Слышен голос:

— Я сейчас!

Этот голос мой. Я сажусь, не вылезая из воды, и смотрю на дверь. На крючках висят два халата, белые, с вышитой монограммой R. G. H. Я встаю.

— Выходи! — кричат из-за двери. Вроде бы голос Бена, но какой-то другой. Он напевает:

— Вы-хо-ди! Вы-хо-ди! Вы-хо-ди!

— Кто там? — откликаюсь я, но скандирование продолжается. Я вылезаю из ванны. На полу плитка, черно-белые квадраты по диагонали. Пол влажный, я подскальзываюсь, чувствую, что падаю, ноги неудержимо разъезжаются. Я шлепаюсь на пол, уцепившись за штору, которая накрывает меня сверху. Падая, я ударяюсь головой о раковину. И кричу от страха.

— На помощь!

Тут я проснулась по-настоящему. Кто-то другой звал меня из-за двери:

— Кристин! Крис! Что случилось?

С облегчением я узнала голос Бена и поняла, что задремала. Я открыла глаза. Я все так же лежала в ванне, рядом на стуле — стопка моих вещей, синяя плитка, зеркало на стене, обрамленное фотоколлажем о моей жизни.

— Ничего, — ответила я. — Все в порядке. Я задремала и увидела кошмар.


Я вышла, потом мы поужинали, и я пошла спать. Я хотела записать, зафиксировать увиденное, пока все не кануло в небытие. Я боялась, что не успею закончить до того, как Бен поднимется в спальню.

Что мне было делать? Я сегодня потратила много времени на дневник. Он может что-то заподозрить, задуматься, чем это я все время занимаюсь наверху, в одиночестве. Я говорю ему одно и то же, что устала, что мне надо отдохнуть, и пока он мне верит.

Не скажу, что совсем не чувствую себя виноватой. Я слышала, как днем он тихо ходил по дому, осторожно открывая и закрывая двери, чтобы не разбудить меня, а я тем временем сидела над своим дневником, лихорадочно записывая свои мысли. Но выбора у меня не было. Мне надо все фиксировать. Мне кажется, сейчас это важнее всего остального — ведь иначе я просто забуду все «новости» навсегда. Все-таки мне придется что-то придумать, чтобы вернуться к дневнику.

— Я хочу сегодня поспать в другой комнате, — сказала я Бену позже. — Побыть одной. Ты не обидишься?

Он сказал, что не обидится и что непременно зайдет ко мне утром удостовериться, что все в порядке, и поцеловал, пожелав спокойной ночи. Я слышу, как он выключил телевизор, потом повернул ключ во входной двери. Запер нас. Точно. Бродить по улицам мне не стоит. В моем-то состоянии.

Страшно даже подумать, что совсем скоро, уснув, я напрочь забуду все, что касается моего сына. Воспоминания о нем казались, да и сейчас кажутся, такими яркими, живыми! Я помнила о нем, даже когда очнулась в ванне. Неужели более продолжительный сон способен все это уничтожить?! Хотя Бен да и доктор Нэш уверяют меня, что именно так и случится.

Надеюсь ли я, что они ошибаются? Ведь каждый день я вспоминаю все больше, просыпаюсь, все яснее понимая, кто я такая. Возможно, все идет по нарастающей и ведение дневника пробуждает полустертые воспоминания.

Возможно, именно сегодняшний день станет тем самым прорывом, о котором я буду вспоминать потом всю жизнь. А вдруг?

Но я очень устала. Скоро я уже закончу, спрячу дневник, выключу свет, лягу спать и буду молиться, чтобы утром проснуться и помнить своего сына.


15 ноября, четверг.


Я была в ванной. Не знаю, сколько времени. Просто стояла и смотрела на фотографии, где мы с Беном радостно улыбаемся, где нас должно было быть трое. Смотрела так пристально, словно ждала: вот-вот появится, обретет очертания фигура Адама. Но увы. Он оставался невидимкой.

Я проснулась, не помня о нем. Хуже того, мне казалось, что материнство, неизвестное, волнующее, у меня еще впереди. Даже когда я увидела в зеркале свое немолодое лицо, поняла, что я замужем и что приближаюсь по возрасту к категории бабушек, даже после всех этих открытий я была потрясена записями в дневнике, о котором рассказал мне доктор Нэш. Я не ожидала, что, оказывается, я еще и мать. Что у меня был ребенок.

Я держала дневник в руках. И как только я прочла об этом, сразу поверила. Да, у меня был ребенок. Я чувствовала, как будто он здесь, рядом… я его чувствовала кожей. Я перечитывала эти страницы, стараясь запомнить наизусть.

И вот выясняется, что он мертв. Я не могу в это поверить. Невозможно! Сердце мое отказывалось принимать этот факт, хотя умом я понимала, что все правда. Мне стало нехорошо. К горлу подкатила тошнота, и у меня перед глазами все поплыло. Я поняла, что еще немного, и я рухну на пол. Дневник соскользнул с моих колен, я вскрикнула словно от боли. Справившись с паникой, я бросилась к двери, прочь из спальни.

Я вошла в ванную, чтобы снова взглянуть на фотографии, где должен был быть он. Я была в отчаянии, совершенно не представляя, как себя вести, когда вернется Бен. Наверное, он войдет, поцелует меня, потом станет готовить ужин. Мы будем смотреть телевизор или заниматься тем, чем мы обычно заполняем вечер, и все это время мне придется притворяться, что я не подозреваю о смерти нашего сына. Затем мы ляжем с ним в постель, и возможно…

Нет, это было невыносимо. Я уже не владела собой. Не понимала, что я делаю. Я бросилась к фотографиям и стала срывать их со стены. Кажется, прошло не больше секунды. Но все кончено. Обрывки фотографий у меня в руках, на полу, в унитазе.

Я взяла дневник и убрала его в сумку. В кошельке было пусто, и я взяла одну из 20-фунтовых купюр, которые, как я прочитала на внутренней обложке дневника, лежали за часами на камине. И выскочила из дому, понятия не имея, куда направляюсь. Я хотела увидеться с доктором Нэшем, но ведь я не знала, где его офис, а если бы и знала, то понятия не имела, как туда добраться. Я была растеряна. Я была одна. И я побежала.

На перекрестке я повернула налево, в сторону парка. День был солнечный. Припаркованные машины и лужицы, оставшиеся после утренней грозы, блестели на солнце, словно зеркала, но было холодно. От выдоха образовывалось облачко. Я плотнее запахнула пальто, натянула шарф до ушей и прибавила шагу. Листья падали с деревьев, носились по ветру, скапливались темной кучкой на решетках водостоков.

Я сошла с тротуара. Визг тормозов. Машина резко остановилась. Мужик беззвучно прокричал за лобовым стеклом:

— Куда ты лезешь?! Дура ненормальная!

Я подняла голову. Я стою посреди дороги, передо мной машина, водитель в ярости. Я мгновенно представила, как в меня врезается металл, как я, скорчившись, поскальзываюсь, взлетаю и с размаху ударяюсь о капот, падаю под колеса, кровавый труп, все, конец бессмысленной жизни.

Неужели все могло кончиться так просто? Вторая авария завершит начатое при той давней, первой? Мне и так кажется, что я мертва уже двадцать лет, но неужели все идет именно к такому концу?

Кто пожалеет обо мне? Мой муж. Мой доктор — впрочем, для него я лишь пациентка. И больше никто. Неужели круг близких людей так невелик? Неужели все друзья постепенно покинули меня? Значит, когда я умру, обо мне очень скоро забудут.

Я посмотрела на мужчину за рулем машины. Вот такой же человек, как он, сбил меня тогда. Лишил всего. Лишил самой себя. А сам жив, и ему хоть бы хны.

«Ну уж нет, — подумала я. — Время еще не пришло. Как бы мне ни было суждено умереть, так я не желаю». Я подумала о моем романе. О ребенке, которого вырастила. И о вечеринке под звуки фейерверка, где мы были с моей лучшей подругой, боже, как давно. Мне еще есть, что вспоминать. Мне предстоит многое узнать. Прежде всего — правду о самой себе.

Одними губами я произнесла извините, перебежала дорогу и дальше через ворота — в парк.


Там, посреди большой лужайки, стояла палатка. Кафе. Я вошла, взяла кофе и присела на скамейку, обхватив бумажный стаканчик обеими ладонями, чтобы согреться. Напротив была детская площадка. Горка, качели, карусель. Маленький мальчик сидел на деревянной божьей коровке на толстой пружине и раскачивался взад-вперед, облизывая мороженое, несмотря на холод.

В мозгу вспыхнуло видение: я в детстве играю на такой же площадке с другой девочкой. Вот мы карабкаемся по лесенке в деревянный домик, чтобы с ветерком скатиться оттуда по металлической горке. Тогда она казалась ужасно высокой, а сейчас я с улыбкой понимаю, что она ненамного выше моего нынешнего роста. Мы испачкались с ног до головы, мамы ругаются, и мы мчимся домой, прижимая к груди пачку жвачки или пакет с ярко-оранжевыми чипсами.

Это воспоминание? Или мое воображение?

Я смотрела на мальчика. Он был один. Казалось, в парке больше никого, только мы с ним под затянутым тучами небом. Я прихлебнула кофе.

— Эй! — крикнул мальчик. — Тетя!

Я вскинула голову, потом снова опустила.

— Э-эй! — крикнул он уже громче. — Тетя, помоги! Покрути меня!

Он встал с качелей и подошел к карусели.

— Покрути меня! — потребовал он. Он попытался сам толкнуть всю конструкцию, но, несмотря на видимые усилия — бедняжка побагровел от натуги, — она едва сдвинулась с места. Он оставил попытки, ужасно огорченный.

— Ну пожалуйста!

— Подожди немного, малыш, — сказала я.

Он расстроился еще больше. Я глотнула еще кофе. Пожалуй, посижу здесь, подожду, пока придет его мать. Присмотрю за мальчиком.

Он забрался на карусель и шаг за шагом дошел до самого центра.

— Ну покрути меня! — опять крикнул он. Уже тише. Умоляющим голосом.

Я уже пожалела, что пришла сюда и что не могу накричать на него. Я сейчас чувствовала себя вне этого мира. Не принадлежащей ему. Даже опасной. Я все думала про фотографии, которые сорвала со стены в ванной и разбросала по полу. Я пришла сюда, чтобы побыть одной. А тут он.

Я взглянула на мальчика. Он снова подошел к краю платформы и пытался раскрутить карусель, отталкиваясь ножкой, но та едва касалась земли. Он выглядел таким хрупким, беспомощным. И я подошла к нему.