В спину Аббату ударил яркий солнечный свет, дверца хлопнула. Аббат опустил занавесь и обернулся. Это был его взмыленный помощник.

— Швейцарцы отступили!

— Не кричи, — осадил его Аббат.

Они и должны были отступить. Людовик еще утром выехал из Тюильри и сидел в ассамблее. Он послал записку с приказом уходить из дворца, но спасти швейцарцев от резни это уже не могло. Матадоры умели и любили убивать.

— И сколько на этот час трупов?

Секретарь утер пот и доложил:

— Матадоров около сотни. Сколько швейцарцев — пока неясно, видимо, где-то шестьсот. Наши пушкари отлично сработали — врасплох, залпом прямо по казарме. Даже рукопашной не было.

Аббат поморщился. Ему нужна была обратная пропорция погибших, иначе нельзя будет обвинить Людовика в убийстве собственного народа. С другой стороны, король все равно был обречен. Сильная, огромная Франция, покорившая половину Северной Америки, практически всю Африку и даже Индию, попросту надорвалась. Колонии следовало содержать и охранять, а бюджет уже не мог выдержать такой нагрузки.

Понятно, что Людовик принялся занимать. Ему давали охотно, много. Королевские долги все росли и росли. Однажды наступил момент, когда стало ясно: столько уже не выплатить никогда.

Аббат усмехнулся. Деньги во Франции были, причем много, прямо как в сказке. Один только остров Гаити покрывал сорок процентов мировой потребности в сахаре, а были еще и Ямайка, и Мартиника. Сахар превращался в ром, за него покупали рабов, они поступали на плантации и снова производили сахар. Все это беспрерывно вращалось, приносило отдельным французам огромную прибыль, а страна все нищала и нищала.

Генеральные откупщики, ответственные за сбор налогов, лишь делали вид, что занимаются своим делом. Они и сами были частью этой финансовой карусели. Табак, опиум, водка, сахар — лучшие товары в мире проходили через их руки. Понятно, что делиться с Людовиком эти господа не собирались. Купоны стригли несколько десятков крупнейших семей страны, а все затраты несли Бурбоны. Пришла пора банкротить страну.

Все было продумано. Как во всякой хорошей афере, реальные деньги доставались тем, кто все это время снимал сливки, а на эшафот предполагалось отправить того, кто подписывал бумаги. То есть короля.

Аббат рассмеялся. Когда Людовик осознал, куда все движется, он запаниковал. Обычный, довольно скромный в желаниях человек, более всего любивший слесарное дело, король совершенно не хотел платить за всех. Он начал судорожно искать, с кем бы разделить ответственность за золото, истраченное на общее благо. Конечно же, таких глупцов не нашлось.

Тогда перед Людовиком и предстал человек Аббата. Простыми словами, почти на пальцах он объяснил самодержцу, загнанному в угол, самое главное: почему за долги компаний платят пайщики, а доходы оседают у директоров. Аббат помнил сказанное наизусть. Он сам писал эту короткую речь.

— Все деньги компании видит только ее директор, пайщик же — лишь те, что лежат в кассе. А там всегда недостача.

Король густо покраснел и заявил:

— Но это же жульничество!

— Нет, конституция. Примите ее, и ваши королевские долги превратятся в обязательства всего народа. Ваши частные доходы при этом останутся при вас.

Людовик жутко возмутился, и тогда человек Аббата сказал главное:

— Ваше величество, сейчас у компании по имени Франция несколько сотен директоров, крадущих тысячами способов, и только один пайщик — вы. Да, вы просто обречены стать банкротом!

Тогда до короля дошло.

— И что же делать? — осведомился он.

— Развернуть ситуацию. Сделайте французов пайщиками, а себя — директором. И все!

Нет, Аббат вовсе не рассчитывал, что Людовик поверит. Но деться его величеству было некуда, а потому он сделал все, что ему насоветовали: и Генеральные штаты со всей Франции созвал, и конституцию принял, и даже министерства сформировал по английскому образцу — лишь бы уцелеть. Пример соседней Англии отлично показал, что случается с королями-банкротами.

Разумеется, все пошло совсем не так, как буквально на пальцах показывал королю человек Аббата. Хотя бы потому, что кроме обычных пайщиков есть и те, которые держат крупные пакеты акций. Да, французские буржуа с восторгом приняли на себя королевские долги в обмен на право заседать в ассамблее и принимать законы, по сути, для самих себя.

Но шло время. Многие уже начали понимать, что «компания по имени Франция» — банкрот, а значит, пора искать, кто в этом виновен. Разумеется, таковым являлся тот единственный человек, который подписывал бумаги, бывший хозяин, а ныне «директор компании по имени Франция», его величество Людовик.

Аббат повернулся к помощнику.

— Что происходит в ассамблее?

Помощник торопливо достал из кармана ворох мятых донесений агентов и сказал:

— Людовик был настолько испуган штурмом Тюильри, что даже не понял, что его усадили в ложу стенографистов.

Аббат кивнул. Он сам приказал подобрать для королевской семьи ложу похуже. Людовика следовало как-то унизить. Нет, не для того, чтобы причинить ему боль. Просто многие депутаты ассамблеи были из простонародья. Все они с непривычки трусили, а потому им следовало показать, что король — полное ничтожество. Его место — в ложе для обслуги.

— Что еще? Дантона назначили?

— Да, — кивнул помощник. — Он теперь министр внутренних дел.

Аббат удовлетворенно улыбнулся. Эту схему он придумал давно. Сначала они взяли под контроль два десятка аферистов, сидящих в тюрьмах и далеко не самых простых. Все они когда-то работали в конторах генерального откупа. Только такие пройдохи могли найти, а если нужно, то и состряпать компромат на своих бывших начальников — самых, пожалуй, богатых людей Франции. Уже сегодня, едва став министром, Дантон должен был кое-кого из этой публики освободить, само собой, на условиях «честного сотрудничества со следствием».

Аббат прищурился. Он знал, что так вот запросто генерального откупщика в прокуратуру не вызвать. Это были серьезные люди, и с ними следовало работать основательно. Вот для этого ему и нужен был Амбруаз Беро, причем не на старой торговой шхуне посреди Атлантики, а здесь, в Париже.

— Что там со шхуной «Нимфа»? — поинтересовался он.

— Я отправил агентов во все порты Франции, — заявил помощник. — Но вряд ли они обернутся раньше, чем через неделю-полторы.

Аббат нетерпеливо стукнул кулаком о колено. В такой ситуации, как теперь, даже сутки опоздания могли оказаться роковыми.


Помощники монаха начали оттаскивать Анжелику от отца. Она возмущалась, протестовала и даже бросила несколько резких выражений в адрес местного епископа.

Но отец, уже заключенный в колодки, немедленно ее осадил:

— Осторожней, дочка! Мы не на Мартинике. Держи язык за зубами.

Разумеется, отец был прав. Она и сама довольно быстро признала, что Испания — это не Мартиника. Дома для Анжелики всегда была готова теплая ванна, вкусная пища на выбор и даже личная горничная, пусть и черная. Все то время, что не было занято уроками, она могла купаться в лагуне, бить острогой крабов, рисовать, читать или болтать с подругами. Весь мир был у ее ног.

А здесь!.. Две здоровенные монахини с грубыми лицами под руки протащили ее на улицу и засунули в тяжелую, скрипучую, целиком закрытую карету с единственным окошком, глядящим в поясницу кучера. Спустя полчаса Анжелика оказалась в новом, неприветливом мире. Высоченные каменные стены, молчаливые монашки и огромная, ледяная, невзирая на август, обеденная зала. За простой дощатый стол усадили только двоих: ее да зареванную, обиженно хлюпающую носом девочку-еврейку с дешевым медным распятием, выпущенным поверх красивого модного платья.

На стол перед ними поставили парящий чугунок, и это было первое приятное событие за весь день. Горячая свежая каша после трех недель солонины и совершенно несъедобного корабельного супа показалась Анжелике невероятно вкусной. Сразу после обеда приехал юрист — сухопарый монах с утонченными чертами лица.

— Я не обязан вам помогать, мадемуазель Беро, — на хорошем французском пояснил он. — Однако мне хотелось бы знать, есть ли у вас жалобы.

— Конечно, есть, — мрачно отозвалась Анжелика. — Что это за город такой?! Что за страна?! Что это за порядки?!

Юрист развел руками.

— Я не могу поменять для вас ни города, ни страны, ни порядков. Есть ли у вас жалобы на содержание?

Анжелика окинула взглядом облупившиеся, мрачные, холодные стены и сказала:

— Каша вкусная, а все остальное никуда не годится. Почему они меня не отвезли в гостиницу? Я бы все оплатила.

Юрист понимающе кивнул.

— Для вас, мадемуазель Беро, Испания в новинку. Поверьте, здесь вы в намного большей безопасности, чем в гостинице.

Анжелика удивилась.

— Это еще почему?

Юрист на мгновение задумался, словно оценивал, стоит ли это говорить.

— Здесь, в монастыре, на вас некому донести. Сестрам запрещено получать долю от доноса. Вы понимаете?

Анжелика удивилась еще сильнее.

— А за что на меня доносить? Я всего-то и хочу помыться да отдохнуть с дороги.

Юрист усмехнулся.

— Вы — иностранка, законов не знаете, заступиться за вас некому, а вот имущество, пригодное для конфискации, у вас есть. Поверьте моему опыту, на вас донесли бы уже в первые сутки.

Анжелика задумалась, горько усмехнулась и прошептала:

— Так вот почему отца арестовали.

— Нет. — Юрист решительно махнул рукой. — Ваш отец отделается очень легко. Пока главный обвиняемый — капитан. Он действительно преступник — прекрасно знал, что за фигура стоит у него на шхуне, тем не менее, рискуя смутить честных верующих, зашел в испанский порт.

— Но мы же тонули, — горячо пояснила Анжелика. — Мы не могли не зайти в Коронью!