Либби

Сегодня Ева лежит на коробках, свернувшись в позе эмбриона. Когда я открываю одну из тетрадей, она едва приподнимает голову, чтобы взглянуть на меня.

Я знаю, что не должна этого делать, но я не могу остановиться и продолжаю читать то, что она о себе написала. В последний раз я остановилась на том, что ей предстояло сделать чудовищный выбор. Иного способа решить свои проблемы она не видела.

Я знаю, какие чувства она испытывала. Вчера вечером я наконец поговорила с Джеком, сообщила ему, что я ухожу. Ничего труднее в своей жизни я не делала. Но если бы я осталась с ним, продолжала бы жить так, как живу сейчас, согласилась бы на роль запасного варианта, то в конце концов это меня просто убило бы. Я себя знаю, и точно так же, как это было с карьерой биохимика и с моими волосами, я лучше не буду иметь ничего, чем соглашусь на какие-то остатки. Я думала, что он любит меня так же сильно, как и Еву, но это не так. А я достойна лучшей участи. Кто угодно достоин лучшей участи.

Ева заслуживала лучшей участи, чем жить с Эллиотом. Но ей повезло — в конце концов ей достался Джек. А судя по тому, какие чувства он к ней испытывал, ни о чем лучшем она и мечтать не могла.

Глава 14

Ева

13 апреля 1992 года


— Вы позволите вас угостить?

— Если хотите…

— Бокал белого вина для дамы, пожалуйста. И пиво для меня.

Уже потише:

— Вы работаете?

Также тихо:

— Да.

Еще тише:

— Сколько?

— Рот — семьдесят пять, рука — пятьдесят, полный контакт — двести.

— Греческий?

— Кусок.

— Без защиты?

— Два куска.

— Сто пятьдесят полный?

— Сто семьдесят пять.

— Номер двести четырнадцать. Через десять минут.

— Хорошо.

Вино остается на столе нетронутым. Оказавшись в номере, я раздеваюсь, снимая одежду медленно, дразнящими движениями, так же, как я это делала в клубе. Сам процесс не лишен приятности. Тут и касания, и ласки, но никаких поцелуев. Одевание занимает меньше времени, чем раздевание. Только тут до меня доходит, что деньги надо было взять вперед.

Я получаю десять двадцатифунтовых бумажек плюс двадцать пять фунтов сверху и отправляюсь в ванную комнату приводить себя в порядок — причесать волосы, почистить зубы, подправить макияж. Помахав на прощание рукой, я покидаю номер. Вслед мне несется обещание как-нибудь еще встретиться.


Это был мой первый раз. Первый выход Хани на работу. Второй был хуже. Он мало чем отличался от первого, но, как и во второй вечер в клубе в качестве стриптизерши, второй раз был подтверждением того, что я уже ступила на этот путь и сойти с него будет очень трудно.

Вернувшись домой, я долго плакала в ванной. Мужчины не были со мной грубы. Оба вели себя вполне прилично. Они расплатились и еще что-то накинули сверху. После всего они были весьма милы и предупредительны. Я заработала шестьсот пятьдесят фунтов. Но я все равно плакала.

Я плакала не только потому, что не хотела, чтобы этим занималась Ева. Мне было жаль и Хани. Я плакала, потому что мне не следовало покидать Лидс. Мне надо было позволить Алану себя изнасиловать. Если бы я тогда это сделала, я не оказалась бы сейчас в столь ужасном положении. Я не стала бы позволять этим милым мужчинам с обручальными кольцами причинять мне боль, о существовании которой я раньше и не подозревала.

Е.


6 мая 1992 года


Каждый вечер я сижу за своим туалетным столиком, на котором разложено содержимое моей косметички.

Я беру в руки карандаш, который помогает скрыть все недостатки моей кожи — красные пятна и вскочившие прыщи, а также темные круги под глазами. Потом я перехожу к основе. Я пользуюсь кисточкой, а не пуховкой. Конни объяснила мне, что таким образом косметика расходуется экономнее. Я провожу кисточкой по коже, обводя контуры лица и опускаясь на шею, чтобы она была одного цвета с лицом. Слой основы должен быть толстым, и, чтобы все выглядело естественно, я наношу ее до самых ушей. Макияжа мне должно хватить на всю ночь и на все, что мне предстоит делать. Затем я закрепляю основу пудрой, нанося ее другой, но тоже толстой и густой кисточкой. Немного пудры на губы, перед тем как нанести на них помаду. Я подвожу веки черным карандашом и покрываю их голубыми тенями. Затем я еще раз обвожу глаза карандашом и подкрашиваю ресницы тушью, чтобы они казались гуще, а глаза — больше.

Я подвожу губы коричневато-красным карандашом, а затем крашу их красной помадой с рыжеватым оттенком, которая не оставит следов ни на лицах, ни на телах мужчин. Я промокаю губы салфеткой, затем крашу их еще раз. Наконец я снимаю заколку с вымытых и высушенных феном волос и позволяю им волнами рассыпаться по плечам.

Я надеваю платье (обычно черное, короткое и облегающее), которое уже разложено на кровати, и обуваюсь в черные лодочки на высоком каблуке. Я беру сумочку (внутри уже лежат презервативы, двое трусиков, компактная пудра, карандаш для глаз, щетка для волос, помада, зубная щетка, зеркальце и ключи) и оборачиваюсь к зеркалу, из которого на меня смотрит Хани.

— Привет, Хани, — всегда говорю я.

Я выхожу из спальни и через гостиную иду к двери. Парень Евы, Эллиот, сидит на диване. Он смотрит телек и курит сигареты. Теперь он может их себе позволить, потому что Ева дает ему деньги. Он говорит что-то вроде «Будь осторожна», но Хани его не замечает. Хани никогда не обращает внимания на таких, как он, и тот факт, что он является парнем Евы, вовсе не означает, что Хани обязана с ним разговаривать. Она закрывает за собой дверь и идет по грязноватому коридору. Спустившись по лестнице, она распахивает входную дверь и выходит в ночь. Ночью воздух обычно прохладнее, чем днем, и она вдыхает его, ощущая, как он пронзает все ее тело, очищая и укрепляя легкие, придавая ей силы идти и делать то, что она вынуждена делать, чтобы заработать деньги.

Я каждый вечер исполняю этот ритуал, чтобы перед уходом взглянуть в зеркало и увидеть в нем Хани. Когда я танцевала, Хани появлялась в зеркале только в клубе. Это помогало мне отделить себя от нее. Я обнаружила, что, если покидает квартиру и возвращается в нее уверенная в себе, практичная и сдержанная Хани, Ева не умывается до утра слезами. Потому что Ева никуда не ходит. Пока Хани работает, она сидит дома с книгой или смотрит «Истендеров» или «Корри».

Я перестала плакать. И это самое главное.


18 января 1993 года


Я больше не работаю уборщицей, теперь я полностью перевоплотилась в Хани. Другими словами, я стала «работать» не только ночью, но и днем.

Я собиралась совсем недолго использовать Хани. Но, рассчитавшись со всеми долгами, я обнаружила, что «подсела» как на свободу, которую дают деньги, так и на возможность быть самой собой.

Неожиданный поворот, не так ли? Теперь, когда за три-четыре часа я зарабатываю то, что, работая уборщицей, получала за два дня, я могу позволить себе читать книги. Я хожу в библиотеку и даже покупаю книги. Они перестали быть для меня недоступной роскошью. Я могу полдня гулять по Лондону, осматривая наиболее интересующие меня районы. Я даже снова стала откладывать деньги.

Каким-то образом — я и сама не поняла, как это произошло, — я начала давать часть заработанных таким способом денег Эллиоту. Он уже поправился, а значит, мог бы пойти работать, но он сидит дома. Это выглядит так, как будто я плачу ему за то, что он позволяет мне этим заниматься. Тебе это кажется странным? Мне тоже. И тем не менее я это делаю.

Отчасти это имеет отношение к моей вновь обретенной свободе. Мне кажется, в глубине души я испытываю вину за то, что работаю так мало, и за то, что я занимаюсь сексом только с другими мужчинами. Тем не менее я не могу вынудить себя делать это с ним. Дело даже не в раздвоении на Еву и Хани. Я могла бы перевоплотиться в Хани в постели с Эллиотом и исполнить ее роль. Но я этого не хочу. Я не хочу заниматься сексом с Эллиотом. И из-за этого я чувствую себя виноватой. Видимо, поэтому я предпочитаю от него откупиться. Я плачу ему, чтобы он оставил меня в покое. Я плачу за квартиру, я оплачиваю счета, я покупаю еду. В каком-то смысле он — мой сутенер, потому что он живет на то, что я зарабатываю. В реальной жизни он — человек, который живет со мной в одной квартире и спит со мной в одной постели. Но он не является моим спутником жизни.

Если бы однажды вечером он взял и не пришел, я ничуть не огорчилась бы. Мне на него наплевать, но выгнать его на улицу я не могу. Каждый из нас живет своей собственной жизнью, и это меня устраивает.

Разумеется, я очень хорошо прячу свои деньги. Я прячу их отдельно от дневников, так что, случись ему обнаружить одно, у меня по-любому останется другое.

Моя жизнь не идеальна. Я не назвала бы ее даже хорошей. Она… другая. Но она лучше, чем моя прежняя жизнь.

Я предпочла бы не делать того, что я делаю. Я предпочла бы не заниматься сексом, чтобы иметь возможность жить такой жизнью, когда не возникает желания взвыть от отчаяния. Я предпочла бы просто быть счастливой. Но для таких девушек, как я, для девушек без образования, без специальности, это единственный способ выстоять в этом мире.

А пока я рада уже тому, что мне не надо переживать из-за денег. Это даже помогает забыть о постоянной угрозе ареста, о постоянной угрозе, которую представляют собой мои клиенты, об угрозе того, что в один прекрасный день Хани полностью вытеснит меня, Еву, и займет мое место под солнцем.