— Не знаю, — честно призналась Рейн. — Может, это было бы еще лучше. Я только знаю, что с той минуты, как впервые увидела тебя, а это было задолго до битвы при Бруненбурге, я стала мечтать о тебе и между нами как будто возникла особая связь. И ночью мы соединились, словно две части одного разбитого целого. Это звучит банально?

— Банально? Я не понимаю это слово, но мне понравилось, как ты говорила о совокуплении, — сказал он с улыбкой и затаил дыхание, поймав полный обожания взгляд Рейн.

— Я не говорила о «совокуплении», противная ты жаба. Я сказала «соединились». Лучше давай посмотрим, нагрелась ли вода, прежде чем ты… опять…

Когда они вымылись и Рейн помогла Селику побрить лицо, а он не помог ей побрить ноги, предпочитая этому эротические замечания, Рейн перерыла свою сумку в поисках гребенки.

Потом Селик расчесывал свои волосы и ее волосы у ревущего огня, превращая это занятие в любовную игру, а Рейн обыскивала сумку в надежде найти еще один пакетик леденцов, но безуспешно.

И все-таки она нашла кое-что интересное.

— Селик, как ты относишься к клубнике?

— Хорошо. Но придется подождать до весны.

Рейн открыла металлический тюбик и намазала губы клубничным блеском, после чего забрала у Селика расческу.

— Я доставлю тебе маленькое внесезонное удовольствие, малыш.

Немного позже Рейн прошептала:

— Надеюсь, у тебя нет аллергии на клубнику, как у некоторых.

Он ответил ей довольным взглядом.

— Святой Тор! Если есть, то у меня будет сыпь в необычных местах.

В полдень Селик проснулся, но ему не хотелось открывать глаза, и он забрался поглубже под теплое меховое одеяло.

Однако что-то мешало ему. Вероятно, сработало шестое чувство. Встревожившись, он незаметно потянулся за мечом. Потом приоткрыл глаза и огляделся.

Дюжина пар широко раскрытых глаз смотрела на него с нескрываемым любопытством.

— Убби! Бестолочь! Где ты, черт возьми?

Тотчас показался Убби.

— Господин звал меня?

Рейн села, завернувшись в мех и подставляя холодному воздуху обнаженное тело Селика.

— Разве я не говорил тебе оставаться у Гайды, пока не пошлю за тобой?

— Говорил, господин. Конечно же, говорил. Но Гайда нас выгнала. Велела передать тебе, что вырастила восьмерых собственных детей и теперь слишком стара, чтобы терпеть шумных, надоедливых сорванцов, свалившихся на нее, как стихийное бедствие. Еще она сказала, что они слишком много сквернословят, — добавил Убби, с осуждением поглядев на Адама, который таращил глаза на обнаженное тело Селика.

Селик застонал, укрываясь мехом, и свирепо посмотрел на Рейн, поскольку приют для сирот был ее безумной затеей.

— Есть еще кое-что, — проговорил Убби, обиженно глядя на Рейн. — Элла вцепилась в меня, как голодная собака в кость. Она говорит, что ты обещала меня ей. Но ведь я не говяжий бок, чтобы мной торговать.

— Рейн! Только не говори, что ты обещала свою помощь Элле, — удивленно вскричал Селик. — Ты разве не знаешь, что Элла много лет пускает слюни на Убби, а Убби бегает от нее, как от чумы?

Но тут он вспомнил о предательстве своего верного слуги.

— Впрочем, тебе, Убби, возможно, как раз нужна властная женщина, чтобы держать тебя в руках.

Убби с возмущением вздохнул.

— Тебе понравилось спать с ней? — прервал их спор Адам.

Он стоял, уперевшись в бок рукой, и не отрывал глаз от полуобнаженной груди Рейн. Она торопливо натянула на себя меховое одеяло.

Все взоры обратились к Адаму. Как он посмел задать такой вопрос?

— А что? Чего вы вытаращились на меня? Я только спросил. Черт вас подери! Ну как тут парню чему-нибудь научиться, если никто не отвечает на вопросы?

— Не помешало бы вымыть тебе рот мылом, — с угрозой проговорил Селик.

— Твоя ведьма уже вымыла, — не смолчал Адам, свирепо глядя на Рейн, а потом опять повернулся к Селику. — А тебе она тоже вымыла? Ты говоришь не лучше меня.

— Я хочу пи-пи, — неожиданно послышался голос Аделы.

Адам взял ее за руку и повел к горшку в дальнем углу сарая.

— Пи-пи? — хмыкнул Селик.

Адам оглянулся.

— Ведьма сказала, чтобы мы не говорили «мочиться». Видите ли, слишком грубо.

Голос мальчишки звенел от возмущения. Он помог сестре привести в порядок тунику и повел ее обратно.

— Пи-пи — тоже для нее плохо. Ты бы слышал, как она это называет.

— Это? — переспросил Селик, сам того не желая.

— Ту-ту, — скучно объявил Адам, глядя на свои штаны.

Он скрестил руки на груди и, бросив на Рейн взгляд «я-же-говорил-тебе-я-все-расскажу», пожал плечами, очень довольный собой.

— Еще она говорит, что мы должны умываться каждый день, каждый проклятый день, чистить зубы, молиться, учиться читать и писать, помогать по хозяйству, и еще так много всего, что я не запомнил.

Селик посмотрел на зардевшуюся Рейн, уронил голову на руки и застонал. Его отлаженная жизнь рушилась. Совсем недавно он хотел только одного — убить Стивена Грейвли, может быть, еще кое-кого из саксов, а потом умереть. Сейчас он был стреножен ангелом-хранителем из будущего, получавшим послания от Бога, слугой, дюжиной сирот и среди них мальчишкой, который не иначе как послан ему самим Люцифером. Как же вырваться из этой жизни, затягивающей его, как зыбучий песок? На глаза ему попался Адам, который уже сидел возле очага и, не обращая ни на кого внимания, играл с кубиком Рубика.

Обиднее всего было то, что он решил головоломку.

На другой день Селик настоял на том, чтобы сопровождать Рейн в больницу. Оба, как в первый раз, надели монашеское платье.

Селик был в плохом настроении. Ночью сильно похолодало, как всегда в начале ноября, и оставаться на чердаке было невозможно. Значит, рядом будут двенадцать сопящих младенцев, не считая громко храпящего Убби. Селик даже вспоминать не хотел об Аделе, спавшей всю ночь между ним и Рейн и прижимавшейся к его груди, как испуганный котенок.

— Я считаю, что тебе небезопасно ходить по городу, когда здесь так много саксов, — наверное, в сотый раз проговорила Рейн.

— Уж лучше встретиться лицом к лицу с толпой чертовых саксов, чем больше минуты пробыть в твоем сумасшедшем приюте.

— Тебя что-то беспокоит сегодня. Я боюсь спрашивать, но ты скоро уедешь?

Она с такой надеждой посмотрела на него из-под монашеского капюшона, что Селику едва удалось сдержать себя. Он готов был обнять ее и пообещать все на свете, однако не мог это сделать по той простой причине, что два монаха, обнимающиеся на ступенях монастыря, привели бы в ужас прохожих.

— Я жду сообщений от Герва. Мы встретимся с ним в лавке Эллы.

Он увидел испуг в глаза Рейн, но она закусила губу и промолчала, и он понял, что она старается, как ни странно, обуздать свою сварливость, чтобы не огорчать его.

— Я не собираюсь больше ссориться с тобой. О, не смотри на меня так. Это не значит, что я во всем согласна с тобой, просто не хочу тратить попусту драгоценное время, которое мы еще можем провести вместе.

— Что ты будешь делать, когда я уеду? Вернешься домой?

Отчаяние исказило ее лицо, однако она постаралась улыбнуться и храбро вздернула нос.

— Пока ты жив, я буду тебя ждать. Возможно, буду работать в больнице и в приюте, если ты позволишь нам остаться в твоих владениях.

— А если я не вернусь?

Рейн с тоской посмотрела на него и через силу проговорила:

— Не знаю.

Стараясь глядеть веселее, она ткнула пальцем в его грудь.

— Знай, упрямый викинг, если ты живой и здоровый вздумаешь скрыться от меня, я все равно тебя найду. Может быть, опять украду тебя.

— Ну нет, ты не посмеешь. Я запрещаю.

— Даже если я захвачу тебя, чтобы насладиться твоим прекрасным телом? — спросила она, изображая неуемную страсть.

— Ладно уж, так и быть, — с улыбкой разрешил он.

Перед тем как войти в больницу, Рейн остановила Селика, схватив его за рукав.

— Мне надо тебе кое-что сказать.

Он подозрительно прищурился. Всякий раз, когда Рейн говорила «кое о чем» таким тоном, это означало, что она ждет одобрения, наверняка зная, что ему не понравятся ее слова.

— Берни ко мне неравнодушен, — сообщила она, заливаясь краской.

Селик открыл рот от изумления, но тут же со злостью заскрежетал зубами. В самом деле, Рейн умела его удивить.

— Представляю, — отозвался Селик, взяв себя в руки. — Но кто такой, во имя Тора, этот Берни?

— Помнишь отца Бернарда, молодого монаха с прыщами на лице, которого мы встретили в первый день?

— Вы уже так близки, что ты называешь его Берни?

— Не близки, конечно же. Просто он еще очень молодой, Меня он смешит, но я не хочу, чтобы ты расстраивался, если что заметишь.

— Рейн, я ничего не понял. Но если он посмеет хоть пальцем до тебя дотронуться, я выбью его гнилые зубы все до единого.

Она хотела было что-то сказать, но Селик втолкнул ее в дверь, по-хозяйски обняв за талию. К несчастью, отец Бернард уже ждал предмет своей «страсти», и его взгляд мгновенно приковался к руке Селика. С обдуманным озорством Селик посмотрел прямо в глаза монаху и, передвинув ладонь на ягодицу Рейн, слегка придавил ее, как бы с намеком.

Рейн взвилась от неожиданности.

— Извини меня, брат Годвайн. Я тянулся к дверной ручке.

Рейн, естественно, не поверила ему, хотя отец Бернард принял объяснение Селика за чистую монету.

— Дверная ручка! Ха! — прошипела она при первой же возможности. — А как тебе понравится, если я схвачусь за твою ручку?

— Очень понравится, — ответил он, подмигивая ей. — Ты же знаешь, что можешь браться за мою ручку, когда только хочешь.

— Тс-с. Веди себя прилично, Селик, у меня много работы.

Притворно хриплым голосом она спросила монаха:

— Отец Бернард, ты помнишь брата Этельвульфа?

Молодой монах повернулся к Рейн, не обращая внимания на Селика.

— Тебя не было несколько дней, — недовольно проговорил он. — Отец Теодрик спрашивал о тебе. Разве ты не обещал обсудить с ним мозговую лихорадку?