Вот только на нее он не обращает внимания уже несколько недель!

Она не хочет чувствовать, как сжимается ее сердце, когда она видит мужа, ведущего пони с восседающей верхом Джули и весело смеющегося над чем-то сказанным дочерью. Ей надоело во время прогулок незаметно оглядываться на окно кабинета, в котором неподвижно стоит наблюдающий за ней Фрэдди. Надоело с волнением замечать, что верхние пуговицы его рубашки расстегнулись, обнажив треугольник кожи с черными вьющимися волосками… Она не хочет больше замедлять шаг в коридоре в глупом желании увидеть, как он смахнет пятерней упавшие на лоб волосы. Не хочет ловить себя на мысли о том, что хотела бы, подобно Джули и Робби, забыть обо всем и уткнуться в мощные плечи Фрэдди. Нет, ей не хочется прикоснуться губами к его сильной шее и очутиться в его объятиях, потому что только в его руках она чувствует себя защищенной и уверенной. Не хочет она уважать его, скучать о нем. Не желает сохнуть из-за него!

Фрэдди обвинил ее в том, что она использует свадебный контракт как орудие мести. Самое горькое, что это правда. А он? Если он тоскует по ней, как она по нему, то хорошо скрывает это. Если Фрэдди расстроен или рассержен, это совершенно незаметно. Он никак не проявляет своих мужских желаний. Кэтрин ничего не слышала о его связях с какой-нибудь симпатичной горничной, и он ни разу не покидал Монкриф ради своих любовных похождений.

Они во многом виноваты друг перед другом.

Только бы один раз оказаться снова в его объятиях! Отдаться ему без горьких слов и взаимных упреков.

Кэтрин снова встала со стула, подошла к двери, разделяющей их спальни, и дотронулась до нее рукой, словно это прикосновение могло связать ее с ним. «Ты чувствуешь, что я здесь?» Она стояла и ждала, ощущая трепет и растерянность. Чего она ждет? Прощения или только его страсти? Кэтрин опустила голову, прислонилась лбом к холодной двери и прикоснулась горячими губами к своей руке.

«Прости меня, Фрэдди, за ненависть, которую я испытывала к тебе».

Припомнились холодные зимние ночи и полыхающий в груди гнев. Тогда она жила этим гневом, лелеяла его с таким же неистовством, с каким сейчас надежду на прощение за это. Она была слишком молода и не знала, что своей ненавистью обрекает их обоих на страдания. Два человека не могут жить рядом, если связывает их только злость. Она хотела спокойно жить, быть уверенной в будущем, смеяться и любить. Хотела просыпаться в сладкой истоме рядом с ним и знать, что так будет всегда. Она хотела уверенно смотреть людям в глаза, зная, что ее родители благословили бы этот брак.

Она не хотела быть любовницей. Она хотела быть хорошей женой.

Фрэдди силен, беспринципен, ненасытен в своих желаниях и страсти. У него железная воля, благодаря которой он превратил небольшое наследство в огромную финансовую империю. Граф Монкриф достаточно могуществен и богат, он не обращает внимания на общественное мнение и ломает устоявшиеся традиции и правила. Захочет ли такой человек простить ее и перестать сердиться на нее? Неужели ничего не изменится и ей суждено до конца дней наблюдать за его жизнью, словно сквозь оконное стекло? Гнев затуманил ей разум, а молодость, неопытность и ощущение собственного могущества помешали понять все это. Добившись многого, она захотела еще большего. Вот и получила то, чего хотела! Неужели проклятие, которое она наложила на себя этим контрактом, останется с ней навсегда?

Совершенно глупая бумага! Впрочем, при чем здесь бумага? Виноваты ее глупость и упрямство. Она, и только она, повинна в том, что лишила себя ласк собственного мужа и подчинилась ложному чувству гордости. Не рассудок, а гнев, боль и обида на Фрэдди говорили в ней. Отсюда и это дурацкое условие.

Кэтрин резко опустилась на стул, обвела комнату широко раскрытыми глазами и прикинула, хватит ли у нее сил осуществить задуманное. Этому может помешать только ее гордыня. Трудно переступить через нее. Но если она все обдумала, то лучше начать действовать прямо сейчас.

Она подошла к секретеру красного дерева и взяла в руки перо. Первые несколько записок полетели в корзину. То выходило слишком требовательно, то напоминало мольбу о пощаде, то фразы получались фальшиво-веселыми. Наконец она нашла нужные слова. Кэтрин перечитала четвертое послание и облегченно вздохнула, словно сбросив с души тяжелый камень.

Оно было коротким, всего несколько слов, но Кэтрин опасалась, что сказала ими слишком много.


Если он до сих пор не превратился в бродячего лунатика, то только благодаря Господу. Он сумел сохранить выдержку, не уехал в порыве меланхолии в Лондон и не увлекся там спиритическими сеансами. Фрэдди не пытался развлечься с одной из своих горничных и не опустился до того, чтобы поколотить жену. Хотя, честно сказать, желание сделать это возрастало день ото дня.

Кэтрин удалось разрушить его хваленое самообладание за обидно короткое время. Он постоянно недосыпал, и бессонница уже начала отражаться на его состоянии. Дошло до того, прости Господи, что он на днях задремал за своим рабочим столом! Ему приходилось все чаще отгонять от себя мысли о ней. Единственное, на чем он еще мог сосредоточиться, была забота о детях.

Кэтрин представала в его сознании в виде недоступной языческой богини, какой-нибудь Матери-Земли, с извечно волнующими формами и мягкими призывными губами. Ее теплый, мягкий тон, которым она разговаривала с детьми, возбуждал и вызывал воспоминания о темных, безлунных ночах, от которых закипала кровь. Фрэдди издалека наблюдал за Кэтрин, когда она искала в библиотеке старинные книги по геральдике. Он слушал вечерами ее игру на фортепьяно и наслаждался переливами ее смеха, который проникал в окно вместе с ароматами засыпающего сада. Он прислушивался к ее шагам — быстрым и стремительным, говорившим о молодости и необузданном темпераменте шедшей по лестнице женщины. Фрэдди удивляло, что она сумела завоевать симпатии слуг, коренных лондонцев, скупых на проявления своих чувств. Но Кэтрин быстро нашла общий язык с каждым. С экономкой она разговаривала о цветах и пчелах, с дворецким — об искусстве принимать гостей и Мольере, с садовником — о поэтичности обычных растений и о заготовленных к весне черенках.

Его жена чертовски привлекательна и соблазнительна, будь все проклято! Если так будет продолжаться, то ему ничего не останется, как начать носить вериги и попросить портного расширить верхнюю часть брюк. Он никогда не носил ничего подобного, но ему смертельно надоело постоянно испытывать тесноту в собственных штанах.

О Боже, почему ты не дал несчастным смертным мужчинам умение понимать женщин?

Дело дошло до того, что в одну из утомительных ночей, когда сон начинал казаться высшим наслаждением, Фрэдди вдруг вспомнил о своей первой жене. А что, если Моника испытывала к его отцу такие же чувства, какие он ощущает сейчас к Кэтрин? Если четвертый граф отвечал взаимностью, то понятно, почему они все отбросили от себя, забыли о положении, привилегиях и титулах для того, чтобы просто быть вместе. Подумав об этом, Фрэдди даже почувствовал к Монике некоторую жалость. Своя боль помогла понять чужие чувства, и граф теперь смог простить отца и Монику за причиненные ему страдания. У него даже сжалось сердце, когда он подумал, что они сами страдали не меньше.

Что это было? Любовь или страсть? Что толкает одного человека к другому с силой, которой невозможно противостоять?

Он не успел обдумать эти вопросы: помешал стук дверь. Граф скинул обслюнявленную Робби рубашку и открыл дверь. На пороге стоял лакей с серебряным подносом в руках. Он был одет по полной форме — в зеленую с золотом ливрею. Фрэдди нахмурился, взял лежащий на подносе конверт и, пробормотав обычную благодарность, отпустил слугу.

При взгляде на украшавшую записку монограмму сердце Фрэдди екнуло и, пока он разворачивал бумагу, билось все быстрее и быстрее.

«Я хочу провести сегодняшнюю ночь с тобой. Не будешь ли ты любезен принять меня?»

Только Кэтрин могла написать так. Прямо, требовательно, до неприличия откровенно и с вежливым вопросом в конце. Будет ли он любезен принять ее? Да разве может сомневаться солнце, что земля с радостью встретит его, Кэт? Он хмуро поглядел на свои руки, жестко сжимающие послание. Он был слишком эгоистичен, чтобы сказать нет.


Кэтрин постучалась через час в дверь, разделявшую их спальни, вошла и первым делом подумала, что на этот раз ничего не напоминало классическую сцену обольщения невинной. Не было ни круглого столика с серебряной посудой, ни вина в ведерке со льдом, ни трепещущего пламени свечей. В комнате было темно. Ее глаза несколько секунд привыкали к темноте, прежде чем различили смутную тень в дальнем углу спальни. Фрэдди сидел в кресле. Сердце ее заколотилось в бешеном ритме. Постепенно она разглядела его фигуру, лежащие на подлокотниках кресла руки, твердо стоящие на полу ноги, поднятую голову. Гордая, высокомерная поза. Прямо король на троне, только скипетра и короны не хватает.

Похоже, что поведение его будет не таким простым. А может, наоборот, он сделает все легко и быстро? Судя по его одежде, более вероятно второе. На Фрэдди был халат, плотно запахнутый, но обнажавший длинные ноги и грудь. Они были густо покрыты волосами, и Кэтрин подумала, что он мог вообще обходиться без одежды. Если она однажды пришла к нему как похотливая девка, то он сейчас сидел перед нею как сфинкс!

Однако Фрэдди был намного опытнее, чем она. Он был просто очарован невинной растерянностью жены и наслаждался ее призывным желанием, которое она излучала, а Кэтрин ощущала в его позе лишь обиду и затаенный гнев.

— Ты и дальше намерен сидеть в кресле? — спросила она после нескольких минут молчания, в течение которых они лишь обменивались многозначительными взглядами.

— Только скажи, что ты хочешь, и я немедленно сделаю это. Я лишь раб твоих желаний, моя госпожа. Ты здесь приказываешь, я повинуюсь.

Кэтрин подошла к нему. В темных глазах ее что-то блеснуло, но, Фрэдди не понял что. Может, гнев, а может, слеза? Он надеялся — гнев. Ее слезы слишком сильное оружие против него.