Жак также отметил необычную обстановку, но причину данной ситуации видел в другом. Догадаться, какая кошка пробежала между этими двумя, было делом пяти минут. Но та напряженность, которая все явственнее ощущалась за столом, казалась ему странной. Джереми предпринимал героические усилия для поддержания легкой застольной беседы, но делать это было все труднее и труднее, поскольку Кэтрин демонстративно не обращала ни малейшего внимания на графа. Он посмотрел на нее оценивающим взглядом. Может, это из-за Жака? Если ей кажется странным, что секретарь сидит за столом рядом с графом, то она даже взглядом не показала этого. Нет, даже намека не было в ее поведении. Кстати, это натолкнуло Джереми на мысль, что он тоже не часто сидел с гувернанткой. Правда, сидящая справа от графа молодая женщина совсем не походила на служанку.

Кэтрин надела то же самое зеленое платье, что и прошлый раз. Но благодаря стараниям Абигейль, просидевшей с иголкой все утро, оно стало свободнее и не облегало так откровенно ее фигуру. Взглянув на нее первый раз, граф был разочарован, и на лице его застыло хмурое выражение. Щеки девушки были слегка розовыми, но лишь оттого, что она провела много времени на свежем воздухе. Она хлопотала весь день и порядком устала. И только этим объяснялась слабость в ногах и легкая дрожь в руках, когда она разрезала грибное желе. Девушку забавляла разница во взглядах троих мужчин. Один из них смотрел на нее с мальчишеской открытостью и восхищением. Второй незаметно изучал ее, поглядывая время от времени из-под опущенных ресниц. Третий смотрел на двух остальных с уверенностью и предупредительностью хозяина. Только во взгляде Джереми она чувствовала поддержку. Естественно, что к нему она чаще всего и обращалась.

— Как поживает ваша матушка, Джереми? — Поскольку они с первой же встречи стали называть друг друга по имени, Кэтрин не видела причины отказываться от этого. По взгляду, который бросил на нее граф, было видно, что его подобная фамильярность не устраивает. Джереми поддержал Кэтрин, прежде чем Фрэдди что-либо успел сказать по этому поводу.

— Хорошо, Кэтрин, — ответил он, выделяя голосом имя. — Боюсь только, что Мелисса заставляет ее волноваться. Наша крошка вступила в тайный сговор со своей подругой Присциллой и объявила, что будет сопровождать ее на бал.

— О нет! Я думаю, она не поступит так безрассудно, — с искренней озабоченностью воскликнула Кэтрин. Она уже успела понять, что графиня не из тех женщин, которым можно перечить.

— К несчастью, да. К несчастью для Мелиссы, я думаю. Мама отложила ее дебют. Бедной сестренке оставалось подождать до первого выезда неделю или чуть больше, а теперь мама решила, что Мелиссе непременно следует некоторое время пожить в Монкрифе. По крайней мере до начала сезона. Это Мелиссе-то, которая терпеть не может деревню!

— Ей надо было как следует подумать, прежде чем что-то затевать, — довольно резко оборвал его рассуждения старший брат.

— Безусловно. Однако Мелисса еще очень молода, — вмешалась, не поднимая глаз от стола, Кэтрин. — Юности свойственны необдуманные поступки.

Выражение, которое приняло при этом лицо брата, заинтересовало Джереми. Было нечто необычное во взгляде Фрэдди, когда он посмотрел на склоненную голову девушки. Брат не сердился, но глаза его потемнели, а между бровей появилась складка. Не было это и проявлением страсти. Джереми прекрасно знал, как выглядит Фрэдди, когда он собирается покорить какую-нибудь женщину.

Так может выглядеть человек, который сопротивляется чему-то, что сильнее его. Похоже, что в Кэтрин Сандерсон было нечто, к чему непреодолимо тянуло этого завзятого охотника. Неясно было только, кто из них в данной ситуации охотник, а кто добыча.

Жаку было более или менее ясно, что творится с его другом. Его больше занимала Кэтрин. Если она хотела соблазнить графа, то выбрала самый верный путь. Это был единственный способ, которым женщина могла по-настоящему нарушить покой графа. Фридрих Аллен Латтимор практически ни в чем себе не отказывал. Он ни разу в жизни не подвергался серьезным испытаниям. Конечно, случались мелкие неприятности и досадные случаи, нарушающие его спокойствие, но по большому счету у него была счастливая жизнь. Если он был голоден, он всегда мог насытиться. Так же обстояло дело со всеми другими желаниями. То, что он хотел заполучить — будь то женщина, чистокровный скакун, поместье или фабрика, — рано или поздно оказывалось в его руках. Иначе быть не могло. Жак пришел к выводу, что Кэтрин не от мира сего. Он надеялся, что она не глупа и не упряма.

— Храните юности бездумные порывы, — прервал неловкое молчание француз. — Они, как тот цветок, что прелестью нас тешит, и быстро в беге лет увянут.

— О, это же стихи Ронсара! — с радостью восклинула Кэтрин, довольная, что кто-то ещё знает этого поэта. — А помните: «Живи сегодня, откладывать сбор на завтра, поверь мне, в этой жизни глупо».

Удивление в глазах Жака сменилось радостью. Они обменялись с Кэтрин улыбками заговорщиков.

— Известная философия, — заметил граф. — Но мне лично ближе совет Публилиуса Сируса: «Позвольте дураку хранить молчанье, и даже он за мудреца сойдет».

Он посмотрел на друга. Жак немного помрачнел, но улыбка с его лица не исчезла, придавая ему мудрое, задумчивое выражение. По глазам графа он понял, какую линию поведения тот избрал. Спокойствие и уравновешенность всегда были главным орудием Монкрифа в отношениях с представительницами прекрасного пола. Даже во время своего бурного романа со своевольной Селестой Монкриф никогда не проявлял ревности. Несколько ее попыток подогреть страсть любовника с помощью открытого и даже скандального кокетства с его соперниками не возымели ни малейшего действия. Жак опасался, однако, что такое поведение не годится для Кэтрин.

Граф между тем, оглядывая собравшуюся за столом компанию, думал, что, приди в голову хозяйке какого-нибудь великосветского салона специально собрать у себя заведомо разных людей, она вряд ли добилась бы такого результата. Джереми, наивность которого начинала раздражать, как промокшая одежда, пришел в замешательство, пытаясь понять недосказанное, готовый в любую минуту отразить чей-нибудь выпад. Его друг Жак, возможно, был самым сложным человеком из всех известных ему людей. Аристократ с мощью и отвагой простолюдина, человек, который мог с легкостью прирожденного каторжника затянуть веревку на шее врага. Его дворянский род насчитывает семь поколений. Жак был образованным человеком и, что важнее, обладал удивительно светлой головой. Благодаря этому Жак был единственным после графа человеком, который знал о делах Монкрифов практически все. Поэтому ему не следовало сидеть за этим столом и наблюдать немую сцену между Кэтрин и хозяином дома. Кэтрин — очаровательная девушка, но слишком импульсивная и удивительным образом соединяющая в себе черты умной женщины и озорного мальчишки. Но особенно странно в этой компании выглядел он сам — один из пяти самых богатых людей Британской империи, сидящий за одним столом с двумя неравными по положению людьми и неопытным юношей и получающий от этого удовольствие. Любовь и гнев витали над столом, и только глупец мог не заметить этого.

Наконец ужин подошел к концу, и Кэтрин начала подумывать об уходе. Но мужчины по традиции удалились, чтобы покурить и выпить в сугубо мужской компании. Девушка вздохнула, подумав, что соблюдение этого обычая именно сейчас весьма некстати. Исчезнуть, ни с кем не простившись, было неприлично, как бы плохо она себя ни чувствовала. Бессонные ночи с Джули давали о себе знать. Но дело было не только в этом. Чертенка, сидевшего в ней, постепенно заглушал голос разума и предостерегал ее, напоминая, что с графом Монкрифом надо вести себя осмотрительнее. Конечно, то, как он обращался с ней прошлым вечером, было возмутительно, но собственное поведение огорчало еще больше.

Когда Кэтрин еще жила со своими родителями, она пробовала лишь вино, сильно разбавленное водой. И вдруг она выпила столько бокалов крепкого бордоского и довела себя до такого ужасного состояния! Она никогда не чувствовала себя так скверно, как этой ночью, когда ее разбудила Джули. Плач девочки отзывался в ней страшной головной болью. Что заставило ее бросить столь странный вызов графу? Возможно, блеск в его глазах, которые глядели на нее так, будто владельцу их принадлежит весь мир и ничто не заслуживает его особого внимания? Эти размышления привели к неожиданному решению: Кэтрин захотелось еще раз взглянуть в лицо графа.

Спасло ее от этой очередной глупости то, что Фрэдди и Джереми, покурив, решили отправиться в библиотеку. В столовую вернулся только Жак. Он постоял, дождавшись, пока Кэтрин сядет на один из двух стоящих у камина стульев, и, наполнив бокал, подошел к ней.

— Налить вам чего-нибудь?

Девушка отрицательно покачала головой, наблюдая за ним. С бокалом вина мужчина подошел к камину и сел на второй стул. Жак несколько мгновений задумчиво наблюдал за пламенем, затем повернулся к ней и улыбнулся. Это была странная улыбка — пополам с грустью. Так улыбаются люди, которые внезапно вспомнили о чем-то далеком и болезненном.

— Расскажите, пожалуйста, о себе, мадемуазель, — попросил он, усилием воли отгоняя грусть. — Интересно узнать, как английская девушка научилась говорить по-французски как настоящая француженка. Такое произношение в школе не приобретешь.

— Это нетрудно, если девушка эта наполовину француженка, — ответила Кэтрин и, заметив удивление на лице собеседника, улыбнулась.

— Тогда все понятно. Кто же из ваших родителей принадлежал к этой благороднейшей из наций? — спросил он с легкой усмешкой.

— Моя мама. Она жила в Вердене, но уехала из Франции еще в 1798 году.

— О, поступок ее был весьма своевремен, — заметил Жак. — В Вердене, вы сказали? Как ее звали?

— Лизетт де Бурланж. А почему вы спрашиваете?

— Верден не такой большой город, а у меня там был много друзей. Но уверен, вы что-то путаете. Де Бурланжи — большое и известное семейство. Если мне не изменяет память, им удалось сохранить большую часть своих имений даже в наполеоновские времена. Не можете вы ошибаться?