельзя так поступать!

Дверь внизу хлопнула, и Антуан встрепенулся.

— Вот и твой отец с нотариусом приехали.

Нестерпимый, ледяной ужас пронизал Марию-Анну. Нотариуса редко вызывают на дом, разве что когда нужно закрепить последнюю волю умирающего.

— Зачем с нотариусом? — мгновенно севшим голосом спросила она.

Антуан посмотрел жене в глаза, покачал головой и бережно взял ее за руки.

— Не бойся, Мария-Анна. Еще ничего не случилось. Ни-че-го. Просто мы должны предпринять разумные меры предосторожности.

Дверь открылась, и на пороге возник Жак Польз, отец Марии-Анны, невысокий, плотный, резкий в движениях. Даже не старик — просто сильно зрелый мужчина.

Этот умный, очень проницательный человек сразу все понял и спросил:

— Ты что, все ей уже рассказал?

Антуан нехотя кивнул. Конечно же, отец не проронил ни слова укора. Он не тратил свое драгоценное время на такие вещи, работал с человеком или расставался с ним.

— Тогда приступим, — распорядился отец и поманил рукой юриста, робко протиснувшегося вслед за ним. — Всех прошу присесть.

Мария вздохнула. Отец всегда был таким: решительным, жестким и даже бесцеремонным.

Все присели за единственный стол, свободный от реторт и колбочек.

— Мария-Анна! — Жак Польз повернулся к дочери. — Тебе предстоит стать одним из акционеров французской Ост-Индской компании.

Она поджала губы, и отцу это не понравилось.

— Не хмурься, Мария-Анна! Чем меньше денег на наших с Антуаном счетах, тем слабее будет интерес следствия к нам. А тебя не тронут.

— Вы уверены, папа?

Отец кивнул и заявил:

— Все продумано. Ты получишь акции не из наших рук. Ну и кодекс чести. Никто не трогает членов семьи, если они не замешаны прямо.

Мария-Анна вспыхнула.

— У якобинцев нет кодекса чести.

Отец поморщился. Он терпеть не мог тратить время на объяснения.

— У нас нет особого выбора, Мария-Анна. Табак и порох будут отбирать в первую очередь. Поэтому деньги надо вывести целиком, и Ост-Индская компания — подходящее место. Пойми, Мария-Анна, у нас нет времени на пустые распри. — Он повернулся к нотариусу: — Приступайте.