Анжелика согласилась. Ровно в тот день, когда она заплатила посыльному от гильдии воров и мсье жандарму и открыла свою собственную палатку, где не было ничего дешевле десяти ливров, местных парней как ветром сдуло. Такое неравенство они признавали.

Там, во внешнем мире, казнили короля, объявляли войны, ждали поступления новых трофеев. Анжелика с рассвета до темноты оценивала, перекупала, выкладывала и тут же продавала. Правильно поставленная цена решала все.

В начале января ей пришлось ходить в патриотическую кассу уже ежедневно. Хранить такую выручку в мансарде стало немыслимо. В середине месяца она, преодолев нешуточное сопротивление, поставила за свой прилавок Луизу. Потом повалили трофеи из Ниццы. Так много, что к февралю неглупая Луиза уже сама занималась оценкой, а за прилавок они поставили новенькую. Анжелика фактически работала только с деньгами.

Понятно, что в патриотической кассе стали ее узнавать, здороваться, улыбаться. Однажды она решилась. Открыла отцовскую книгу, вздохнула и аккуратно оторвала вексель с самым маленьким номиналом. Анжелика сложила его и спрятала за лиф корсета. Через час она уже показывала эту бумагу кассиру, улыбавшемуся ей искренней остальных.

— Бог мой! — только и произнес он. — Где вы это взяли?

— Я хочу снять все свои деньги, — вместо ответа заявила Анжелика и сунула вексель обратно в лиф.

Кассир трясущимися руками выдал ей все, что она скопила, и вдруг сказал:

— Будьте осторожней с этой бумагой, мадемуазель. Не все патриотические кассы хранят тайну клиента.

Анжелика кивнула и стремительно вышла. Реакция многоопытного кассира говорила яснее ясного: вексель подлинный, а значит, его оплатят. Девушка не собиралась задерживаться на рынке ни единого дня.


За полтора месяца ожидания Адриан извелся вконец. Впрочем, зерно, в которое он вложил все свои деньги, стремительно дорожало. Едва конвент объявил, что намерен набрать полумиллионную армию, цены буквально взбесились.

Но Адриан чувствовал, что сбывать зерно рано. Он предполагал, что произойдет вброс бумажных ассигнатов, неважно, под каким предлогом. 1 февраля Франция объявила войну Англии и Голландии. В это же день на рынке появились целых восемьсот миллионов ливров, и он сошел с ума.

Понятно, что провинции, видящие, что еще немного, и простолюдин не сумеет купить и буханки хлеба, забеспокоились. Ясно, что якобинцы немедленно включились в игру и начали массово выдвигать петиции об установлении твердых цен хотя бы на хлеб.

Но Адриан даже не беспокоился. Он давно понял, что эта игра командная. Якобинцы просто отпугивали конкурентов от зернового рынка игроков. Страх был на побегушках у прибыли. Адриан просто ждал наивысшего его уровня. Тогда-то он и получил бы максимальную выгоду.

Когда требование о принудительном ограничении хлебных цен поддержали тридцать из сорока восьми парижских секций всесильной коммуны, с рынка начали уходить самые отчаянные игроки, но Адриан ждал. Пришел день, когда армейские склады наполнились. После этого друг народа Марат резко сменил курс и сказал ровно противоположное тому, что от него ждали: никаких твердых цен!

Когда Адриан вычитал об этом в газете, его разобрал истерический смех. Он знал, что имеет дело с аферистами, но такого бесстыдства не предполагал. Ясно, что едва сам друг народа гарантировал свободу хлебной спекуляции, масса простофиль кинулась брать кредиты и скупать зерно. Вот только его на рынке уже почти не было. Поэтому цены еще раз взлетели на абсолютно безумную высоту. Тогда Адриан продал скупщикам все и сразу, буквально за пару часов.

Однако на этом игра не кончилась. Люди продолжали хватать кредиты. Самое время было отдать вырученные средства банкам и патриотическим кассам на короткий срок и под небольшой, но гарантированный процент. Но уже во второй кассе, которую Адриан посетил, его ждали дурные новости.

Во-первых, этим учреждением руководил мсье Дюбуа, давний недруг отца. А во-вторых…

— Это ведь ваша невеста торгует подержанными тряпками на рынке у Сены? — с добродушной улыбкой поинтересовался мсье Дюбуа.

Кровь бросилась Адриану в лицо.

— Странные у вас шутки.

— Какие уж тут шутки! — Мсье Дюбуа хохотнул. — Я всех своих клиентов знаю. Анжелика Беро, родом с Мартиники, семнадцати лет…

— На каком рынке? — спросил ошалевший Адриан.

Мсье Дюбуа, разумеется, сказал ему — в нарушение всех правил о святости тайны клиента. Рынок был из дешевых, поднявшихся на мелкой мародерской добыче. Это обстоятельство доставляло мсье Дюбуа особенное, утонченное удовольствие.

Через считаные минуты Адриан остановил свой экипаж на рынке.

Спустя еще пять минут мадемуазель Луиза уступила его яростному напору и пробубнила:

— В Нант она поехала.

Адриан охнул. Нант был самым близким к Парижу крупным атлантическим портом. Выходило так, что невеста, отказавшаяся взять у него хоть что-нибудь, три месяца отработала торговкой, чтобы оплатить возвращение на Мартинику. Он, Адриан Матье, в этой ситуации выглядел полным чудовищем. Мсье Дюбуа, вне всякого сомнения, позаботится, чтобы в салоне мадам Ролан все узнали каждую позорную деталь.

— Нет, милая, так не годится! — прорычал Адриан, и без того взвинченный, и взлетел в экипаж. — В Нант!

Он хотел сказать ей все прямо в лицо!


Аббат спешил. Свежий лозунг «Мир хижинам, война дворцам» еще приводил Европу в восторг, но бесконечно это длиться не могло. Вдоль всей границы новой Франции словно грибы росли все новые якобинские клубы. Была успешно присоединена Ницца, ждала своей очереди Швейцария, а в Риме весьма своевременно убили французского посла. Конвент даже озвучил доктрину о естественных границах Франции — разумеется, больших, чем нынешние.

Под этот аккомпанемент Людовика и казнили — быстро и без юридических изысков. Время для этой акции Аббат подбирал очень тщательно. Он знал, что граф Провансальский, живущий в эмиграции, немедленно провозгласит малолетнего сына Людовика королем, а себя — его регентом.

Ясно было, что произойдет дипломатический разрыв с Англией, а Россия и Пруссия спешно займутся польским вопросом. Это и было главным. С гибелью Людовика рушилась масса династических связей Бурбонов, и вся Европа оказывалась перед необходимостью пересматривать договоры. Монархи не могли не делать этого и были обречены потерять время.

Франция не зевала. 25 января 1793 года конвент принял решение об увеличении армии до полумиллиона солдат, а уже 1 февраля была объявлена война Англии и Голландии.

Едва зерно и фураж для армии были закуплены, пришла долгожданная новость об Анжелике Беро. На след этой девицы вышел бывший жандарм, назначенный Аббатом руководить сыском. Он заметил, что Адриан уклонился от ожидаемого маршрута, заехал на мелкий мародерский рынок у Сены и поговорил там с некой Луизой. На торговку надавили и выяснили, что мсье Матье искал свою невесту, буквально за сутки до того снявшую в патриотической кассе все свои накопления и выехавшую в Нант.

Параллельно выяснилось, что в салоне мадам Ролан все обсуждают бесстыдство Адриана Матье, выбросившего свою невесту на улицу. Несчастная, наверняка беременная, как уже все знали, вынуждена была зарабатывать себе на жизнь на мелком мародерском рынке, стала обычной торговкой. Судя по всему, Адриан, человек весьма состоятельный, выдворил ее из съемной квартиры без единого сантима.

Аббат поблагодарил офицера, распорядился выдать ему оговоренный бонус и пригласил Охотника. Для работы такого рода он был и оставался лучшим. Задание было непростое. Уж очень много времени упущено. Суда выходили из Нанта каждый день.

— А если она все-таки отплывет? — сухо поинтересовался Охотник. — Причем не на Мартинику, а, скажем, в Китай?

— Не имеет значения. — Аббат покачал головой. — Найди ее, даже если тебе придется выехать в преисподнюю.


Анжелика наняла самый удобный экипаж, какой нашла. Трястись несколько дней до Нанта, столицы Нижней Луары, лучше было в относительном комфорте. Однако от пронизывающего февральского холода не мог спасти и самый лучший экипаж. Она мерзла, когда ехала, ждала очередной смены колеса, даже в придорожных трактирах, как бы близко к камину ни садилась. И чем ближе они подъезжали к морю, тем сильнее она мерзла. Только когда они подъехали к Нанту, все переменилось. Ее бросило в жар. Девушка чувствовала, что ее лицо внезапно заполыхало.

«Не бойся, — приказала она себе. — Ты хорошо выглядишь, изящно одета. У тебя прекрасная речь с ясным акцентом благородной девушки из Вест-Индии. Не бойся!»

Но страх не уходил. Видит бог, ей стало бы легче, если бы плательщик, имя которого было обозначено на векселе, оказался мифом. Но, как это обычно бывает, если боишься, Анжелика отыскала этого человека сразу, не прошло и четверти часа.

Обмирая от волнения, она зашла в огромный, богато украшенный парадный подъезд. Девушка с первой попытки, без всяких возражений со стороны охраны и нескольких секретарей прошла к мсье Тарту — седому старику с крупными чертами лица и пронзительным взором. Она молча положила вексель на стол.

Старик поднес бумагу к лицу, долго вчитывался в каждую строчку, затем глянул вверх, вздохнул и сказал:

— Значит, пора.

В ушах у Анжелика зазвенело.

Мсье Тарту взял перо, макнул его в чернила. Спустя четверть часа клерки банка, расположенного напротив, на другой стороне улицы, спрашивали, на чем уважаемая мадемуазель собирается вывезти это золото.

— Простите меня, мадемуазель, но обычный экипаж такого веса не потянет, — мягко, стараясь не вызвать ее гнева, объяснил главный клерк. — Оси лопнут на первой же кочке.

— Мне только до порта, — отрезала Анжелика. — До первого судна, уходящего на Мартинику.

Клерк покачал головой и спросил: