— Какие ж это деньги, сынок? — укорили его сбежавшиеся крестьяне. — Ты что, никогда их не видел? Вот деньги!

Адриан принял позеленевшую медную монету и осторожно поинтересовался:

— И что на нее можно купить?

— Да что хочешь! — загудели селяне. — Хоть полную телегу репы!

Адриан и Анжелика бросились потрошить одежду и выворачивать карманы. Они насобирали пригоршню серебряных монеток и оказались самыми богатыми людьми в округе. Общее собрание пейзан после нескольких часов горячих споров постановило, что на это определенно можно купить дом покойного старосты — лучший в деревне! — и еще останется на корову.

Начался рай. Они вместе топили печь и носили воду, смеясь и морщась, ощипывали жилистую курицу и ходили на гору по вечерам. Вокруг, насколько хватало глаз, не было ни огонька. Огромный купол неба сначала становился сиреневым, затем — фиолетовым и наконец густо-черным, с крупными, яркими каплями звезд.

А потом начиналась ночь, принадлежащая только им. Все вокруг исчезало, вся вселенная была здесь, между ними. Сон, приходивший под потрескивание перегорающих дров, был столь же сладок и волшебен.

— Скажи, а что это за шлюхи, которых ты все время катал на лодке? — однажды ревниво поинтересовалась Анжелика.

Адриан удивился, но потом понял, откуда такой вопрос, и вздохнул. Он был еще совсем юным, лет шестнадцати, только входил в мир золотой молодежи и еще ни на что не закрывал глаз. Адриан успел вытащить эту девчонку из петли буквально в последнюю секунду. Ему просто повезло. Не зная, что с ней делать, он повел ее по городу, читал стихи, катал на лодке, а утром, прощаясь, дал денег и попросил не вешать нос. Он был еще очень и очень наивен. На следующий день она довела до конца попытку уйти из этого мира, теперь уже у причала на Сене. Ему пришлось давать показания жандармам.

Забирал его от них отец. Адриан вовсе не желал вываливать все на старика, а потому просто принял ту версию, которую тот вывел для себя со слов жандармов. С той поры его при каждом удобном случае шпыняли этими шлюхами на лодках.

— Да не было никаких шлюх. — Он улыбнулся. — Это просто семейная поговорка.

Однажды наступил утро, когда Адриан понял, что ему пора. Он затопил печь, сходил к ручью и, кряхтя, обмылся студеной водой, разбудил Анжелику и начал собираться. Молодой человек взял себе денег, сложил в сумку белье и бросил поверх него темный томик, вытянутый из вещей Анжелики.

— Что ты собираешься с этим делать? — спросила она.

— Победить, — ответил он.


Агенты Аббата тщательно обыскали сперва Бордо, затем окрестности, но следов Адриана и Анжелики не обнаружили. Да, девушек с похожими приметами видели, как и подходящего мужчину, пусть и в штатском платье, но весь этот розыск ни к чему не привел. О парочке ничего не знали даже в доме Терезии Кабаррюс! Она словно провалилась под землю.

Между тем пауза в событиях, начавшаяся в декабре, затягивалась. Она продолжалась и в январе, и в феврале. Это было очень плохо.

Да, конвент подтвердил отмену рабства в колониях. Предводитель восставших рабов Лувертюр даже пошел на контакты с республикой, но влияние англичан в Вест-Индии росло день ото дня.

Вандею планомерно уничтожали, но и это никуда не вело. Чтобы отчитаться перед республикой, генералы уже начали казнить детей от трех до семи лет. Река Луара настолько кишела трупами, что возникла угроза эпидемии.

Упорно продолжались расследования злодеяний бывших откупщиков и директоров французской Ост-Индской компании. Но и это все было пустое.

Чтобы хоть чем-то занять конвент, послушный, до предела запуганный выборочными репрессиями, Аббат даже подбросил идею принятия государственного флага. Он надавил на депутатов, чтобы наконец-то решить проблему с нехваткой пуль и селитры. Понятно, что якобинцы мгновенно приняли первый же понравившийся Аббату проект флага. С церквей начали тут же сдирать свинцовые крыши — на пули. Всю страну снова загнали в подвалы и выгребные ямы — соскребать со стен кристаллы селитры, пусть аммиачной, почти негодной. Страх нещадно давил на якобинцев.

Единственной дельной инициативой конвента был декрет, вводивший на территории Франции общие параметры цен и зарплат. Но это формальное уравнение людей просто подтвердило тот факт, что жернова республики давно перемололи всех, кто был крупней мучной пылинки.

Не хватало последнего штриха — бумаг из пакета номер четыре. Пока же Аббат чувствовал себя фантастически богатым индийским магнатом, угробившим все свое состояние, чтобы жениться на прелестной персидской княжне и в последний момент обнаружившим, что ему не хватает главного. Вот он убрал всех конкурентов, договорился со всеми родственниками, провел свадьбу, равной которой не знал мир! Вот она, невеста, распятая на брачном ложе с разведенными и зафиксированными шелковыми шнурами конечностями. А сил, необходимых жениху, чтобы получить свое и наутро с гордостью вывесить на заборе окровавленную простыню, у него нет.

Это было невыносимо.


Мария-Анна получила от Антуана только одно сообщение. Даже не письмо — записку.

«Ты права во всем».

Она пожала плечами и бросила бумажку на камин — для растопки. За ее мужа хлопотал Жан Плювине, знакомый Антуана и дальний родственник депутата Дюпена, занимавшегося обвинением. Было даже получено согласие Дюпена на выделение дела Антуана в отдельное судопроизводство.

Это означало, что Антуану не будут предъявлены основные обвинения. Значит, он не угодит на гильотину. Предполагалось немедленно перевести великого ученого в другую тюрьму, спустя какое-то время снять обвинения и освободить его.

От Марии-Анны требовалось навестить Дюпена и попросить за мужа. Что ж, она собиралась это сделать прямо сейчас, но в успех не верила. Письмо отца, хорошо разбиравшегося в таких делах, отрезвляло ее.

«Доченька, у нас все хорошо, насколько это возможно в нашем положении, — сообщал он. — За нас не хлопочи, это бесполезно. Думаю, отпустят лишь трех или четырех человек, все это близкие родственники главных якобинцев. Видимо, не попадет на гильотину и тот из нас, кто доносит следствию о каждом нашем слове. Мы с Антуаном не входим в число этих счастливчиков».

Подъехал Плювине. Мария-Анна собралась и уже через полчаса сидела напротив депутата Дюпена.

Он, человек достаточно занятой, сразу перешел к делу и заявил:

— Я берусь выделить дело вашего мужа в отдельное судопроизводство, но, как вы, думаю, понимаете, для этого недостаточно моего к вам хорошего отношения.

«Деньги? — подумала Мари-Анна. — Вряд ли».

Дюпен прокашлялся и продолжил:

— Семья Лавуазье также должна сделать шаг навстречу республике и проявить истинный патриотизм.

— Что именно от нас требуется?

Депутат сурово сдвинул брови и окончательно перешел на якобинский жаргон:

— Гражданка Лавуазье, сейчас, когда республика из последних сил отражает происки ее зарубежных врагов, ей как никогда нужен порох — в большом количестве, а главное, качественный. Однако в бумагах вашего мужа соответствующей папки нет.

Мария-Анна сжалась.

— Ну и что?

— Как что? — Депутат многозначительно улыбнулся. — В описи эта папка есть, а в наличии нет.

Женщина сосредоточилась и спросила:

— А какое отношение это имеет к суду над моим мужем?

— Самое прямое, — заявил депутат. — Вы ведь понимаете, что откупщиков приговорят как заговорщиков против республики, по статье четвертой секции первой отдела первого второй части уголовного кодекса…

Мария-Анна напряженно слушала. В уголовном кодексе она не понимала ничего. Дюпен, видя это, достал объемистый том и раскрыл его там, где торчала закладка.

— «Всякое действие, всякий сговор с врагами Франции, предполагающий: облегчить им вторжение на территорию французского государства или сдать им города, крепости, порты, суда, склады или арсеналы, принадлежащие Франции, или предоставить им помощь войсками, деньгами, продовольствием или амуницией, или способствовать любым способом успеху их оружия на территории Франции…». Вы меня слушаете?

— Да.

Депутат с усилием ткнул пальцем в страницу.

— Способствовать любым способом успеху их оружия на территории Франции! Любым способом! Вы поняли?

— Нет.

Депутат с грохотом захлопнул том.

— Ваш муж отказался сообщить нам, где лежит недостающая папка с рецептами порохов и способами добычи и очистки селитры. Это и есть помощь врагам Франции!

Мария-Анна замерла. Антуан прекрасно знал, что эта папка у нее. Не зря же он написал ей из тюрьмы: «Ты права во всем». Антуан мог бы восстановить каждый рецепт по памяти, но не стал этого делать. Он определенно признал, что Мария-Анна еще может и должна спасти своего сына, единственного человека, которого она теперь может выручить.

— Вы же судите откупщиков за воровство, — напомнила она. — При чем здесь наука?

Депутат побагровел.

— В вашем положении, гражданка Лавуазье, юлить не стоит. — Он перешел на крик: — У тебя муж и отец стоят в очереди на гильотину! В твоем положении надо милости у меня просить! На коленях! Ты поняла?!

Мария-Анна горько усмехнулась и вдруг осознала, что благодарна монастырю, научившему ее всегда держать спину прямо, как бы трудно это ни было.

— Я пришла сюда лишь потому, что хочу добиться справедливости. Вы лучше меня знаете, что если моего мужа и отца осудят, то они умрут невиновными. Теперь насчет милости. Я не знаю большего унижения, чем просить ее у тех людей, которые все равно убьют, но сначала ограбят. Я говорю о вас, якобинцах.

— Вон!

Мария-Анна встала, развернулась и ровной походкой монахини вышла в двери.


Однажды решив покончить с этим, Адриан двигался к цели с прямотой пули. Из должников, поименованных в списке, во Франции не жил теперь ни один. Поэтому он через Ниццу, занятую республиканской армией, прорвался на земли Генуи и двинулся в точности по вчерашней линии фронта — с той стороны.