Он сделал шаг вперед, рухнул передо мной на колени, стал ловить мои руки.

— Любимая…

— Ты со мной развелся? Это правда? Правда, Бен?! — Он опустил голову, потом посмотрел на меня широко раскрытыми, испуганными глазами. — Бен! — закричала я. У него на глазах появились слезы. — Она рассказала мне и про Адама. Что у нас был сын. Я знаю, что он погиб.

— Прости меня, — сказал он. — Мне так стыдно. Я думал, так будет лучше. — А потом, все еще слегка всхлипывая, он пообещал, что расскажет мне все.


Окончательно стемнело, вечер сменился ночью. Бен зажег лампу, и мы сидели, освещенные розоватым светом, напротив друг друга, за обеденным столом. Между нами лежала куча фотографий, тех самых, которые я уже смотрела сегодня. Я притворно удивлялась, когда он показывал мне снимки, один за другим, рассказывая, когда и где был сделан каждый. Особенно много он говорил о снимках с нашей свадьбы — какой это был дивный день, какая я была красивая, но потом загрустил.

— Я не переставал любить тебя, Кристин, — сказал он. — Ты должна в это поверить. Это все из-за твоей болезни. Тебя пришлось поместить в санаторий, и… и… я не выдержал. Я не должен был отступать. Должен был бороться за тебя. Бороться. Но они… мне не разрешали с тобой видеться, и я… Они сказали, что так будет лучше.

— Кто? — переспросила я. — Кто так сказал? Врачи?

Он посмотрел на меня. Веки его покраснели и опухли — он плакал.

— Да, — ответил он. — Врачи. Сказали, что так будет лучше для тебя. Что это единственный способ… — Он вытер слезу. — Я сделал так, как они сказали. И жалею об этом. Надо было бороться за тебя. Я поступил, как последний слабак и дурак. — Голос его стал тише, он почти шептал. — Я перестал ходить к тебе, да, — сказал он. — Но это было только ради тебя, Кристин. Я сам еле выдержал это, но выдержал ради тебя. Поверь мне. Ради тебя и нашего сына. Но я не разводился с тобой. То есть не совсем. Вот здесь — нет. — Он подался вперед, взял мою ладонь и прижал к своей груди. — Вот тут ты всегда была моей женой. Мы всегда были вместе. — Я ощутила мокрый хлопок его рубашки — он весь взмок. Ощутила биение его сердца. Его любовь.

«Какая я была дура, — подумала я. — Позволила себе поверить, что все это он сделал, чтобы причинить мне боль. На самом деле он сделал это ради любви. Я не могу его осуждать. Мне нужно попытаться понять его».

— Я прощаю тебя, — сказала я.


22 ноября, четверг.


Сегодня я открыла глаза и увидела мужчину, сидевшего на стуле в комнате, в которой я проснулась. Он сидел неподвижно. Наблюдал за мной. Ждал.

Я не стала паниковать. Я не знала, кто он, но паниковать не стала. Какая-то часть меня знала, что так надо. Что он имеет право здесь быть.

— Кто вы? — спросила я его. — Как я сюда попала? — Он объяснил мне. Я не ощутила ни ужаса, ни недоверия. Я все поняла. Отправилась в ванную и принялась рассматривать свое отражение, точно давно забытого родственника или призрак умершей матери. Осторожно. С любопытством. Оделась, привыкая к тому, что мое тело выглядит и ощущается совсем иначе. Съела завтрак, смутно осознавая, что когда-то стол накрывали на троих. Поцеловала мужа на прощание — и мне не показалось, что я делаю что-то не так, затем, не задумываясь и не спрашивая себя ни о чем, направилась к шкафу и достала из коробки этот дневник. Я сразу же поняла, что это за блокнот. Его я и искала.

Теперь то, что случилось, почти вышло на поверхность. В один прекрасный день я проснусь — и буду знать. И все обретет смысл. Но даже тогда, и я это понимала, я никогда не стану нормальной. Моя история практически стерлась. Целые годы жизни исчезли без следа. Есть то, чего мне никто не расскажет. Ни доктор Нэш, который знает меня лишь по моим собственным рассказам и по записям в моей истории болезни. Ни Бен. Ведь что-то происходило и до него, и уже тогда, когда мы жили вместе, а я не стала ему рассказывать. Мои секреты.

Но есть один человек, который может знать. Есть человек, который может сделать так, чтобы картина стала полной, чтобы я узнала правду. О том, к кому я ездила в Брайтон. О том, почему моя лучшая подруга исчезла из моей жизни.

Я прочитала свой дневник до конца. Завтра я встречаюсь с Клэр.


23 ноября, пятница.


Я пишу это дома. Теперь я точно знаю, что этот дом мой, я прочла дневник от корки до корки, я увиделась с Клэр и теперь знаю все. Клэр обещала мне, что больше меня не бросит, что теперь она вернулась ко мне окончательно. Передо мной лежит потертый конверт с моим именем. Артефакт. Теперь все на своих местах. Мое прошлое обретает смысл.

Скоро придет мой муж, и я жду его. Я его люблю. Теперь мне это точно известно.

Я расскажу ему про дневник и Клэр, и мы с ним сможем помочь друг другу.


Я вышла из автобуса, был прекрасный ясный день. Воздух был наполнен голубым зимним морозцем, земля так и звенела. Клэр сказала мне, что будет ждать на вершине холма, у главной лестницы, ведущей во дворец, так что я сложила листок с ее инструкциями и принялась карабкаться вверх по покатому склону, огибавшему парк. Это заняло больше времени, чем я ожидала, и мне, не совсем еще привыкшей к своему новому, постаревшему телу, пришлось отдыхать на самом верху. Я вспомнила, что когда-то была в неплохой форме. Во всяком случае, куда лучше, чем теперь. Наверное, пора заняться фитнесом.

Парк постепенно уступал место широкому полю с подстриженной травой, крест-накрест расчерченному бетонными дорожками — тут и там были расставлены урны, бродили женщины с колясками. Я поняла, что волнуюсь. Не знала, чего ждать. Откуда мне было знать, как она выглядит сейчас? Та Клэр, которую мне удавалось вспомнить, часто носила черное. Джинсы, футболки; я вижу ее в тяжелых ботинках и тренче. Или в длинной юбке, сшитой из вареной ткани, которую можно описать словом «летящая». Я не могла представить, какой она стала сейчас — в нашем с ней возрасте, и уж тем более не могла предположить, во что она теперь одевается.

Посмотрела на часы. Я пришла заранее. Не задумываясь, я сказала себе, что Клэр вечно опаздывает — и тут же удивилась: откуда я могу это знать, из каких глубин памяти это выуживаю? Надо же, сколько всего находится почти на поверхности. Столько воспоминаний, они снуют, точно серебристые рыбешки в мелкой протоке. Я решила подождать ее на скамеечке.

По траве лениво тянулись длинные тени. За деревьями от меня убегала полоска домов, громоздившихся, казалось, один на другой. Вздрогнув, я подумала, что, должно быть, один из этих домиков — мой. А я не могу отличить его от прочих.

Я представила, как зажигаю сигарету и глубоко, нервно затягиваюсь, сопротивляясь желанию встать и начать ходить туда-сюда. Я до смешного нервничала. Хотя для этого не было причин. Клэр была моей подругой. Моей лучшей подругой. Ничего страшного. Я в безопасности.

На скамейке облезала краска, и я принялась отдирать ее, обнажая влажное дерево. Кто-то нацарапал на сиденье две пары инициалов, обвел сердечком и поставил дату. Я закрыла глаза. Удастся ли мне когда-нибудь привыкнуть к тому, что я живу в том году, в котором живу? Я вдохнула запах: сырая трава, хот-доги и бензин.

На мое лицо легла тень, и я открыла глаза. Рядом со мной стояла женщина. Высокая, с копной рыжих волос, в брюках и дубленке. За ее руку цеплялся маленький мальчик с пластиковым футбольным мячом под мышкой. «Извините», — сказала я, отодвигаясь, чтобы они смогли устроиться вдвоем рядом со мной, но женщина неожиданно улыбнулась.

— Крисси! — воскликнула она. Голос Клэр. Я узнала бы его из тысячи. — Крисси, милая! Это я! — Я перевела взгляд с мальчика на ее радостное лицо. Там, где была гладкая кожа, появились морщинки, уголки глаз опустились вниз, чего не было у той Клэр, которую я себе представляла — но это была она. Без сомнения. — Господи, — воскликнула она. — Как я за тебя волновалась! — Она подтолкнула малыша ко мне. — А это Тоби.

Мальчик посмотрел на меня.

— Ну же, — сказала она, — скажи: «Привет!»

Сначала мне показалось, что она обращается ко мне, но тут мальчик сделал шаг вперед. Я улыбнулась. Но у меня в голове вертелась одна мысль: «Это Адам?», хотя я прекрасно знала, что этого никак не могло быть.

— Привет, — сказала я Тоби.

Он пробормотал что-то неразборчивое. Потом обернулся к Клэр и спросил:

— Можно мне теперь поиграть?

— Только недалеко. Хорошо? — она погладила сына по голове, и он умчался в парк.

Я обернулась к ней. На секунду мне самой захотелось, как Тоби, развернуться и бежать прочь — настолько велика была пропасть между нами, но тут она протянула ко мне руки.

— Крисси, милая! — воскликнула она, и пластмассовые браслеты на ее запястьях звякнули, стукнувшись друг о друга. — Я скучала по тебе. Как же мне тебя не хватало! — Тяжесть, давившая на меня, вдруг стала легче облака и улетучилась, и я, всхлипывая, рухнула в ее объятия.

На кратчайший миг мне показалось, что я знаю о ней все и о себе тоже. Точно пустота, зиявшая в моей душе, озарилась светом ярче солнца. История — моя история — промелькнула перед моим мысленным взором быстрее молнии, не оставив мне ни малейшего шанса поймать себя.

— Я тебя помню, — всхлипывала я. — Слышишь, я тебя помню! — и тут все вокруг исчезло, и в моей душе вновь воцарилась тьма.


Мы сели на скамейку и долго молча смотрели, как Тоби играет в мяч со стайкой мальчишек. Я была счастлива воссоединиться с забытым прошлым, но никак не могла преодолеть неловкость, возникшую между нами. В голове крутился обрывок фразы: «…не обошлось без Клэр».

— Как ты? — наконец спросила я, и она рассмеялась:

— Если честно — схожу с ума.

Она достала из сумки пачку табака.

— Ты, случайно, не начала опять? — спросила она, протягивая мне пачку; я покачала головой, снова ощутив, что эта женщина знает обо мне куда больше, чем я сама.