Он запротестовал, увидев пищу, однако Роза строго заставила его поесть, после того как он проглотил сок и аспирин.

— Ну, Роза, — сказал он наконец, когда она с неохотой позволила ему оставить часть еды на тарелке, — ты тут проделала хорошую работу, спрятав мои галстуки и удалив все острые предметы? Какое счастье, что нет газа, хотя у меня остались кое-какие рудиментарные представления, как устроить себе казнь на электрическом стуле.

Шутка, казалось, сулила добро.

— Нет необходимости, — храбро заявила она, — потому что я останусь тут ночевать и не уеду, пока не буду уверена, что с тобой все в порядке.

Его реакция удивила ее.

— Останешься на ночь. О, Роза, неужели правда? Я хочу сказать, неужели ты не против? — искреннее признание своего страшного отчаянного одиночества, которое сделал Найджел, сжало ей сердце.

— Конечно, нет. В конце концов, я ведь твоя сестра.

В ответ на это Найджел поглядел на нее достаточно испытующе, прежде чем признал:

— Да, конечно, это так.

На следующий день она не стала отправлять его на работу. Позвонив в его контору, она обнаружила, что кудахчущая секретарша уверена, что Найджел болен вирусным гриппом, об этом было произнесено много слов, и нет, он не должен появляться, пока не поправится окончательно.

Она отослала прочь уборщицу, заверив ее, что на оплате это не отразится, и получив любопытный, понимающий взгляд в ответ на свои придуманные объяснения, сопровождавшиеся пожатием плечами: однако женщине было явно все равно. Найджел встал довольно поздно, но позавтракал плотно. Роза предложила ему погулять на свежем воздухе. Ей хотелось рассказать Найджелу кое-что из своих новостей. Предвкушение, что ее появление окажется для всех громом среди ясного неба, потерпело полнейшее фиаско, и сейчас ей с нетерпением хотелось узнать реакцию Найджела.

Она намеревалась представить ему основательно подчищенную версию событий, но после того как увидела его на дне пропасти, почувствовала необходимость быть с ним честной, в принципе, если не в фактах. Или же настолько честной, насколько она могла себе позволить, не выдавая глубины своих чувств к Алеку.

Пока они гуляли, она объяснила, что поехала еще на одни летние курсы во Францию, упомянув об этом вскользь, так как Филиппа могла случайно проговориться про ее визит в Бретань. Однако Филиппа, с типичной для нее хитростью, держала Найджела в полнейшем неведении. Роза сказала ему, что Билл Поллок был руководителем, что он убедил ее решиться пойти в художественную школу, в которой занятия начнутся на следующей неделе. Затем, после некоторых колебаний, бросив на него украдкой косой взгляд, она добавила:

— Я познакомилась во Франции с одним мужчиной.

— Я так и подумал, — заметил Найджел, его остроумие, очевидно, полностью восстановилось. — Я имею в виду, честно, Роза, что ты совершенно неузнаваема. Одежда, волосы, все. Раньше просто держала свой огонь под спудом. Догадываясь, что тебе было по-настоящему интересно во Франции. — Он бросил на нее острый взгляд.

— Было не совсем так. Я просто решила, что поездка во Францию даст мне шанс немного развеяться. Я переменила свою внешность совершенно хладнокровно. Несколько покупок в магазинах, парикмахеры, все прочее. Сработало здорово. Беда в том, что получила я больше, чем рассчитывала.

Что-то звонкое и хрупкое в ее голосе заставило его остановиться. Он направил на нее взгляд. Роза почувствовала, как ее оборонительный вал рухнул, взор затуманился. Сочувствие расслабит ее и превратит в хныкающую развалину.

— Роза, — печально пробормотал Найджел. — Ты тоже была обижена, да?

Ее слезы каким-то образом восстановили его. Пока она рыдала в его объятьях, к нему вернулось уважение к себе.

Найджел имел лишь самые смутные представления о Художественной школе. Сам он никогда не был наделен ни малейшей крупицей художественного таланта, и хотя не скупился на похвалы через плечо Розы всякий раз, когда видел ее рисунки, никогда не претендовал на понимание предмета. Он считал ее смену рода деятельности эксцентричной, но чем-то, на чем женщина могла и выиграть. И в самом деле, он, казалось, не принял все слишком всерьез, хотя и изобразил неодобрение. Он даже оглушительно рассмеялся, когда вообразил, как Рональд и Энид восприняли письмо Розы, и это помогло Розе развеять страх от предстоящей встречи с ними. Через пару дней терапии бездельем Найджел объявил о своем решении вернуться на работу.

— Это единственный способ выбросить ее из головы. Плюс к тому я ожидаю кое-кого, кто будет готов утешить меня.

Роза поняла, что ее роль спасительницы приближается к финишу.

— Хорошая мысль, — присоединилась она. — Мне завтра нужно будет посмотреть несколько комнат, так что я скоро больше не стану стеснять тебя.

Хотя Роза звонила Филиппе, чтобы держать ее в курсе событий, верность Найджелу как-то запрещала ей остановиться у нее. Почувствовав это, Филиппа не настаивала на своем приглашении.

— Комната? Звучит немного гнетуще. Это обязательно? Нечто вроде современного эквивалента мансарды?

Роза улыбнулась, подумав с чувством вины о нетронутом счете у Коуттса.

— Не совсем так, но мне не нужно много места. Все необходимое для занятий живописью есть в колледже, и я не буду проводить много времени дома. Так что мне действительно место требуется лишь для того, чтобы есть и спать.

— Почему бы тогда тебе не остаться здесь? — неожиданно спросил он. — Я тоже здесь почти не бываю. Тут ведь две спальни, так что ты не будешь меня стеснять. Если не будешь обращать внимания на случайные вещи, которые начинают стучать по ночам.

— Ты это серьезно? — спросила Роза, удивленно глядя на него. Она в глубине души боялась неизвестного ей одиночества, и ей не хотелось жить одной. А делить комнату с незнакомой девушкой у нее тоже не было желания, хотя утешающе было бы иметь кого-то, кому не безразлично, жива ты или мертва.

— Разумеется, серьезно. И не потому, что ты моя сестра, и я вижу в этом свой долг либо что-то вроде такой же чепухи. Скорее, потому, что ты, вероятно, единственный человек, с кем я могу жить вместе и от кого не полезу на стенку. Кроме того, — добавил он невзначай, — ты вообще-то мне не сестра.

Так и решили. Рональд и Энид, которых невероятно поразило письмо Розы, заметно успокоились, когда она позвонила им и дала свой новый адрес. По их мнению, она не могла окончательно сбиться с пути истинного, раз ее компаньоном был Найджел.

— Хорошо, Роза, — модулированным голосом произнес отец, — я полагаю, что ты достигла такого возраста, когда едва ли станешь обращать внимание на всяких там длинноволосых бездельников.

— Я надеюсь, что ты будешь создавать полезное искусство, моя дорогая, — суетилась Энид. — Жена племянника Мойры Джерман иллюстрирует детские книжки. Они просто очаровательны. Возможно, она могла бы тебе помочь наладить кое-какие связи. — Роза терпеливо выслушивала это и гадала с усмешкой, о чем сейчас сплетничают ученицы в Холитри.

Очень лестно, когда тебя приветствует сам Билл Поллок, который увидел ее, когда она подходила к Художественной школе Гоуэра. Не смущая ее перед безымянной толпой, он тепло потряс ей руку и сказал театральным шепотом, чтобы она дала ему знать, если возникнут какие-то проблемы. Роль Поллока была скорее чисто административной, а Роза получила облегчение от мысли, что, похоже, будет не слишком часто встречаться с ним. Ей не хотелось чувствовать, что все, что она ни сделает, будет тут же известно Алеку. Занятая проблемами Найджела и суетой по налаживанию своей новой жизни, она ухитрилась сократить свои часы грустных раздумий до ночных, которые были наполнены мучительными, бессонными томлениями и кошмарными снами.

Ее однокашники, ясное дело, моложе Розы, что в какой-то степени изолировало ее, хотя зрелый возраст давал ей определенный статус. Средний стандарт их достижений был теоретически высоким, однако для нового, критического глаза Розы немного все-таки мелковат. Методика обучения у Гоуэра была плохо определена, но по своей сущности являлась традиционной, несмотря на хвастливый модерновый имидж колледжа. Преподаватели казались достаточно компетентными, а один или двое из них искренне преданными делу. Однако один преподаватель вызывал в Розе инстинктивную неприязнь, а, к несчастью, по крайней мере, в первый год, его фамилия в учебном расписании стояла огорчительно часто.

Колин Мадер избрал себе безвольный, жеманный, псевдоинтеллектуальный подход к преподаванию искусства, величая себя сторонником свободного выражения, но не обладал внимательностью и уважением к технической стороне, которой Алек, при своей неортодоксальности его собственного стиля, так неустанно пичкал Розу и всех остальных слушателей в Уэстли. Роза открыла очень много в себе самой под руководством Алека, и безопасные, показные, конформистские тенденции, к которым прибегала до этого, слетели с нее, обнажив несомненную и поразительную индивидуальность. Колина Мадера, казалось, это возмутило с самого первого занятия; ему также не понравился интерес, который методы Розы вызывали среди ее впечатлительных молодых однокашников. Однако его заявленная во всеуслышание философия не позволяла ему критиковать ее слишком резко. Вместо этого он просто игнорировал ее, концентрируясь на более податливых студентах, в которых не видел угрозы своему авторитету.

Роза постоянно говорила себе, что ей не следует беспокоиться по поводу мнения Колина Мадера на ее счет. Она не намеревалась возвращаться к своему первоначальному, банальному и безопасному стилю, чтобы легко добиться похвалы, и у нее не было азарта погони за оценками, однако ей приходилось бороться, чтобы преодолеть глубоко засевшее в ней стремление к одобрению, которое так много определяло в ее жизни. Выходить каждый день на ринг вместе с Алеком было прекрасной тренировкой по экономии спичек на оппонентов меньшего калибра. Принадлежавший к таковым, Мадер явно вел себя настороженно по отношению к ней, впрочем, имея на то основания. Однако Роза опасалась открытой враждебности и имела неутешительное предчувствие, что рано или поздно они столкнутся основательно. Она начинала понимать загадочные замечания, которыми обменивались Алек и Поллок, насчет подбора преподавателей, дипломатических проблем и прочего. Академическая политика была для нее совершенно незнакомой областью. Она просто хотела делать свою работу.