Сложив ладонь чашечкой, кладу ее на холмик лобковой кости. Пальцы касаются половых губ, слегка раздвигая их. Проведя по выступу, как я понимаю, клитора, я слегка надавливаю, нежно поглаживая его пальцем, и ощущаю легкую щекотку. Скорее, лишь тень ощущения.

Интересно, что же будет дальше.


Чемоданы ждут меня в гостевой спальне, как он и сказал. Компактные, крепкие, один чуть больше другого. Я отношу их в спальню, в которой проснулась сегодня утром, и кладу на кровать. Отодвинув верхний ящик гардероба, обнаруживаю наше с ним белье.

Начинаю выбирать одежду для нас обоих, ему — носки, мне — колготки. Вспомнив описание той ночи, когда у нас был секс, я понимаю, что где-то у меня должны быть чулки с резинками. Неплохо бы найти их и прихватить с собой. Не помешают.

Открыв шкаф, я выбираю платье, юбку. Пару брюк, джинсы; на полу замечаю коробку из-под обуви — ту самую, где когда-то я прятала дневник; она пуста. Интересно, как мы себя ведем на отдыхе? Ходим по ресторанам или сидим в уютных пабах, расслабляясь у настоящего камина, освещенные мягким розоватым светом? Бродим наугад по незнакомым улочкам или ездим на машине по заранее намеченным маршрутам? Остаток жизни мне предстоит потратить на то, чтобы это узнать. Приятная перспектива.

Выбираю одежду почти наугад, раскладываю вещи по чемоданам. Неожиданно ощущаю прилив сил, странный толчок изнутри; я закрываю глаза. Вижу яркую, но нечеткую картину. Сначала она подергивается, словно колеблясь, являться мне или нет, недоступная и расплывчатая, и я пытаюсь раскрыться, впустить ее.

Я вижу, как стою возле мягкого саквояжа из потертой кожи. Я чувствую приятное возбуждение. Такое чувство, будто я маленькая девочка, которая едет с родителями на море, или юная девушка, которая готовится к свиданию: интересно, как все будет, он меня пригласит домой? Мы переспим? Я чувствую эту новизну, это нетерпение, осязаю их. Точно прокатываю их во рту, на кончике языка, смакую, потому что знаю: долго они не продлятся. По очереди выдвигая ящички шкафа, выбираю блузки, чулки, белье. Пикантное. Соблазнительное. Словом, такое, которое надевают только для того, чтобы его с тебя сняли. На мне туфли на плоской подошве, но я достаю из шкафа еще одни — на высоком каблуке, кладу в сумку, достаю, снова укладываю. Мне они не нравятся, но сегодня особенный вечер — вечер соблазнов, переодеваний, вечер, когда можно притворяться не тем, кто ты есть. Только потом я начинаю собирать все практичное. В стеганую косметичку из ярко-красной кожи я кладу духи, гель для душа, зубную пасту. В этот вечер я хочу быть красивой — для человека, которого люблю и которого чуть не потеряла. Достаю и кладу туда же соль для ванн. С ароматом цветков апельсина. И тут вдруг понимаю: это воспоминание о вечере, когда я собиралась в Брайтон.

Видение исчезает. Я открываю глаза. Откуда мне было знать тогда, что я наряжаюсь ради того, кто попытается меня убить.

Я продолжаю собирать вещи для мужчины, с которым живу сейчас.


Я слышу, как к дому подъезжает автомобиль. Затих мотор, открылась и хлопнула дверца. В замке поворачивается ключ. Это Бен. Он здесь.

Я нервничаю. Мне страшно. Я уже не тот человек, который провожал его сегодня утром. Потому что знаю свою историю. Что он подумает, когда меня увидит? Что скажет?

Я должна спросить, знает ли он про мой дневник. Читал ли его. И что он думает.

Он зовет меня, закрывая за собой дверь. «Кристин! Крис! Я дома!» Однако голос у него далеко не радостный, скорее усталый. Я отзываюсь, говорю ему, что я в спальне.

Нижняя ступенька, скрипнув, принимает на себя его вес, и я слышу, как он пыхтит, снимая сперва один ботинок, потом второй. Теперь он наденет шлепанцы и пойдет меня искать. Я чувствую прилив радости: да, я изучила его повадки — мой дневник рассказал мне о них, раз уж моя память с этим не справляется, но вот он поднимается по лестнице и радость сменяется другим чувством. Страхом. Я вспоминаю фразу, которую когда-то написала на самой первой странице дневника: «НЕ ДОВЕРЯЙ БЕНУ».

Он открывает дверь спальни:

— Дорогая!

Я не двигаюсь, сидя на краешке кровати у раскрытых сумок. Он останавливается в дверях — тогда я встаю и протягиваю к нему руки, он подходит и целует меня.

— Как прошел день? — спрашиваю я.

Он принимается развязывать галстук.

— Ой, — говорит он. — Давай не будем об этом. У нас же отпуск!

И начинает расстегивать рубашку. Я борюсь с желанием отвернуться, напоминая себе: это же мой муж, я его люблю.

— Я сложила вещи, — говорю я. — Надеюсь, тебе понравится, я не знала, что тебе взять.

Он снимает брюки и аккуратно складывает их перед тем, как убрать в шкаф.

— Уверен, все отлично.

— Вот только я не знаю, куда именно мы собираемся, поэтому могла что-нибудь не предусмотреть.

Он обернулся, и мне показалось, что в его глазах мелькнуло раздражение.

— Проверю перед тем, как отнести вещи в багажник. Все нормально. Спасибо, я знаю, что ты старалась.

Усевшись на стул возле туалетного столика, он натягивает потертые синие джинсы. Я замечаю, что даже они идеально выглажены, и двадцатилетняя девчонка внутри меня немедленно решает, что он — забавный старикан.

— Бен, — говорю я. — Ты ведь знаешь, где я сегодня была.

Он смотрит на меня.

— Да, — отвечает, — знаю.

— И про доктора Нэша знаешь?

Он отворачивается.

— Знаю, — отвечает он. — Ты мне рассказывала. — Я вижу его отражение в трюмо на туалетном столике. Три версии человека, за которого я вышла замуж. Человека, которого я люблю. — Я все знаю, — повторяет он. — Ты все мне рассказала.

— И ты не возражаешь? Против наших встреч?

Он не оборачивается.

— Могла бы и раньше рассказать. Но нет, не возражаю.

— А про мой дневник? Про него знаешь?

— Да, — ответил он. — Ты говорила. Сказала, что тебе помогает.

Мне приходит в голову мысль.

— А ты его читал?

— Нет, — отвечает он. — Ты же сказала, что это личное. Я бы никогда не полез в твои личные вещи.

— Но ты ведь знаешь про Адама? Ну, что мне известно про Адама?

Я заметила, что он дернулся, точно я обрушила на него эти слова, как удар. И удивилась. Ожидала же, что он будет счастлив. Рад, что ему больше не придется снова и снова рассказывать мне, что наш сын погиб. Он смотрит на меня.

— Да, — говорит он.

— Его фотографий нигде нет, — сетую я. Он спрашивает, что я имею в виду. — Везде полно наших фотографий, а его снимков нет.

Он поднимается и подходит ко мне, садится рядом на кровать. Берет меня за руку. Что за манера — обращаться со мной так, точно я сделана из стекла или фарфора? Как будто, узнав правду, я рассыплюсь на мелкие кусочки.

— Хотел сделать тебе сюрприз, — говорит он. Пошарив под кроватью, достает альбом с фотографиями. — Я положил их все сюда.

И вручает альбом мне. Он тяжелый и обит темным материалом, имитирующим черную кожу. Открыв обложку, я обнаруживаю под ней огромную кучу снимков.

— Я хотел расположить их по порядку, — поясняет он. — Чтобы подарить тебе сегодня вечером, но времени не хватило. Прости.

Я смотрю фотографии. Они свалены в беспорядке. Вот Адам — младенец, вот он — маленький мальчик. Должно быть, это снимки из давешнего ящика. Одну я особенно отметила. Там он — уже юноша и сидит рядом с девушкой.

— Его подружка? — спрашиваю.

— Одна из, — отвечает Бен. — С ней он был дольше всех.

Хорошенькая, коротко стриженная блондинка. Чем-то похожа на Клэр. На фото Адам смотрит в камеру и смеется, а она — вполоборота к нему, и на лице смесь радости и неодобрения. Вид у них заговорщицкий, точно они смеются над понятной лишь им самим и фотографу шуткой. Они счастливы. И мне радостно об этом думать.

— Как ее звали?

— Хелен. Ее зовут Хелен.

Я морщусь, поняв, что думала о ней в прошедшем времени, будто она тоже умерла. Пришла в голову мрачная мысль: лучше бы она умерла, а не он, но я гоню ее прочь, не дав оформиться.

— А когда он погиб, они еще были вместе?

— Да, — ответил он. — Даже подумывали о помолвке. Она выглядит такой юной и жадной до впечатлений, в глазах ее ожидание — что же преподнесет ей жизнь. Она еще не знает, какое горе ей скоро придется испытать.

— Мне бы хотелось с ней познакомиться, — говорю я.

Бен берет фотографию у меня из рук и вздыхает.

— Я с ней не общаюсь, — отвечает он.

— Почему? — удивляюсь я. У себя в голове я уже все спланировала: мы могли бы поддерживать друг друга. Нас многое связывает: понимание и любовь, которая превыше всего — любовь не друг к другу, но к тому, кого мы обе потеряли.

— Были ссоры, — поясняет он. — Размолвки.

Я смотрю на него. Понимаю, что он не хочет мне ничего рассказывать. Человек, который написал то письмо, который верил в меня и любил меня, который, в конце концов, любил меня настолько, чтобы уйти и снова вернуться, куда-то исчез.

— Бен?

— Ссорились мы, говорю.

— До гибели Адама или после?

— И до, и после.

Иллюзия поддержки рассеивается, остается чувство неловкости. А что если и я ссорилась с Адамом? А он наверняка принимал сторону подружки, а не матери.

— Мы с Адамом были близки? — спрашиваю.

— О да, — говорит Бен. — До тех пор, пока ты не попала в больницу. Не потеряла память. Но даже тогда вы были близки, насколько это было возможно.

Его слова ударяют меня, точно кулаком. Я соображаю: когда все случилось, Адам был совсем маленьким мальчиком. Откуда мне знать имя его невесты, если каждый день я видела сына будто в первый раз?

Я закрываю альбом.

— Можно я возьму его с собой? — спрашиваю. — Мне бы хотелось рассмотреть некоторые снимки получше.