— Это страшные деньги, сынок. Ты думаешь, почему Антуана Лавуазье отправляют на гильотину?

— А его уже отправляют?! — ужаснулся Адриан.

Отец вздохнул.

— Антуан и Жак Польз арестованы. Всю их семью ждет гильотина.

— Но за что?

— Аббат Террэ, их дедушка, отщипнул кусочек от чужого пирога, когда был советником при Людовике. Радовался, что акции Ост-Индской компании на семью оформил, дурак. Теперь, наверное, в гробу переворачивается.

Адриан похолодел.

— Ты хочешь сказать, что Робеспьер?..

Старик презрительно фыркнул.

— У них таких робеспьеров как мелочи в кармане. Ты ведь не думаешь, что всю эту республиканскую махину можно было запустить без денег?

Адриан растерянно пожал плечами. Отец был прав. Без денег все мертво точно так же, как и без крови.

Старик сокрушенно покачал головой.

— Вот теперь я все понял. Это ведь у Анжелики лежит?

Адриан замер, но врать уже не имело смысла.

— Да.

Отец досадливо цокнул языком.

— Амбруаз, царство ему небесное, по молодым летам попал в трудное положение, просил у меня денег, а я не дал. Виноват я перед ним. Вот он, видимо, и вошел в это дело. А теперь пришло время платить по счетам. Поэтому он и попросил меня за дочку, понимал, что его все равно уберут.

Адриан сглотнул и спросил:

— Так у меня и Анжелики есть надежда? Если как-то вернуть…

Отец помрачнел и закрыл лицо руками.

— Нет у вас никакой надежды, — тихо произнес он. — Вы для них ореховые скорлупки, вылетевшие из щипцов.

Адриан не собирался совать голову в щипцы правосудия.

— А если бежать? В Америку! Вложить в какое-то новое дело?..

Старик отнял руки от лица, с трудом поднялся, подошел к шкафу, вытянул оттуда огромный том и швырнул его на стол.

— Загляни.

Адриан осторожно открыл книжищу и обмер. Точно такие же балансовые таблицы он видел у Франсиско Кабаррюса.

— Ты тоже ведешь учет?!

— Все его ведут. Мы присматриваем друг за другом. Тебе не спрятать этих денег, куда бы ты их ни вложил. Хоть в Америке, хоть в России, но тебя обязательно найдут. — Отец помолчал немного и добавил: — А главное, все персоны, которым ты можешь предъявить эти векселя, так или иначе повязаны с их хозяином. Один раз тебе безропотно выдадут эти деньги, думая, что ты пришел от него, второй, третий… а у четвертого плательщика тебя просто зарежут.


Арест бывших генеральных откупщиков спровоцировал «бешеный» депутат Бурдон из Уазы.

— Я требую, чтобы эти общественные пиявки были арестованы! — орал он с трибуны конвента. — Если они через месяц не сдадут отчета, то конвент просто обязан предать их мечу закона!

Разумеется, никто не вспомнил о том, что сроки для сдачи отчета были передвинуты. Аудиторы так ничего и не нашли, а все обвинения, в том числе и в попытке отравить всю нацию исключительно из ненависти к свободе, выглядели смешно. 24 ноября откупщиков, живших в Париже, начали брать одного за другим.

Антуан, отдававший работе каждую минуту, узнал, что подлежит аресту, от Марии-Анны, когда вернулся с очередных военных сборов.

— Уже?! — испугался он. — Господи! Я же ничего не успел закончить!

Мария-Анна горько усмехнулась. Более всего муж боялся разлучения с единственной его возлюбленной — наукой. Когда он помылся и поужинал, пришел настоящий страх, уже за себя.

— Так меня искали?

Мария-Анна кивнула.

— И здесь, и в старой квартире, в арсенале. Всех отправляют в форт Свободы. Может, встретишься с моим отцом? Он пока не арестован, а главное, лучше нас понимает, что происходит.

Антуан судорожно замотал головой.

— Нет, лучше я пойду к Люка! У консьержа академии меня искать не станут. Да и в Лувре можно пересидеть. Мне обязательно следует написать в комиссию мер и весов! Нет, со мной нельзя так! У меня ведь даже свидетельство о благонадежности есть! — Он никак не мог смириться с тем, что все кончено.

Мария-Анна вздохнула. Антуан вообще не имел отношения к обвинению, предъявленному прокуратурой. Он не входил в число комиссаров, попавших под подозрение, покинул генеральный откуп еще тогда, когда быть его частью не считалось преступлением, вообще не был вовлечен в основные дела. Его там держали исключительно за светлую голову. Когда у откупа начал исчезать табак тысячами фунтов, только Антуан смог разобраться в причинах. Оказалось, что все дело в способе контроля влажности. Стоило отладить единую технологию, и учет мгновенно восстановился!

— Езжай к отцу, — еще раз посоветовала Мария-Анна. — Он опытнее тебя в этих играх, знает, когда что надо делать.

Впрочем, она сама уже понимала: дело не в том, что Антуан Лавуазье — откупщик. Четырнадцать бывших генеральных откупщиков даже не заинтересовали якобинскую прокуратуру. Им не грозили ни аресты, ни проверки. Робеспьер уничтожал вполне конкретные семьи. Они с мужем имели несчастье принадлежать к одной из них.

28 ноября 1793 года Антуан Лавуазье и его тесть Жак Польз сдались правосудию и были посажены в форт Свободы.


В конце ноября Аббат получил письмо от совета, полное вопросов и раздражения. Свои соображения выложили все: Аякс, Магомет, Гертель, Сулла и, само собой, Спартак. Но все это было ничто. Половина членов совета ничего не значила, а вторая прекрасно знала, что в своем ремесле Аббат — лучший и заменить его попросту некем. Сейчас, когда Анжелика вбросила третий вексель, можно было даже не переживать по этому поводу.

Если бы Аббат верил в Бога, то он сказал бы, что руку этой девицы направляли высшие силы. Она предъявила вексель именно тому, кому надо, в том месте, какое нужно, и в самое подходящее время. Да, если бы два предыдущих векселя предъявлены не были, то карта Европы смотрелась бы совсем иначе. Но Аббат отлично знал, что сослагательное наклонение здесь неуместно. Оставалось взять Анжелику Беро и отыграть назад все, что возможно.

Пока же Франция шла именно туда, куда ей было предначертано. Все старорежимные названия уже начали менять на новые. Виллы и бурги становились коммунами. Даже ликвидация церкви Христовой прошла тихо и быстро. Священники, помнившие сентябрьскую резню и наслышанные о массовых казнях духовенства Вандеи, молчали. Конвент уже занялся подготовкой проекта о введении нового общегражданского культа Разума.

Жернова республики продолжали быстро перемалывать коммерцию, теперь уже среднюю по размерам. Ценовой потолок обрек заводчиков работать в убыток, вел к разорению. При этом фабриканты, остановившие производство под изменническим предлогом убыточности, попадали в число подозрительных, а значит — на гильотину. Момент, когда все производство страны можно будет передать в государственное управление, был не за горами.

Сдвинулось с мертвой точки и следствие по делу Ост-Индской компании. Кое-кто бежал, но большинство значимых лиц было обречено.

Пожалуй, хуже всего дело обстояло с откупом. Уголовники, назначенные аудиторами, плохо понимали финансовые тонкости. Поэтому они пока предложили вменить откупщикам воровство четырнадцати процентов от веса табака. Именно столько воды добавлялось в готовый продукт в ходе технологического процесса.

В такой ситуации можно было приступать к ликвидации всех, кто делал грязную работу. Отлетела голова Байи, первого мэра коммуны Парижа, взяли несколько родственников Дантона. Да и якобинский клуб перестал быть священной коровой. Революционеры старались не предавать трибуналу бывших товарищей по борьбе. Обычно их находили где-нибудь на пустыре с выпущенными кишками или дома — принявшими яд. «Бешеные» выполнили свою часть работы, пришло время послушных.


После допроса Терезию отправили в ту же камеру, и женщины встретили ее гробовым молчанием. Никто прежде сюда не возвращался. Все попадали туда, где стригут волосы и обрезают воротники, чтобы не затупить лезвие до срока. Но главное, вдруг замолчала гильотина. А на следующий день, на втором допросе, она увидела, что Жан-Ламбер Тальен, пусть и сам еще не знающий об этом, без памяти влюблен в нее.

Это не доставило ей радости. В первый раз с ней это произошло чересчур уж рано и совсем не так, как надо бы. Наверное, поэтому Терезия не могла потерять головы. Ни с кем. Без памяти она любила только одного мужчину — Девина Теодора, своего сына, и теперь благодаря Тальену получала шанс к нему вернуться.

Тальен тем временем ясно демонстрировал, что усвоил преподанный урок. Он что есть силы изображал человека пусть простого, но благородного. Терезия уже видела, что между ними ничего сегодня не будет, потому что именно так Жан-Ламбер понимал честность и благородство.

После целого дня утонченной беседы за кофе и пирожными ей снова пришлось возвращаться не к сыну, а в камеру. Гильотина, как оказалось, молчала весь день, и женщины тоже. Они видели, что происходит, и не завидовали ей, пахнущей хорошим кофе.

Конечно же, на третьем таком вот свидании Жан-Ламбер отбросил все приличия.

— Ты всегда будешь моей, — к вечеру произнес он и зарылся лицом в ее грудь.

Терезия и сама знала, что комиссар Жан-Ламбер Тальен, присланный конвентом отделять головы, ее уже не отпустит.

— Да, Жан-Ламбер. — Она погладила его по волосам.

— Тебе никогда не придется жалеть, что ты сменила маркиза на комиссара, — пообещал он.

— Не знаю, Жан-Ламбер, — тихо произнесла женщина. — За маркиза де Фонтене мне не было стыдно ни дня.

Он замер, и Терезия знала, что угодила в самое больное место. Сын дворецкого, узнавший грамоту лишь благодаря помощи своего господина, Жан-Ламбер Тальен вряд ли простил тому эту благотворительность. Его бесил даже самый тонкий намек на собственную второсортность.

— Ты!..

Терезия обхватила его голову и чуть отодвинулась.