Когда вечером она явилась к себе на квартиру, неприятный случай уже почти забылся. Она отдалась нахлынувшему на нее чувству свободы, радуясь, что целых шесть недель не увидит Холитри. Пожалуй, в следующем учебном году она начнет присматривать себе другую работу, но это было, как обычно, решение, которое Роза регулярно делала на автопилоте, а потом быстренько его же и нарушала, решив, что ей и без того повезло с работой в таком безопасном, надежном и непритязательном месте, где директриса так явно благоволила к ней. Это была первая школа, которая захотела иметь с ней дело, и Роза считала невежливым и неразумным отклонять доставшееся ей место. Что ни говори, а классические дисциплины были достаточно редким предметом, который всячески склоняли и хулили прогрессисты от образования. Ей, по крайней мере, не нужно было при любой погоде носиться по спортплощадке, как Беатрис. Хотя та со всей страстью отдавалась работе, и ее энтузиазм в организации соревнований и турниров между школами заставлял порой Розу устыдиться своей пассивности. Впрочем, за увлеченностью работой Беатрис забросила более светские аспекты жизни и была до крайности неряшлива, а едва намечалась какая-нибудь серьезная работа по хозяйству, тут же выяснялось, что ей срочно нужно бежать на тренировку. В квартире повсюду валялись вещи Беатрис, напрасно дожидаясь утюга, в преддверии приближавшегося отпуска на континенте, поскольку она намеревалась участвовать в пешем походе по Австрии в качестве одного из руководителей.

Беатрис настойчиво пыталась убедить Розу присоединиться к ним, заявляя, что свежий воздух и движение принесут Розе массу пользы. Ей не нравилось, как Роза проводит свое свободное время, либо уткнувшись носом в книгу, либо просиживая часами на скамье с этюдником в парке, либо слоняясь по художественным галереям. Беатрис была громогласной, активной и властной, однако, в сущности, желала ей добра. И Камилла невероятно удивилась бы, узнав, что у Беатрис был мужчина — добродушный, вежливый инженер по фамилии Кит, любитель регби, еще более шумный, чем Беатрис, который имел обыкновение хлопать Розу по спине и называть ее «старуха». Впрочем, Роза не имела ничего против Кита, хотя ее спальня примыкала к спальне Беатрис, и рассудок пугался, когда оттуда доносились звуковые свидетельства их явно бурной любви и крики, вырывавшиеся у них, когда Кит особенно удачно атаковал Беатрис.

В конце концов Беатрис отказалась от своих попыток найти мужчину для Розы. Друзья Кита обнаруживали, что она совершенно равнодушно стояла у боковой линии и смотрела на их игру или слушала сказки про их спортивные победы. В физическом плане они считали ее робкой, даже почти фригидной. Это мнение просочилось к Беатрис, которая была не на шутку обеспокоена Розой, но все же надеялась, что рано или поздно та встретит какого-нибудь книжника, с которым найдет общий язык. К счастью, Кит не знал таковых, и старания найти пару для Розы заглохли.

Однако Беатрис, казалось, видела в приближавшемся пешем походе свою жизненную миссию. Роза чувствовала, что если она не предпримет каких-либо решительных действий, не противопоставит их бесцеремонному натиску Беатрис, то окажется вынужденной — из вежливости — отправиться вместе с ней. И тогда, словно по велению судьбы, она услышала на своих еженедельных вечерних занятиях про летнюю школу в Уэстли.

Занятия изобразительным искусством при местном техническом колледже, которые Роза посещала почти с религиозным благоговением, в целом не очень много давали ей, поскольку остальные слушатели были по большей части бездарными дилетантами. Роза была там вне всяких сомнений звездой, что вносило в ее жизнь некоторое удовлетворение. Руководитель группы, местный педагог, всегда немного взъерошенный мужчина средних лет, проявил большой интерес к работам Розы. За два года занятий, приносивших периодическое утешение ее рушащимся амбициям, на него не раз производили впечатление ее пейзажи, выполненные акварелью, и карандашные портреты. А в последний год занятий он увидел новые грани ее таланта, когда группа перешла к фигурной живописи. Роза, такая невнимательная к собственному телу, обнаружила точный и творческий глаз, когда рисовала тела других людей. Глядя на ее законченный эскиз довольно некрасивой обнаженной натурщицы, позировавшей перед группой, Риты, усталой и далеко не привлекательной девушки с апатичным выражением лица и искрометностью дохлой рыбы, он даже вскрикнул, пораженный успехом Розы, настолько точно она изобразила Риту на своем холсте. Там было все: обмякшая поза, пустые глаза, вялая плоть. Роза была безжалостной, хотя и не жестокой. В ее работе ощущались сострадание и терпимость, отличавшие ее от одногруппников, едва ли способных с ней соперничать.

— У тебя золотая рука, милая Роза, — сказал ей Артур, когда они пили в перерыве кофе. — Я всегда знал, что в тебе есть что-то особенное, но ты должна получать больше внимания, чем я могу уделить тебе, чтобы талант твой раскрылся глубже. Видишь ли, я был способен дать тебе очень мало. Я дал уже все, что мог. И теперь боюсь, что на моих занятиях ты только теряешь время.

«Те, кто вообще ничего не могут, учат», — с горечью подумала Роза. Она обожала Артура. Лишенный таланта сам, он был щедрым учителем и критиком с острым глазом. Она пожала плечами.

— Я просто тренирую руку, вот и все. Это всего лишь хобби.

Артур знал про ее несбывшиеся надежды и внутренне клокотал от близорукости родителей Розы и от отсутствия у нее самой практической сметки. И на следующем же занятии он с радостью показал ей проспект летней школы в Уэстли. Она не могла не признать, что выглядит школа заманчиво. В обычное время Уэстли был педагогическим колледжем, расположенным в нескольких милях от Эксетера в великолепной местности. Она изучила проспект. В летние каникулы там предлагались одно- и двухнедельные программы занятий.

— Пожалуй, мне подходят последние две недели августа, — заметила они задумчиво. — «Акварельные ландшафты». Там удивительной красоты местность, и для меня будет разнообразие после работы в парках.

— Нет, нет, — запротестовал Артур и ткнул пальцем в курс, проходивший с 26 июля по 10 августа — «Фигурная живопись. Масло». Это как раз то, что тебе требуется, Роза, милая, особенно если им удастся убедить Алека Рассела вести его. Это станет хорошим пером на их шляпу, если учесть, что этот человек все больше и больше становится отшельником.

Алек Рассел. Она кое-что знала о его работах и очень мало о самом художнике. Он выставлялся в Королевской академии, а за год до этого состоялась небольшая выставка его работ в галерее на Бонд-стрит. Роза и сама не знала, нравятся ли ей его картины. Они пугали ее своей яростью, интенсивностью. Грубые, трепещущие и злые, полотна Рассела ударяли по нервам. Его творчество всегда встречало противоречивые отзывы критики. Один лагерь называл его гением. Другой высмеивал за грубость и прямолинейность. Однако равнодушным никто не оставался. «Любите меня или ненавидьте» — такие импульсы исходили от него. Было прекрасно известно, что сам Алек Рассел пребывал в полнейшем безразличии относительно мнений окружающих. Он был невероятно богат и пот уже несколько лет жил за границей.

— Что, неужели Алек Рассел будет вести семинар в летней школе? — недоверчиво спросила пораженная Роза. — Зачем ему это нужно?

Артур — настоящий фонтан сплетен о мире искусства, сел на своего конька.

— Ты скорее всего не помнишь этого, Роза, ведь ты тогда была совсем маленькой… — и он пустился в детальное и восторженное резюме относительно истоков карьеры Алека Рассела.

— Алек Рассел, по его словам, в шестидесятых был своего рода enfant terrible[1], действительным членом бурлящей лондонской жизни, наследником огромного фамильного состояния, упорно копившегося его отцом и дедом, которые подняли свое дело из жалких истоков до обширной и многопрофильной промышленной империи. Брак отца Рассела с великосветской красавицей рухнул, когда Алек учился в школе. Связь Лавинии Рассел с известным американским кинопродюссером вызвала серию скандалов по обе стороны Атлантики. Возможно, крушение домашнего очага еще больше усилило невероятно дикое поведение Рассела в юные годы. Исключенный из школы, он выпал таким образом из карьеры коммерсанта и банкира, к которой предназначал его отчаявшийся разгневанный отец, но уже и до этого его буйные кутежи с женщинами сделали его любимцем Флит-стрит[2]. В возрасте двадцати одного года он унаследовал первую часть состояния его деда, чему не мог воспрепятствовать отец, и покинул Англию ради богемной жизни и изучения живописи в Париже. Преуспев в последнем и добившись высших академических наград, он заявил о себе с самого начала, как о многообещающем молодом художнике с широким творческим диапазоном и оригинальным видением мира. Его репутация в Европе всегда была выше, чем в Англии, и за последние лет десять он все больше избегал родной страны, отказывал в интервью и других публичных выступлениях, создавая таинственный и неясный имидж эксцентричного, смелого и до крайности нетерпимого художника-новатора.

— Да ему наплевать на весь художественный истэблишмент, — подвел итоги Артур, — да и на все остальное, кроме творчества. Однако в академических кругах он тем не менее высоко ценится, и две книги, которые он написал, включены в список рекомендуемой литературы для колледжей. Время от времени он ведет занятия, в знак уважения к людям, которые ему симпатичны. И можно побиться о заклад, что он приедет в летнюю школу в Уэстли благодаря тому, что Билл Поллок его хороший приятель.

Один из наиболее преданных сторонников Алека Рассела в ожесточенных диспутах вокруг его творчества, Билл Поллок был директором художественных семинаров в Уэстли и возглавлял одну из ведущих лондонских художественных школ.

— Это шанс, который ты не имеешь права упускать, милая моя. За две недели ты узнаешь у Алека Рассела больше, чем я смог бы дать тебе за всю свою жизнь.