— Очень хочу.

— С пряниками, да?

— А что это, доктор Ленгдон?

— Пряники? Как это у вас англичан? Печенье. Точно! У меня есть где-то немного. Шаопинг. — Он критически оглядел меня с ног до головы и добавил: — Думаю, тебе не помешает. Снимай пальто и садись.

При упоминании о соленом кунжутном печенье — шаопинге — у меня потекли слюнки. Я села на один из скрипучих стульев и, пока доктор заваривал чай, спросила, сможет ли он дать мне еще флакон лекарства для мисс Протеро. Он устало кивнул.

— Да, я сделаю еще, Люси. Мне жаль, но больше я ничего не могу. Честно говоря, сделать уже ничего нельзя, разве что облегчить ей боль, пока… — он посмотрел на меня, — пока она не умрет. Ты знаешь, что ей немного осталось?

— Да, я знаю, доктор Ленгдон. Мне от этого очень горько, но я уже смирилась с мыслью.

— Господи! Ребенок, воспитанный в духе истинно китайского фатализма! — пробормотал он, печально покачав седой головой.

Я не совсем поняла, но мне казалось, что он говорит больше с самим собой, чем со мной, поэтому из вежливости не переспрашивала.

Странно наблюдать, как мужчина заваривает чай, хоть я и знаю, что у доктора Ленгдона нет женщин, которые бы могли это делать. Мисс Протеро рассказывала мне, что в Англии мужья разрешают своим женам сидеть с ними за одним столом и что у мужчин только одна жена и нет наложниц. Я ей верила, но все это было так далеко от меня и так неправдоподобно, как в сказке. Доктор Ленгдон разлил чай в чашки с ручками. Я привыкла к таким: мы пользовались ими в нашей миссии, пока последняя не разбилась, так что мне было нетрудно пить чай у доктора. Он поставил блюдце с тремя кусочками шаопинга и велел мне все съесть, затем сел в плетеное кресло, вытянув ноги.

— Как дела в миссии? — спросил он.

— Все девочки здоровы, спасибо, доктор.

— Это уже кое-что. Но их не так уж мало для тебя одной.

— Ну, иногда бывает трудно, но я пока справляюсь.

Он сердито нахмурился.

— Не твое это дело, детка. Какого черта никто из английской миссии не взял на себя эту обязанность?

— У нас уже давно нет никаких связей ни с одним из миссионерских обществ, доктор. Мисс Протеро несколько раз писала в Сучоу пару месяцев назад, просила помощи, но никто не ответил.

Он долгое время сидел молча, потягивая чай и уставившись в одну точку. В его облике была какая-то глубокая печаль. Когда он, наконец, заговорил, мне показалось, что он просто думает вслух:

— Китай…. кишащий жизнью и смертью. Он дает жизнь миллионам, и миллионы его детей умирают и принимают это как должное, потому что так было всегда. Некоторые наивные души приезжают сюда, чтобы помочь. — Он посмотрел на меня и устало улыбнулся. — Думаю, я спас несколько сотен жизней. Капля в море. Думаю, мисс Протеро спасла несколько сотен девочек. Возможно, у больших миссионерских обществ результат позначительнее, но они, в основном, заняты обращением в веру. Подавляющее большинство таких новообращенных просто «рисовые» христиане, готовые перейти в любую веру, лишь бы не умереть с голоду. Я их не виню. Но все, что мы делаем, вместе взятое, это тоже лишь капля в море. Есть ли в этом смысл, Люси?

Почти как уроки по искусству беседы с мисс Протеро, но гораздо интереснее. Я поняла, что думаю о том, о чем прежде не задумывалась никогда. Как увлекательно понять для себя, что ты чувствуешь, а затем выразить это своими словами!

И я сказала:

— Я не знаю, есть ли в этом смысл, доктор Ленгдон. Я ничего не могу понять про миллионы. Я хочу сказать, что никогда не видела тех миллионов людей, о которых вы говорите. Но я каждый день вижу детей в миссии. Им нужна забота, сейчас только я могу заботиться о них, больше некому. Уверена, они не чувствуют себя каплей в море. Думаю, что люди, которых вы лечите, тоже так себя не чувствуют.

Доктор Ленгдон с любопытством смотрел на меня, затем встал и принялся ходить по комнате.

— Все это не очень правильно, — сказал он, нахмурившись. — Я в Китае по своей воле, мисс Протеро — по своей, — он повернулся ко мне. — А как же ты, Люси? У тебя выбора не было, ты осталась здесь, будто это само собой разумеется. Боюсь, в основном, по вине мисс Протеро, несмотря на все мое к ней уважение. Но я должен был все это предвидеть. Какой же я дурак! — Он нетерпеливо покачал головой. — Ты — английская девушка и должна быть дома, в Англии. Ты должна жить достойной жизнью и получить достойное образование, а не работать, как проклятая, чтобы прокормить нескольких китайских детей.

Наверное, у меня был испуганный вид, поэтому он продолжил:

— Все правильно, они не должны голодать, но это не твоя забота, Люси. Если бы Британское правительство тратило на миссии столько же денег, сколько оно потратило на «опиумные» войны, или если бы правительство Соединенных Штатов только… — Он пожал плечами. — Нет, это несправедливо. Китайцы сами не позволили бы. Ни императрица, ни Маньчжурский двор никогда бы не позволили нам, дикарям, очистить для них страну. И я их не виню. Но есть кое-что еще, Люси… Быть беде, может быть, в этом году, может быть, в следующем. Это неизбежно. В один прекрасный день, и он не за горами, китайцы не захотят более терпеть чужаков в своей собственной стране. И они кое-что для этого предпримут — и полетят головы.

Он перестал бегать по комнате и остановился передо мной, но я ничего не ответила, потому что дожевывала последнее печенье, а мисс Протеро запрещала мне разговаривать с набитым ртом.

— Тебе необходимо уехать домой, Люси, — медленно сказал он. — Я очень виноват в том, что не подумал об этом раньше. Тебе необходимо уехать домой, дитя мое.

— Очень любезно с вашей стороны, что вы беспокоитесь за меня, доктор, — ответила я, как только смогла прожевать, — но мой дом здесь, другого у меня нет, и уехать мне некуда. Да и кто останется с детьми?

Он потер глаза.

— Да, я знаю, все не просто. Мы так заняты своими повседневными заботами, что у нас нет времени задуматься о будущем. Но это важно, Люси. Когда свершится, будет очень плохо. Я знаю эту страну. Я знаю Ченгфу. И я знаю мандарина Хуанг Кунга. Он ждет не дождется своего часа, у него руки чешутся, ему не терпится натравить своих солдат на чужаков. Я сам напишу вашему послу в Пекине. Я обращусь к американским миссиям. Кто-то должен взять на себя заботу о детях, чтобы ты могла уехать домой.

— Да, доктор Ленгдон, — ответила я, потому что невежливо спорить со старшим, да к тому же с мужчиной, но то, о чем говорил доктор, было совершенно невозможно. Иногда мне так хотелось увидеть эту неизвестную страну — Англию, частью которой я была и о которой так часто рассказывала мисс Протеро! Но я знала, что этого никогда не произойдет, как и знала, что бесполезно надеяться, что кто-то позаботится о детях. Не было никого, кроме меня.

Я медленно, чтобы продлить удовольствие, доела шаопинг и теперь чувствовала себя спокойнее. Может быть, я волновалась потому, что была голодна?

— Как ты думаешь, сможешь продержаться месяц или чуть больше, пока я все организую? — спросил доктор Ленгдон, смешивая какие-то лекарства в углу комнаты на другом столе, заставленном флаконами.

— Да, конечно смогу, спасибо.

Он взглянул на меня и скорчил смешную рожицу.

— Жаль, не могу подкинуть тебе пару долларов: я только что все отдал за новую партию лекарств и, что называется, «вылетел в трубу». Думаю, от мисс Протеро ты такого не услышишь. Это значит, что у меня нет денег. — Он размешивал лекарство длинной стеклянной палочкой. — Большинство моих пациентов слишком бедны, чтобы платить.

— Мне очень жаль. У вас нет богатых пациентов, доктор Ленгдон?

Он улыбнулся. Улыбка сделала его моложе, и он уже не казался таким уставшим.

— Есть, но не много. В основном, я лечу бедняков, которые не могут себе позволить китайского врача. Для них это к лучшему. Китайский доктор загонит тебе иголки в руку, чтобы вылечить желудок, или обмотает рану бумажкой с волшебными заклинаниями, чтобы изгнать злых духов из крови.

Он разлил лекарство в два флакона и закупорил их крышками.

— Ну, барышня, готово. Я приготовил двойную порцию, думаю, хватит.

Мне стало страшно.

— Вы хотите сказать, мисс Протеро больше… больше не понадобится?

— Похоже, нет. — Он положил руку мне на плечо. — Если боли усилятся, увеличь дозу. Она будет спать почти все время, но это уже не имеет значения. Все, что мы можем сделать для нее, это облегчить ей боль. Я приеду в миссию на следующей неделе, если ты не пришлешь за мной раньше.

— Да, доктор. — Хоть я и понимала, что мисс Протеро умирает, ужасно знать, что ей так мало осталось. — Мне нужно выполнить одно поручение. Можно я зайду за лекарством на обратном пути? — спросила я.

— Когда тебе удобно. Если меня вызовут к больному, я оставлю лекарство у соседки, прачки. На нее можно положиться.

Я надела пальто и шляпу, поблагодарила доктора Ленгдона за чай с печеньем и уже собиралась отвесить ему поклон, но вдруг вспомнила, как должна вести себя английская девушка. Я протянула доктору руку и сделала реверанс. Он ласково взял мою руку и, как-то странно глядя на меня, сказал:

— Интересно, ты сама знаешь, какая ты красивая, Люси?

Я покраснела от стыда, потому что подумала, что доктор Ленгдон смеется надо мной, но увидела, что он не шутит, и вдруг до меня дошло, что чужакам могут нравиться девушки с круглыми глазами, большими ступнями и белой кожей, потому что они сами такие же, как я.

— Забавно, — медленно продолжал он, — по всей Англии и Америке у многих девушек твоего возраста самая, может быть, большая проблема на сегодняшний день — как завить локоны. — Он вдруг улыбнулся. — Будь я на тридцать лет моложе, я бы променял миллион таких, как они, на одну такую девушку, как ты, Люси.

Я не совсем поняла, что такое «завить локоны» или что означает «променять миллион девушек на меня», но я поняла, что он сделал мне комплимент, и от этого мне стало очень не по себе. Если бы доктор знал, что я собираюсь сделать, он бы перестал меня уважать и уж никаких комплиментов я бы от него не услышала.