Надеяться, что пронесет? Что Анжелика не станет никуда и никогда жаловаться? Инквизитор застонал от ненависти. Через его руки прошло множество самых разных людей. В том, что Анжелика Беро жаловаться будет, он даже не сомневался.

Проблему следовало решать на корню. Чем быстрее, тем лучше.


Первым делом Мария-Анна сочла своим долгом навестить семью Матье. Она понимала, что денег у нее могут и не взять, но ведь душевная поддержка никому еще не мешала. Оказалось, что у Матье отличный новый дом в предместье Сен-Антуан. Старый Аристид, ничуть не расстроенный банкротством, целыми днями играет со своим дворецким в кости да попивает хорошее винцо.

— А что поделывает Адриан? — поинтересовалась Мария-Анна.

Она чувствовала себя обманутой. Матье, разоренные до основания, жили куда богаче, чем она, совладелица Ост-Индской компании.

— В Бордо поехал, — ответил старый мошенник и усмехнулся. — Невесту встречать.

Мария-Анна невольно покачала головой. Париж кипел событиями, работал, сражался, терпел, а кто-то мог себе позволить роскошь бросить все дела и выехать в Бордо, просто чтобы встретить невесту.

Она слабо помнила Анжелику. Ей врезалось в память, что девочка, приехавшая с Мартиники в зимний ледяной Париж 1786 года, мгновенно простыла, много капризничала и спорила со старшими, чаще всего совершенно неуместно. Хуже того, она мгновенно сдружилась с тринадцатилетней Терезией Кабаррюс, только что привезенной из Мадрида отцом, но уже пользовавшейся весьма дурной репутацией.

В каком бы доме ни встречались эти девицы, они мгновенно устраивали сомнительные игрища. Вполне зрелая Терезия подавала надежды женатым мужчинам и увлекала их в свободную туалетную комнату. Анжелика, составлявшая ей пару в этой игре, обескураживала кавалеров, разгоряченных ласками Терезии, своим появлением в самый острый момент и с показной детской непосредственностью. Это их почему-то ужасно веселило.

Сегодня Терезия была замужем за маркизом де Фонтене, успела родить сына, но ни на день не прекращала вести себя свободно до неприличия. А вскоре Адриан привезет в Париж и Анжелику. Во что выльется встреча двух отчаянных подружек, вышедших за нелюбимых мужчин, Мария-Анна не представляла.

«Впрочем, и я не в лучшем положении». — Мария-Анна вспомнила обстоятельства своего замужества и попрощалась со старым Аристидом.

У нее хватало своих забот.

После разговора с мужем и отцом она успокоиться уже не могла, начала следить за светскими сплетнями и политическими новостями. Мадам Лавуазье все лучше понимала, что семья в большой беде.

Как только короля отрешили от власти и посадили в тюрьму, пожаловаться на произвол стало попросту некому. Появился какой-то конвент, чрезвычайная комиссия, масса комитетов, бездна коммун. У всех них были какие-то невообразимо огромные полномочия, и никто не собирался следовать здравому смыслу!

Повсюду составляли списки подозрительных, священников заставили присягать на верность свободе и равенству, ввели обязательное употребление слова «гражданин». Уголь и дрова все дорожали, в табаке появилась всякая солома, а поля на половине Франции остались незасеянными.

С уходом ее мужа производство пороха в арсенале сразу же упало в полтора раза. Там уже делали не порох, а деньги! Пороха становилось все меньше, а бумажных денег — все больше.

А война приближалась. Войска герцога Брауншвейгского победили французов у Вердена, взяли Лонгви. Мария-Анна прекрасно понимала, что рано или поздно встанет вопрос, а кто же во всем виновен. Именно так: «во всем». Она точно знала, что виновными окажутся не родственники бесчисленных маратов и дантонов, делавшие деньги вместо пороха. Отвечать за все придется людям, имущество которых еще не конфисковано и не поделено, таким, как она.


Раз в неделю, иногда чаще Аббат вытаскивал из железного ящика огромный лист бумаги, в развернутом виде свисающий по обеим сторонам стола и расчерченный на клетки. Он вглядывался в свою схему и начинал ставить кресты там, где все удалось. Порой Аббат ошибался, и клетки подолгу оставались пустыми, но в целом все двигалось ровно так, как и было надо.

По большому счету, все депутаты из Марселя, Нанта, Лиона, Авиньона или Бордо делились на две крупные группировки: буржуа и «бешеных». Буржуа имели деньги, связи, интересы, а главное, они понимали, что такое власть на самом деле. У них не было иллюзий, а только сплошные обязательства. Спутанные десятками партнерских связей, зависящие от каждого скачка цен, сцепившиеся намертво со своими вечными конкурентами, обязанные ответить перед конкретными, часто опасными людьми за каждое предвыборное обещание, депутаты-буржуа буквально задыхались от дефицита места для маневра.

Зато его было вдоволь у «бешеных». Небогатые, но претенциозные выпускники церковных лицеев не были должны никому. Их выбирали простые люди, ничего не знающие ни о таможенных сборах, ни о котировках, просто под обещание счастья и достатка для всех. По сути, эти полномочия были абсолютными.

Аббат улыбнулся. Буржуа и «бешеные» принюхивались друг к дружке буквально пару дней. Для первых слишком уж очевидна была полезность парламентской нищеты. Руками «бешеных» буржуа проводили акты, позволяющие топить как врагов, так и надоевших друзей, а самим оставаться чистыми. Каждый «бешеный», хоть взглядом, хоть жестом показавший лояльность, немедленно прикупался и прикармливался. Ворам нужны были простофили.

«Но простофилям-то нужно равенство», — подумал Аббат, усмехнулся и поставил крест еще в одной клетке.

24 августа 1792 года коммуна постановила, что каждый человек, отказавшийся регистрироваться в своей секции, попадет в списки так называемых плохих граждан. Это была огромная победа, потому что уже теперь секции формировали армию и влияли на масштаб арестов. Каждый буржуа, вошедший в такую секцию рядовым членом, оказывался в меньшинстве, а любой не вошедший заносился в списки как плохой гражданин.

Никто не видел всей игры целиком. Ее вел Аббат, стоящий на самой вершине и никому не заметный снизу.

Адриан спешил. Чтобы передвигаться быстрее, он нанимал исключительно легкие открытые двуколки, ехал круглые сутки, а потому успевал быстрее парламентских курьеров. Само собой, в каждом более или менее крупном городке молодой человек довольно легко и быстро увеличивал свой капитал.

Он уверенно входил к настоятелю очередного провинциального монастыря и бросал на стол парижскую газету с декретом ассамблеи о ликвидации школ и больниц, принадлежащих духовным орденам.

— Читали? — осведомлялся молодой человек.

Настоятель впивался глазами в броский заголовок, бледнел и спрашивал:

— Но как же людям жить без больницы?

Поверить в то, что можно вот так вот, одним махом лишить монастыри больниц, а людей — медицинского обслуживания, было сложно.

— Дело решенное, — говорил чистую правду Адриан. — В Париже конфискации провели за пару часов.

Настоятель впадал в ступор и принимался судорожно соображать, что можно спрятать. Надо сказать, что особых вариантов тут не было. Зданий, коек и ванных в портфель не засунешь.

— Аптека! — подсказывал Адриан. — В первую очередь комиссаров интересует именно она. Опий, сурьма, ртуть, особенно оптовые запасы.

Он уже знал, что монастырские больницы и являются крупнейшими оптовиками.

— Господи! — Настоятель подымал глаза в потолок. — Боже милостивый, сделай что-нибудь!

Тогда Адриан предлагал свои услуги, нотариуса и цены. Все продавалось мгновенно. Церковники уже понимали, что коммунары с декретами не шутят. Если они что отнимают, то делают это решительно, вплоть до привлечения войск.

Спустя полчаса Адриан въезжал в центр города и находил самого амбициозного местного буржуа.

Он не мешкая показывал ему купчую на все монастырские запасы и любопытствовал:

— Вы хотите диктовать оптовые цены аптекам?

Буржуа, как правило, хотели и готовы были крупно переплатить. Но Адриан не показывал им парижские газеты. Он просто брал деньги, ставил подпись, передавал имущество и пропадал из виду в пыли, поднятой двуколкой.

Когда он достиг последнего перед Бордо городка, его личное состояние увеличилось в четырнадцать раз. Здесь Адриана, теряющего время на каждой остановке, и настигла власть в лице парламентского комиссара. Разразился грандиозный скандал. Однако довольно быстро выяснилось, что вменить молодому человеку нечего. Главная проблема состояла в том, что никто толком не знал, когда закон вступает в силу: в момент принятия в Париже или после доставки официальной депеши на место.

Впрочем, Адриану помогли и покупатели. Это были, как правило, сильные, уважаемые в своих городах персоны, совершенно не заинтересованные в том, чтобы сделка была признана недействительной.

Понятно, что в Бордо, вроде как самом сладком месте, Адриан этим уже не занимался. Ему надо было искать семью Беро.

Вообще, город Бордо, столица многократно переименованной провинции Жиронда, Адриана потряс. Порт с десятками судов, стоящих под разгрузкой, расставил в его голове все точки над «i». Ром, сахар, пряности, серебро — все сокровища мира стекались в эти доки. Адриан наглядно видел, почему партия жирондистов является самой мощной и в ассамблее, и в конвенте. Эти люди могли купить многих.

Адриан кинулся в таможню, поймал за рукав мелкого чиновника и сунул тому денег. Спустя полчаса ему выдали исчерпывающие данные по всем кораблям, заходившим в порт в течение трех последних недель. Он добавил ассигнаций, и еще через полчаса ему принесли список пассажиров, прибывших в Бордо. Семейства Беро в нем не значилось. Адриан добавил еще и получил такую исчерпывающую консультацию по морскому и торговому делу, что голова у него пошла кругом.

Но всерьез ему помог лишь один чиновник, поднявшийся из корабельных подмастерьев.