Ты все понял неправильно, ужасно хотелось ей сказать. Как мог он, впрочем, знать, что еще менее месяца назад ни он, ни любой другой стоящий мужчина не взглянул бы в ее сторону дважды? Как могла она сказать ему: «Я отдаю самое свое большое сокровище, потому что люблю тебя. И никакая это не жертва, потому что я хочу тебя как сумасшедшая». Нет, если она начнет говорить ему такие вещи, он отправит ее следующим же самолетом в Лондон. И все же его речь предполагала перемирие. Однако она не могла больше ничего слушать. Откровенная ирония казалась ей слишком болезненной.

— Все нормально, Алек, — сказала она бодро, пытаясь придать себе легкомысленный вид. — Я просто перебрала шампанского.

— Хотелось бы мне принять это объяснение. Тогда, пожалуй, я не чувствовал бы себя так безобразно. Отправляйся в постель, Роза. Чем раньше мы вернемся в Монтраше, тем лучше.

Это был как раз тот случай, когда лучше мало, чем совсем ничего. Алек, хоть и вернулся к своей обычной раздражительности, держал себя так, будто весь тот болезненный инцидент был закрытой книгой. Роза же не могла изгнать так легко из памяти все случившееся. Последнюю часть их отношений она вырвала из памяти и выбросила за борт, как ненужный балласт, хотя он и продолжал зловеще покачиваться на волнах в ее фарватере. Первую же половину она заботливо засунула в свою ментальную записную книжку, чтобы запомнить навсегда. Ее открытие себя самой оказалось обоюдоострым мечом. Она не была фригидной, это она поняла точно, однако физическая память об Алеке угрожала заслонить все будущие встречи.

Всю следующую неделю она работала с одержимостью, которой прежде ей не хватало. Она избегала ссор с Алеком, подчиняясь со стиснутыми зубами его бешеным наскокам. Порой она даже думала, не играет ли он в ее старую игру намеренной провокации. По мере того как истекало их время, он старался уколоть ее все больнее. Она не жаловалась. Единственной возможностью выдержать муки его близости была яростная концентрация на любой задаче, которую он ставил. Роза работала, ела и спала, впадая в тяжелый, усталый сон сразу же после ужина, чтобы наутро быть безжалостно разбуженной на рассвете. Он говорил в самом начале, что ей придется страдать. Вот она и страдала, хотя не так, как он имел в виду. Неизбежно, неумолимо приближался страшный момент ее отъезда.

— Семестр начинается в конце сентября, Роза, — объявил Алек как-то за завтраком.

— О каком семестре ты говоришь? Я должна вернуться в школу к двенадцатому.

— Я говорю о школе Поллока. Я послал ему просьбу, чтобы он зачислил тебя на курс изящных искусств. Всеми бумагами ты займешься, вернувшись домой.

— Понимаю, — Роза поджала губы. — Все уже устроено. Как любезно с твоей стороны, что ты хоть сейчас поставил меня в известность.

— Если учесть, что ты так резко говорила со мной в эти дни, то просто не было подходящего момента.

— Так что теперь девушка-цветочница официально провозглашена графиней. Поздравляю, профессор Хиггинс! Ну, и каково же будет теперь следующее предписание?

— Следующее предписание? Учить тебя было самым тяжелым, самым изнурительным делом, какое я когда-либо задавал себе. Нет, ты моя первая и последняя приватная ученица. И если ты осмелишься отплатить мне за усилия, ломаясь и не желая идти в школу к Поллоку, я вгоню тебе в неблагодарную глотку твои кисти!

— Полагается заранее извещать администрацию о своем уходе, — пробормотала она с беспокойством. Такие банальные мелочи, как ее контракт с Холитри, никогда не фигурировали в их разговорах. Впрочем, Алек никогда не проявлял особого интереса к ее дому, работе, прежним симпатиям или к чему-то еще, относящемуся к ее жизни до встречи с ним. Он судил о ней исключительно по теперешним делам, по ее искусству, по его собственному восприятию ее, словно до этого она и не жила вовсе.

— Пускай предъявят тебе иск, — пожал он плечами. — Роза, деньги ведь не проблема, верно? Поскольку, если…

— Нет! — вспылила она.

— Не нужно драматизировать. Возможно, ты не сможешь получать такие деньги, какие получала недавно, но даже если это и случится, я не думаю, что тебе придется жить на одних лишь вареных бобах.

— Ты шутишь, предлагая поддерживать меня?

— Почему бы и нет? У меня куча денег. Если все это будет иметь вид стипендии и ты выиграешь право на нее, тебя это устроит? Ну, а что касается меня и если учесть, что ты будешь там лучшей студенткой, получится в итоге то же самое.

— Помнится, ты говорил, что недоволен обычным курсом. А теперь неожиданно оказывается, что все уже устроено. Знай, что я не намерена засиживаться здесь у тебя, если это то, что тебя беспокоит. Так что едва ли есть необходимость подталкивать меня к учебе у Поллока либо откупаться от меня деньгами. — Она разошлась, стараясь уколоть его побольнее. С необычной терпимостью он не ответил на ее колкости и коротко продолжил:

— Я теперь вижу, что ты достаточно сильна и сможешь переварить все, что они тебе преподнесут. И наоборот, если я полностью промою тебе мозги, то это вряд ли пойдет тебе на пользу. Кстати, на твоем месте я не стал бы рассказывать, что ты была здесь. Это может настроить некоторых людей против тебя.

— Я и не собираюсь компрометировать тебя. Мои уста накрепко запечатаны.

— Компрометировать меня? Роза, ты что, снова взялась за старое? А я-то надеялся, что ты повзрослела.

— Так вот как ты это называешь, если я осмеливаюсь заявить о своем мнении каким-то образом? — Она понимала, что пора остановиться, однако слова продолжали слетать с ее губ: — Промывка мозгов! Я не существую для тебя, не так ли? Разве что когда я рисую? Ты далее не думаешь обо мне, как о реальной персоне, реальной…

— Женщине? — сардонически осведомился он. Однако в его улыбке не было юмора. — Твоя наивность не перестает удивлять меня, Роза. Ты хоть имеешь представление о том, как трудно мне было убрать руки от тебя? Что дает тебе основания думать, что ты обладаешь монополией на чувства? И какой смысл ворошить все заново? Какого черта ты пытаешься доказать?

«Что я люблю тебя, — подумала она. — Что я существую!»

— Что у меня есть какой-то выбор! — выпалила она вслух.

— Неврастеничка! — рявкнул он. Наступило враждебное молчание. — Слушай, — предложил он наконец с решительным видом. — Поедем покатаемся.

Хоть и исполненная мятежного духа, Роза не могла устоять против этого предложения, как собака не может отказаться от прогулки. Она, словно оранжерейное растение, чахла без свежего воздуха. Алек запихнул ее в «ситроен» и захлопнул дверцу. Автомобиль сорвался с места и помчался по неровной дороге, что шла от дома, а затем свернул на дорогу, идущую вдоль берега. Профиль Алека казался вырубленным во льду. Роза осознала, что он собирается снова читать ей нотации. Реальная близость еще одной ссоры заставила ее занервничать.

Он резко затормозил в пустынной части побережья, выключил мотор и подошел к дверце, чтобы помочь ей выйти, проделывая это с той формальной, врожденной вежливостью, какую продемонстрировал некогда в поезде, вытащив ее чемоданы. Он жестко взял ее руку в свою.

— Я часто приезжаю сюда, чтобы думать, — сказал он, добавив со значением. — Видимо, море действует успокаивающим образом.

Они подошли к самой воде и, сняв обувь, побрели по мокрому, гладкому песку.

— Я здесь для того, чтобы выслушать еще одну проповедь? — нахмурилась Роза.

— Какая проницательность! По крайней мере, ты не сможешь убежать, пока я не закончу то, что намерен сказать — если ты только не захочешь отправиться домой пешком.

— Ну, так давай уж поскорее, — невежливо буркнула она.

— Прежде всего, я не думаю, что ты способна была воспринимать мои слова в ту ночь в Париже, так что я собираюсь повторить все это еще раз, немножко по-другому. Я отказываюсь быть намеренно непонятым.

Мой опыт общения с женщинами не слишком успешен. Я настоящий поросенок-шовинист, и хотя в душе верю в равенство полов, то, как полагаю, это означает, что я еще вдобавок и лицемер. Уверен, что мне нет необходимости дальше распространяться по этому поводу. Я не хочу, чтобы показалось, будто я бахвалюсь, в чем ты, несомненно, меня обвинишь. Достаточно сказать, что все мои любовные связи сгорали сами собой под звуки колоратурных встречных обвинений. Женщины обвиняли меня в том, что я вижу в них лишь объекты секса, и до сегодняшнего дня были правы. Я тоже был прав, потому что все эти леди только на это и годились. Когда я привез сюда тебя, это было сделано искренне, поскольку я хотел кое-чему научить тебя. Я не мог просто так уехать из Уэстли и понадеяться, что ты сама сможешь все постичь. У тебя есть талант, но тебе не хватало энергии, напора, самопонимания, тебя нужно было растягивать, толкать, подгонять. Все равно, как если бы я обнаружил лежащий в сточной канаве необработанный алмаз.

Я не исключал возможности, что у нас может завязаться интрижка. Однако мой личный кодекс говорил мне, что я не имею права злоупотреблять своими преимуществами, тем, что ты находишься у меня в доме и под моим влиянием. Иначе, могу тебя заверить, Роза, что я нашел бы к тебе дорожку в самый первый вечер.

Роза почувствовала, как ее женская гордость воспротивилась при таком бесцеремонном предположении о ее готовности сдаться. Но зачем волноваться? — подумала она устало. Он был несомненно прав. И все-таки она перебила его и задала вопрос:

— Ответь мне честно. Скажем, если бы ты нашел меня… ну… непривлекательной. Я имею в виду, старомодной училкой, — ужасные туфли, волосы убраны в пучок, и все такое… Тогда ты пригласил бы меня?

Этот вопрос казалось на какой-то момент заставил его задуматься. Затем он тяжко вздохнул и признался:

— Нет. Хотелось бы мне думать, что пригласил бы, но скорее всего нет. Я ублажал бы свою совесть художника, заинтересовав тобой Поллока, а затем поспрашивал бы его о тебе какое-то время. Но я полагаю, если быть совершенно честным, что я привез тебя сюда, потому что у тебя талант и потому что ты привлекла меня. Однако какой бы красивой ты ни была, я никогда не пригласил бы тебя, если бы искренне не беспокоился за твое творчество. Красивых женщин много, по две на грош, в конце концов. Могу я продолжать?