Немедленно вслед за этим она снова появилась над водой. Фыркала, кашляла, отплевывалась. Почувствовав дно под ногами, она встряхнулась. Ее окружал полумрак. Ян взял ее за руку и повел. Они вступили на тонкий песок. Стало яснее и светлее. Над их головами скала несколько раздалась: лучи солнца падали в грот. Дно медленно подымалось. Их принял мягкий песочный берег. Она легла, спустившись с ногами до подбородка в теплую воду. На ее груди играл теплый солнечный луч.

Она скоро отдышалась, поднялась и села. Перед ней, наполовину в воде, лежал Ян. Его кожа, там, где ее омывала вода, походила на синий, как глетчер, мрамор. А над водой была коричневой и теплой.

— Ну, как тебе нравится здесь? — спросил он ее.

Она осмотрелась кругом. Наверху, в крыше из скалы, была узкая дыра, к тому же зубчатая. Один лишь дрожащий солнечный луч наклонно проникал через нее. Почти белым блестел внизу песок, а воздух казался темно-синим. Над ней скала отсвечивала красно-коричневым блеском, дальше казалась желтой и черной. Вода под расщелиной в скале была зеленая, а там, где омывала ее ноги, светло-голубая. А сзади она была темно-синей, почти фиолетовой, наконец, совершенно черной.

Ей все еще было холодно. Она слегка дрожала. Он подошел к ней, стряхнул воду с тела: светясь, попрыгали серебряные капли в синеву воздуха. Он сел возле нее, растер ее руки и ноги, плечи и бедра, все тело. Она улыбалась ему, чувствовала, как тепло пульсирует в ее жилах кровь.

Он отпустил ее и только держал ее руку.

— Теперь мы уже не люди, — тихо говорил он. — Мы — водяные существа, дети солнца.

Взор его мечтательно покоился на красках.

— В этом гроте живет морское чудовище, говорят рыбаки. Так, впрочем, думают только самые просвещенные, вроде Карло. Набожные утверждают, что вовсе не морское чудовище живет здесь, а демоны, языческие морские боги. Голоса их, говорят они, можно слышать через дыру сверху.

Он сидел рядом с ней и обнял рукой ее плечи. Ей становилось тепло, и она чувствовала, как эта теплота, исходя от нее, окутывает его. Она прильнула к нему.

— Если какой-нибудь рыбак, — сказал он, — взберется на скалу и услышит наши голоса, он подумает: тут боги тихого грота.

— А разве это не так? — прошептала Эндри.

Он провел рукой по ее волосам. Она сняла повязку и вынула гребни. Косы упали. Она их расплела, и длинные волосы окутали ее плечи. В темноте, в синем воздухе блеснули красноватые волосы.

Они тесно прижались друг к другу. Когда он наклонился над ней, она протянула ему свои губы.

— Ян! — прошептала она.

Они лежали на белом песке, наполовину покрытые водой. Глубоко в скале, глубоко в море. Только луч солнца видел, что было между ними.

* * *

В этом гроте она оставила свою повязку, гребни и шпильки.

— Следуй за мной, — сказал он, — нырни и широко раскрой глаза. Где увидишь свёт, туда и плыви.

Он проделал это перед ней раза два, выплыв наружу и снова вернувшись в грот.

Она последовала за ним. Скоро они снова были под палящим солнцем. Мимо проплыл рыбак. Ян окликнул его, и они взобрались в лодку. Эндри сидела у борта и мечтательно смотрела назад — там находилось место, где она была счастлива. Оно навсегда, пока стоит земля, останется таким же. Только там было ее брачное ложе — и нигде больше!

Они подъехали к малому берегу, нашли свои платья и поднялись в грот Митрас. Поднялись дальше по всем ступеням, мимо Арко, вокруг горы Тиберио. Они медленно шли под руку, не говоря ни слова. Чувство блаженства охватывало Эндри: если бы так было всегда и не могло быть ничего другого!

Если она чего-то желала, если о чем-либо мечтала на этом блаженном пути, так только об одном: чтобы сюда, им навстречу, пришла бабушка. Если бы она могла быть здесь, где они идут рука об руку…

Дни были однообразны и все же один, как другой, полны счастья. Они бродили по горам, плавали в море, скрещивали шпаги друг с другом и со своим учителем фехтования.

Созревал виноград. Пришла и ушла осень. Но солнце продолжало смеяться, и лето оставалось на их острове. Эндри жила, как Ян, дышала и чувствовала, как он. Как полевые лилии, которые все еще цветут среди скал…

Она осталась спокойной и тихой, когда наступил конец. Однажды утром он получил письмо. Прочел его и взволнованно вскочил:

— На, читай! — крикнул он ей. — Я должен встретить их в Каире, Диди Гранштеттена и маленького Гальдена, — наконец-то! Мы хотим подняться к Голубому Нилу — поохотиться на слонов, львов, гиппопотамов, и кто там еще живет. — Он смеялся, как школьник.

— Когда ты собираешься ехать? — тихо спросила Эндри.

— Завтра! — воскликнул он. — Нет — уже сегодня. Я могу еще успеть на последний пароход в Неаполь. Все равно я должен экипироваться в Каире, так что мои вещи могут остаться здесь. Возьму с собой лишь ручной чемодан.

Она согласилась. Помогла ему уложить вещи. Проводила его к Большой Набережной.

— Я напишу тебе, — сказал он. — И приеду сюда, когда все кончится. Расскажу тебе обо всем.

Он не заметил, как она была разбита. В этот день она и сама не заметила этого.

Она медленно подымалась с набережной к городку через Соборную площадь, через узкие улицы, между заборами садов. Тихо говорила себе:

— Теперь он уедет в Египет. К Голубому Нилу на охоту. Затем вернется и снова будет как раньше.

Но она хорошо знала, что этого никогда больше не будет.

Она жила на их вилле. Антония и старая Констанца прислуживали ей. Ян распорядился перевести ее состояние в один мюнхенский банк. Оттуда она ежемесячно получала деньги — гораздо больше, чем расходовала. Она совершала прогулки, бродила по острову, взбираясь на горы и спускаясь с них, как делала с Яном. Закрывая глаза, она думала, что он идет рядом с ней.

Все, что она хотела бы сказать ему, она тихо говорила себе самой. Писать — не знала куда…

Да и то, что она думала, не могло быть написано. Об этом можно лишь сказать, да и то в редкие минуты.

К ней пристала изголодавшаяся собака и всегда бегала рядом с ней. Она относилась к ней хорошо потому, что Ян любил собак. Эндри понимала взгляд собаки: что будет со мной, если ты уедешь? Разве она сама не была брошенной собачкой?

Учитель фехтования приезжал к ней дважды в неделю. Он оставался на целый день, фехтовал с нею, давал ей уроки языков. И приходил в восторг от ее быстрых успехов, засыпал ее похвалами. Она была этому рада. Думала: может быть, и Ян будет этим доволен.

Когда пришла весна, она послала за крестьянами с гор, Пеппино и Натале. Она поехала с ними к скалам Фараглиони, велела обвязать себя веревкой и карабкалась вверх. Ловила травинкой голубых ящериц, как учил ее Ян, играла с ними, а затем отпускала их. Как-то раз она нашла одиннадцать яиц чаек и отнесла их старой Констанце, которая должна была приготовить из них яичницу, как готовила для Яна.

Иногда она вынимала его вещи, оставленные им костюмы и белье. Осматривала их почти с нежностью и снова запирала в шкаф. Или же гладила его шпагу и саблю, фехтовальную маску. Каждый день говорила о нем с обеими женщинами.

Иногда приходила весточка. Открытка, а порой и письма. Сердечные, теплые, но в них не было ни одного слова любви.

Нет, он ей никогда и не говорил, что любит ее. Как и бабушка никогда ей этого не говорила. Она гладила ее по волосам, по лбу и по щекам. Это была ее единственная ласка. Ни разу она даже ее не поцеловала.

Ян — Ян ее целовал. Он обнимал ее руками. Она лежала с ним в укромных местечках на берегу в скале, под каменными дубами и каштанами на склоне Монте-Михеле. Столько ночей она делила с ним его ложе, пока солнце, смеясь, не будило их своим поцелуем.

Теперь она поняла: он брал ее потому, что она принадлежала всему этому. Потому, что он любил Войланд и Рейн, веселое гарцевание в полях, лесах, быстрое скольжение по обледенелым равнинам, потому что он любил графиню и ее гордых соколов, он любил и ее, любил ребенка, Приблудную Птичку, которая была принадлежностью всего этого. И потому, что он любил синее море и скалистые гроты, эти горы и дикие овраги, небо и горячее солнце, потому что он любил все это на счастливом острове Капри, — он взял также и ее, которая этому принадлежала.

Она была частью этого острова, как некогда была частью Войланда.

Такой была его любовь.

* * *

В своей комнате в отеле «Plaza» в Нью-Йорке Эндри Войланд ждала своего кузена, ждала весь день и весь вечер. Один раз зазвонил телефон. Она вскочила, взяла трубку, Но это был не Ян, а Гвинни Брискоу.

Она отвечала рассеянно — что ей было делать с Гвинни сегодня вечером? Она мечтала о солнечном острове, о глубоком морском гроте их счастья.

Однако вспомнила свое обещание Тэксу Дэргему.

— Послушай, Гвинни, — сказала она. — ты читала сегодняшнюю газету? О несчастье с аэропланом в Солт-Лэйк-Сити? Обещай мне, что ты не будешь летать.

Она слышала, как задрожал голос Гвинни.

— О! Ты обо мне беспокоишься? Спасибо тебе — спасибо! Конечно, я не буду летать, если ты этого не хочешь.

И затем — не может ли она придти к ней сегодня вечером — увы! — только на минуту?

Но Эндри отказалась. Она чувствовала себя не совсем хорошо. Она приедет завтра, нет, лучше послезавтра!

В десять часов — снова звонок. У телефона был Ян: он ждет внизу в приемной. Ян попросил ее сойти — только поскорее, он очень спешит. В одну минуту она надела шляпу, накинула пальто, побежала по коридору, спустилась в лифте. Она улыбалась, потому что снова повиновалась ему буквально по первому слову, — сегодня, как и всегда в жизни.

Ян вскочил с кресла и пошел ей навстречу.

— Видел Штейнметца, — воскликнул он, — только что отвез его на вокзал. Сумасшедшая история — то, чего он от меня хочет, еще никогда не бывало! Я рассказал бы это тебе, Приблудная Птичка, если бы имел хоть пять минут свободных. Но я должен тотчас же ехать в клуб для разговора с одним человеком из Уолл-Стрита — по тому же делу. Проходя мимо «Plaza», хотел быстро сказать тебе «добрый вечер». Как дела, Приблудная Птичка?