Энцо Бьяджи - Причуды любви

Но когда я брал у нее интервью, от голубоглазой женщины со вздернутым носиком, чувственным ртом, длинными светло-каштановыми волосами и соблазнительной грудью, какой она изображена на портрете Ван Донгена, уже ничего не осталось. Мануш совсем опустилась, толпы любовников растворились в винных парах. В одутловатом лице и расхлябанной походке не было и следа прежнего очарования. Только ум ее, дерзкий и немного циничный, казалось, не потускнел с годами.

— Какие у вас сохранились воспоминания о первом мужчине в вашей жизни?

— Никаких. Слишком давно это было.

— Из всех ваших связей со знаменитостями какая сыграла наиболее важную роль в вашей жизни?

— С гангстером, отцом моего сына.

— А не страшно было быть подругой бандита?

— Ничуть, наоборот, все меня боялись. Теперь же, когда я одна, некоторые позволяют себе хамить.

— Что вы больше цените — любовь или дружбу?

— Пожалуй, любовь. Дружба вообще встречается крайне редко.

— Что у вас осталось от прежней жизни?

— Воспоминания — по-моему, это немало, — здоровье, а главное — чувство юмора.

— Но у вас есть о чем жалеть?

— Нет, я хорошо прожила, и, доведись мне родиться снова, я бы ничего не изменила.

— Что бы вы посоветовали девушке, которая только-только начинает жить?

— Искать любовь — везде и всегда.

— Что, по-вашему, главное в женщине?

— Быть привлекательной в молодости и не ныть, когда стареешь.

— А в мужчине?

— Его инструмент для наслаждения.

— Вы знаете, в чем смысл жизни?

— Не люблю мудрствований: про себя никто ничего не знает. Надо уметь радоваться каждому дню — вот и все.

В Париже, в доме на холме, жил некто Поль Леото в окружении сорока котов и пятнадцати собак. Он был женоненавистником и запечатлел это в своем дневнике. Мать бросила его, когда ему было три дня от роду, возможно, потому он всех женщин считал шлюхами. Многие страницы дневника посвящены его связи с мадам Гайзак или с «Пантерой», как он ее называл.

Леото фиксировал все их разговоры. «Во время нашей первой встречи я велел ей показать мне грудь. Она тут же исполнила мое желание. А потом сама спросила: «А не хотите ли посмотреть еще кое-что?» Я сорвал прикрывавшую ее простыню и увидел прекрасное обнаженное тело — ни грамма жира, как у юной девушки. Так и хотелось осыпать его поцелуями».

В другом месте своего дневника Леото утверждает: «Все эти любовные истории так однообразны и утомительны. Мне не надо иного счастья, как сидеть вечерами дома с четвероногими друзьями, с моими книгами и вот этими листами бумаги. Только в них я нахожу истинную ценность жизни».

Влияние эротики ощущается во всех сферах парижского бытия, начиная от кухни и кончая газетами. Диетолог Брийя-Саварен советует мужчинам почаще есть рыбу — по примеру дервишей, которые остаются совершенно равнодушны к одалискам, покуда едят баранину, но стоит им утолить голод рыбой, тут уж одалискам никакого покоя нет.

Или возьмем загадочные, полные эвфемизмов газетные объявления начала века: «Японские гравюры на любой вкус», «Дамское белье. Разрешаются примерки», «Мисс XXX дает уроки английского языка. Весьма требовательна».

Даже Флобер в угоду вкусам публики писал: «Как много потерял тот, кто ни разу не просыпался в чужой постели рядом с незнакомкой, которую никогда больше не увидит, кто на рассвете не выходил крадучись из борделя, чувствуя такое отвращение к жизни, что впору броситься с моста вниз головой».

«Женщина, — пишет Бальзак, — тончайший инструмент для наслаждения». Ренуар и Тулуз-Лотрек, посещавшие сомнительные пансионы на улице Мулен, и натурщиц себе подбирали из числа их обитательниц. Одна из них как-то заявила: «Я придерживаюсь строгих правил — не хожу ни в кафе, ни на танцы, ни на свидания. Вообще нигде не бываю, кроме своего борделя».

Тулуз-Лотрек никогда не изображает этих женщин в одиночестве: вокруг них как бы витает дух смерти. На заданный ему вопрос: «Отчего у ваших моделей такие ужасные лица?» — он ответил: «Оттого что таковы они и в жизни».

Ренуар же, напротив, приукрашает свои портреты. Женщины на его полотнах свежие, румяные, пышные, как бы пронизанные светом. А вот в танцовщицах Дега ощущается усталость.

Или возьмем, к примеру, старые порнографические альбомы. Эти ню возлежат на индийских шалях на фоне бархатных портьер и бронзовых ваз, округлые формы непременно прикрывает прозрачная вуаль, а вот те же самые тела на берегу озера, в свежескошенном сене или в фотостудии, где, несмотря на огромные печи, вид у натурщиц какой-то скованный, неестественный, точно они зябнут, и призывные позы вызывают не вожделение, а жалость.

Париж поставляет «персонал» во многие бордели мира. Некий знаток этого вопроса утверждает, что, начиная от Кубы до Гонконга, нет ни одного дома терпимости, где не нашлось бы парижанки. И наоборот, во французских борделях обязательно есть хоть по одной негритянке и еврейке. Объяснение этому факту следует искать в колониальных устремлениях Франции и «деле Дрейфуса». Подобно тому как итальянские публичные дома не обходятся без жительниц Болоньи или Феррары.

У итальянцев, пожалуй, в этой сфере есть приоритет. Еще в пятнадцатом веке, на Сицилии, ввиду повышенного спроса принц Альфонсо Арагонский высочайше дозволил открыть «дом для удовлетворения гнусной похоти» (определение принадлежит социалисту Феличе Каваллони). С тех самых пор обязательно находятся люди, объявляющие бордель «средством социальной защиты». Однако же тут надо учитывать и нравы, обычаи. Супружеские отношения всегда были у нас чересчур целомудренны и скучны. Вспомните безутешного героя «Гепарда» у Томази ди Лампедузы: «Я пока что мужчина в самом соку, так может ли меня взволновать женщина, которая перед каждым объятием крестится, а в самый ответственный момент беспрестанно повторяет «О Святая Дева Мария!». Когда мы поженились, ей было шестнадцать, и я еще мог не обращать на это внимания, но теперь… Она мне родила семерых детей, семерых, а я в жизни не видел ее пупка. Разве это по-людски?»

Упомянутому институту посвятил свою книгу, вызвавшую скандальный судебный процесс, писатель Умберто Нотари. Он озаглавил ее «Те женщины», имея в виду под «теми» других, честных женщин. Героиня книги носит кличку «Бляшка», что на жаргоне обозначает жетоны, выдаваемые проституткам хозяйкой борделя за каждого обслуженного клиента. У подружек героини прозвища более возвышенные: «Кора, одетая как епископ на мессе», «Манон — ни дать ни взять жена дожа», «Тоска — настоящая валькирия».

«Нет ни одного мало-мальски уважаемого итальянского города, — заявляет лишенный предрассудков автор (кстати, суд не удовлетворил предъявленного ему иска в преступлении против нравственности и оправдал писателя), — где наряду с префектурой, пожарной командой и ломбардом не было бы оборудованного по всем правилам гигиены и укомплектованного высококвалифицированным персоналом дома терпимости».

Но в один прекрасный день все подобные заведения были закрыты, и знаменитый Индро Монтанелли написал по этому случаю эпитафию «Прощай, Ванда!». А Эннио Флайяно выразил свою скорбь в следующих немудреных строчках:

Публичные женщины, которых так любил Мопассан (и было за что!), уступили место более современным call girls и автомобильным проституткам, а на смену домам свиданий пришли гостиницы. В одном из уцелевших борделей Невады я как-то увидел на стене такую грустную сентенцию: «Прежде воздух был чистым, а секс грязным, теперь все наоборот».

По выражению редактора сатирического журнала «Панч» Мэлколма Магериджа, «секс в Америке стал чем-то вроде наваждения»: его превозносят, демонстрируют на экране, сегодня царит один секс-символ, скажем Джин Харлоу, завтра — Мэрилин Монро. Если же по каким-либо причинам (отсутствие подходящего типа, переменчивые вкусы) пропагандировать идеал целиком становится невыгодно, тогда рекламируют грудь Джейн Рассел, фигуру Мэри Мак-Дональд или ноги Эйнджи Дикинсон.

Даже в детских комиксах нередко фигурируют девушки с вызывающими бедрами и мощной грудью, не говоря уже о книжно-журнальной продукции для взрослых. К примеру, авторам детективов теперь, видно, недостаточно хорошо закрученной интриги, чтобы держать читателя в напряжении. Они вынуждены приспосабливаться к требованиям аудитории, поэтому герой-супермен Микки Спилейна по ходу расследования преступлений отдает должное также виски и постели.

Католики, протестанты и атеисты пытаются по мере сил защищать мораль и приличия, но, похоже, без особого успеха. Порнография, извращения, садизм, о которых прежде и упоминать-то считалось недозволенным, уже не числятся среди пороков и принимают все более изощренные формы. Леди Чаттерлей выглядит скромной гимназисткой в сравнении с нынешними героинями.

Не так давно в лаборатории Стэнфорда (Калифорния) доктор Левин, проведя серию опытов на белых мышах, научно доказал, что драма Оскара Уайльда, Марселя Пруста или Андре Жида имеет чисто органическое происхождение. Гомосексуализм, по его теории, не есть психическая травма или отклонение, а лишь особенность биохимического развития организма, и эту особенность не только не надо скрывать как порок или дурную болезнь, а, наоборот, ее следует всячески подчеркивать. Возникло освободительное движение, борющееся за права сексуальных меньшинств, а слово «педераст» было объявлено, подобно «ниггеру», оскорбительным и заменено эвфемизмом «голубой».

В наши дни «голубые» уже празднуют свадьбы, одну из них даже показывали по телевизору, что вызвало яростные протесты со всех сторон. Сексуальные меньшинства создали свою маленькую вселенную, у них своя печать, свои церкви, свои священники, свои политические лидеры. У них есть правые и левые; особенно упорно отстаивает права гомосексуалистов именно левое крыло, готовое прибегать к насилию для достижения своих целей.