И вот как-то июльским утром, проверяя свою ячейку для информации, она обнаружила сложенное пополам послание на бланке колледжа. В нем говорилось: «Просьба явиться для срочного разговора со мной в мой кабинет. У. Поллок».

Ни один первокурсник не приглашался официально в кабинет Поллока просто так, если к этому не вынуждали чрезвычайные обстоятельства, как правило, неприятные. Последние вызовы ее одногруппников были связаны с курением марихуаны в уборных колледжа. Внезапно ее охватила тревога. Может, за этим вызовом стоит ее недавнее дерзкое поведение плюс слабые результаты экзаменов? И ее ожидает страшно унизительный и покровительственный «разговор по душам»? Либо, еще хуже, настоящая головомойка, угроза исключения? Роза решила держаться независимо.

Секретарша Поллока даже не стал справляться, занят ли он, когда Роза явилась по вызову. Она просто позвонила по внутреннему телефону, объявила о приход Розы и велела ей идти прямо в кабинет.

Демократический стиль руководства проявлялся у Поллока в том, что он ладил со всеми. Он очень гордился этой своей способностью и считал вечные компромиссы неизбежной и справедливой платой за покой. И в душе Роза не раз задумывалась, не кроется ли за этим его некоторое двуличие?

— Садись, дорогая моя, — приветствовал он ее, и тень неловкости скользнула по его привычно жизнерадостному лицу. Роза присела очень осторожно, широко раскрыв глаза и придав им вопросительное выражение. Она надеялась, что выглядит строгой, однако внутри у нее бушевала паника. Она надеялась, что он не станет ходить вокруг да около в своей обычной цветистой манере.

— Роза, представь меня на миг президентом маленькой, независимой страны, — начал он бурно, поднимаясь со стула и расхаживая по кабинету. — Такой президент должен думать о благе любого гражданина. Никто не должен испытывать притеснения или несправедливость, никто не должен приноситься в жертву, свобода личности должна составлять святая святых. Свобода слова, свобода мысли, свобода совести. Однако президент должен думать и об общем благе. Он должен остерегаться бунтовщиков. Он должен быть защищен от демагогов. Он должен обуздывать тех, кто создает угрозу социальному строю, которым, правильно или нет, был установлен ради блага большинства граждан. И балансировать между этими двумя идеалами очень нелегкая работа.

«Ох, так не тяни же», — подумала она.

— Извини, Билл, — вслух перебила она его холодно, немного дерзко используя его христианское имя. Внешне она держалась уверенно, собранно, даже нагловато. А внутри чувствовала себя нашалившим ребенком, которого ожидает взбучка. — Мне хотелось бы, чтобы ты говорил ясно. Если ты должен наказать меня, то пожалуйста, не тяни.

Поллок расстроенно вздохнул.

— Роза, ты как обоюдоострый меч. Ты и ценное приобретение для колледжа, и угроза его стабильности. Мнения о твоих работах, — и я уверен, ты это знаешь, — разделились. Я сам, разумеется, высочайшего мнения о твоей оригинальности. Льщу себе мыслью, что обладаю даром восприятия, который, впрочем, отсутствует у некоторых моих коллег. Однако должен тебе сказать, как ты, несомненно, понимаешь, что некоторые из них считают тебя непокорной бунтаркой, трудновоспитуемой и капризной.

Роза опустила глаза, покоряясь судьбе. Она ощущала странное безразличие. Поллок заторопился.

— Я должен сообщить тебе, что после недавнего, очень длинного педагогического совета, внимательного рассмотрения экзаменационных работ и оценки результатов конкурса ты в итоге была выбрана для обмена с институтом Финделстайна в Нью-Йорке. — Роза уставилась на него, ничего не понимая. — Поздравляю. Моя секретарша сообщит тебе все подробности, — закончил он, со значением пожав ей руку с видом человека, сознающего, что заслужил, хорошую выпивку. — И желаю удачи.

Розе потребовалось время, после того как прошел первый шок, чтобы осмыслить случившееся. В конце концов она пришла к выводу, что не исключили ее лишь потому, что появилась возможность избавиться от нее путем поощрения. Она не могла и надеяться постичь все политические интриги, происходившие за закрытыми дверями в последние недели. И просто пришла к заключению, что невольно стала чем-то вроде горячей картошки. И машинально представила себе сюрреалистическую картину: маленькая печеная картофелина, у которой из крошечных ушей валит пар, с удивлением глядит вверх на Большое Яблоко[21].

Через два месяца она уезжала в Нью-Йорк. Найджел и Аймоджин купили ей в подарок серебряного Святого Христофора. Филиппа притащила большую, роскошную книгу о галереях Нью-Йорка. А Энид со слезами извлекла персональный сигнал тревоги на батарейках, завернутый в подарочную бумагу. Она была убеждена, что Нью-Йорк просто кишит насильниками и грабителями.

— Ты насмотрелась телепередач, мама, — успокоила ее Роза. — Да и вообще, первые недели я буду жить в Христианской Ассоциации. Что может быть безопасней?

И когда реактивный «боинг» поднял ее над Хитроу, Роза почувствовала страстную надежду, что вместе с этим новым приключением она сможет забыть о всех своих старых ошибках. Безуспешно пыталась она обмануть себя, что на самом деле ужасно боится всего — перемен, трудностей, одиночества.

Полет проходил неспокойно. Роза оказалась зажатой между бизнесменом с жесткими локтями, который страдал одышкой и поглощал неимоверное количество беспошлинного спиртного, и маленькой, непоседливой женщиной со слабым мочевым пузырем, что занимала место у окна и постоянно наступала Розе на ноги, в очередной раз отправляясь в хвост самолета. Роза тоже решительно включилась в самолетные развлечения — потягивала через соломинку напитки, заставляла себя есть пластиковую фирменную еду и постоянно напоминала себе, что ей уже двадцать пять лет и что она стоит на пороге интересных и поучительных событий в ее жизни. Ведь чистый абсурд сидеть тут и нервничать, словно неврастеничная школьница. Однако здравый смысл отступил в конце концов куда-то далеко, когда она поняла, что значит быть одинокой путешественницей, пытаясь после долгого полета справиться с тяжелым багажом и документами, и все это наперегонки с несколькими сотнями других пассажиров. Ее чемоданы оказались самыми последними на конвейере; жующий жвачку таможенник с подозрением отнесся к их содержимому; тележку она нигде не могла отыскать. В результате она чуть не падала в обморок от тяжести багажа, когда выбралась из преддверия ада — зала для приезжающих — и шагнула на настоящую американскую землю.

Она позавидовала пассажирам, которых встречали улыбающиеся и машущие им руками друзья и родственники, приехавшие, вне всяких сомнений, на оборудованных кондиционерами лимузинах, что дожидались поблизости. Она взвешивала за и против, выбирая между аэропортовским автобусом плюс подземкой либо такси до места назначения и черт с ними, с тратами, когда услышала холодный, знакомый голос, который произнес за ее правым плечом:

— Добро пожаловать в Америку, Роза.

Он забрал у нее чемоданы еще до того, как она успела их уронить от шока и неожиданности.

— А что ты тут делаешь, — только и сумела она произнести. Ее слова прозвучали скорее как обвинение, чем приветствие.

— Встречаю тебя, — протяжно заявил Алек.

За терминалом их ожидал автомобиль с шофером. Алек распахнул перед ней дверцу с преувеличенной вежливостью, пока шофер загружал ее чемоданы в багажник. Все еще не опомнившись, Роза опустилась на мягкое сиденье, желая лишь одного — чтобы оно проглотило ее без следа. Несмотря на то, что тело ее застыло в напряжении, мозг лихорадочно работал.

Алек же, наоборот, держал себя так, будто их встреча была самым обычным делом, словно Роза сообщила ему о своем приезде и попросила встретить. Он проявлял небрежную savoir-faire[22] урожденного нью-йоркца, приветствующего гостью из Англии, и все время любезно болтал, — в то время как она сидела оглушенная, — обращая ее внимание на знаменитый небоскреб как раз перед тем, как ему исчезнуть: их проглотил тоннель, который должен был, пройдя под Ист-Ривер доставить их на Манхэттен. И пока они ехали глубоко в брюхе земли, он пронзительно поглядел на нее.

— Как я вижу, ты сохранила фигуру, — с кривой усмешкой заметил он.

— Сохранять и восстанавливать было нечего. Это оказалась ложная тревога.

— О, дорогая. Ты очень огорчена? — мягко спросил он, поднимая бровь.

Роза не спешила с ответом, заставив себя встретиться с его сардоническим взглядом.

— Не подлавливай меня, Алек. Ты сам знаешь все ответы, так что, прошу, избавь меня от своих приемов испанского инквизитора.

— Всего я не знаю, — ласково поправил он, отказываясь отпускать ее взгляд. — Но скоро узнаю. Ты сама мне все расскажешь.

— Вот уж не собираюсь рассказывать тебе хоть что-то, — вспыхнула Роза. — Я приехала сюда, чтобы начать новую жизнь, а не пережевывать с тобой давние истории. Куда мы едем? — спросила она, когда автомобиль снова выскочил на затянутый дымкой дневной свет. — Я должна остановиться в Христианской Ассоциации. Адрес… — И она стала рыться в своей сумке среди документов.

— Не имеет значения, — сказал Алек. — У нас зарезервирован номер в «Валдорфе».

— Возможно, ты и будешь там жить, — рассердилась Роза, — но я-то уж точно нет.

— Заткнись, Роза, — бесстрастно проговорил Алек. — У тебя еще будет возможность поспорить, когда мы приедем.

Она замолчала, вся кипя от злости. По своему горькому опыту она знала, насколько бесплодными оказываются попытки противоречить ему. Алек, казалось, был доволен тем, что беседа завяла. Он вел себя возмутительно спокойно. Роза остро чувствовала его физическое присутствие всего в нескольких дюймах от нее. Он выглядел до боли прежним. Пожалуй, лишь слегка постаревшим, слегка похудевшим. Волосы его выгорели на солнце, а глаза стали еще голубее, чем прежде. Роза опять испытала покалывание кожи, руки ее задрожали, а дыхание прервалось. Тупая, ноющая боль, похожая на хроническую зубную, возобновила прежнюю хватку на сердце. Она ощутила свою беспомощность, словно жалкая металлическая стружка, пойманная магнитом. Что ж, решительная схватка назревала. Она была намного сильнее, чем во время их последней, мучительной встречи. Дух у нее был свободен. И она никогда, никогда не даст ему догадаться, как он ранил ее.