Ошарашенный столь внезапной переменой в ее настроении, Селик кивнул и повел ее к Яростному. Конь радостно заржал, когда Селик погладил его шею.

— Где твое седло? — спросила она странным голосом.

— Что случилось? — внезапно встревожился Селик.

— Покажи мне седло.

Он показал на место поблизости, где лежали его вещи, и, прищурившись, смотрел, как она наклонилась над седлом, а потом упала на колени. Он видел, как у нее опустились плечи и она заплакала. Растерявшись, он подошел поближе.

— Скажи мне, о чем ты плачешь, — попросил он, опускаясь рядом с ней на колени.

Несмотря на наготу, он не чувствовал холода.

— Это… — еле слышно проговорила она. — Ты сделал это?

Он увидел полудюжину скальпов, притороченных к седлу, и застыл на месте. Черт подери! Он же собирался их сжечь. По правде говоря, он сам, пока не приехал в лагерь, не заметил, как снял эти скальпы, в такой он был ярости. Хотя многие скандинавы делали это постоянно в каждой битве, он никогда прежде этим не занимался, но сегодня что-то случилось с ним.

Наверное, его потрясла гора трупов, которую он увидел. Но как объяснить это женщине, не желающей ничего знать о вражде и насилии.

— Да. Это благородный скандинавский обычай, чтобы наши враги не могли войти во врата рая.

Она покачала головой, не переставая плакать.

— Я знаю, это неприятно, но ничуть не хуже, чем делают саксы. Они заживо сдирают кожу и прибивают ее к дверям церкви.

— Жестокие люди всегда находят себе оправдание, — устало проговорила Рейн, глядя ему прямо в глаза.

От ее печального голоса ему сразу стало очень холодно. Селик вздрогнул, и неизбывная боль его потерявшейся души, закрывая небо, повисла над ними, как зимняя туча.

ГЛАВА 6

Пораженная в самое сердце, Рейн встала и тщательно запахнула на себе меховой плащ. Она вся дрожала, но не из-за холода. Ее мозг отказывался что-либо понимать. Человеческие скальпы, притороченные к луке седла…

О Боже! Этот человек… этот человек, который неожиданно стал дорог ей… не только отнимает у людей жизнь, но и хранит такие сувениры.

Голый Селик стоял и не думал извиняться, лишь вопросительно склонил набок голову. Подсыхая, его волосы шевелились под порывами ночного ветерка. Даже в лунном свете она могла видеть, что ее ужас изменил выражение его прекрасных глаз, которые только что были полны страсти, а теперь из них опять как будто ушла жизнь.

Ее глаза скользнули по его телу от широких плеч до крепко стоявших на земле ног, и она покачала головой, благоговея перед его красотой и не понимая, почему ей совершенно безразлично, что он всего-навсего великолепное животное. Вот оно, слово, которое она искала, — животное. Подранок. Раненый зверь.

— Да, я зверь. Я предупреждал тебя, но ты решила, что можешь меня спасти, — глухо проговорил Селик, насмехаясь над самим собой.

Рейн не заметила, что произнесла последние слова вслух, но, возможно, это к лучшему. Пусть Селик знает. Все равно ничего не изменишь. Человек, который способен на такое, неизлечим.

Кто ты такая, чтобы бросать в него камни? Голос вновь звучал у нее в голове. Она устало прикрыла глаза, боясь сорваться.

В каждом человеке есть что-то хорошее, надо только получше присмотреться.

Рейн совсем растерялась. А что если это путешествие во времени — всего лишь плод ее воображения? И она сидит в институте мозга, а над ней колдует психиатр, вроде Джека Николсона? Почему бы нет? И викинг — ее фантазия. Да нет, скорее, кошмар. Она зажала рукой рот, чтобы истерическое хихиканье не вырвалось наружу.

Селик с раздражением фыркнул, не понимая, что ее вдруг развеселило, и она смерила его взглядом, в котором раздражения должно было быть не меньше, чем в его фырканье. Потом она обошла его и направилась к пленникам. Ей было необходимо уйти от этого варвара и хорошенько подумать.

Селик схватил ее за руку.

— Ты куда?

— Не… трогай… меня, — процедила она сквозь зубы. — Не трогай… меня… никогда.

Он отпустил ее и отодвинулся.

— Заложники не приказывают, — твердо сказал он.

Рейн пожала плечами.

— Я дура, что думала иначе. Я дура, потому что тебя уже не исправить.

Не много же в тебе веры!

— Хватит! — крикнула она, прижимая руку к разболевшейся голове, а другой рукой придерживая полы плаща.

— Что хватит?

— Я не тебе. Проклятый голос.

Селика это как будто позабавило, но улыбка не растопила лед в его глазах.

— Опять Бог?

— Да. Нет. Не знаю. Наверно, моя совесть.

— Побереги свою совесть для кого-нибудь другого, — презрительно скривился он. — Для того, кого сумеешь спасти. А меня оставь в покое.

— Замолчи. Не видишь, я устала?

Старательно делая вид, что ей на него наплевать, Рейн направилась к пленникам, но вдруг остановилась и повернула к шатру. Неожиданно ей пришло в голову, что неплохо бы одеться потеплее.

Шагая босыми ногами по холодной земле, она бормотала:

— Чудовищно! Не хватало мне быть единственным врачом в мире с мозолями на ногах.

Чуть позже, копаясь в сундуке Селика в поисках туники и штанов, которые Селик называл «брейс», она неожиданно подняла голову и увидела, что он стоит у входа вызывающе, ослепительно голый.

Рейн подавила чуть было не вырвавшийся из груди стон.

Уймись, Господи. Так нечестно.

— Воруешь? — сухо спросил он, показывая взглядом на свою одежду в ее руках.

— Мне нужны теплые вещи. Ты, может быть, равнодушен к холоду, а я не собираюсь спать голая на холодной земле.

— Ты права. Ты не будешь спать на холодной земле.

Когда смысл его слов дошел до Рейн, она покачала головой.

— Не думаешь же ты, что я буду после всего спать тут? Ты представляешь, как ты мне отвратителен? Да я сама себе противна, потому что ты трогал меня после того, как… после того, как… — Она помолчала, не в силах найти подходящие слова. Потом пожала плечами. — Я как будто вся вымазалась в грязи.

Он стиснул зубы, но его глаза смотрели все так же безразлично.

— Грязная ты или нет, но спать ты будешь в моей постели.

Рейн вскипела.

Опережая ее, он поднял руку.

— Посмей только не подчиниться. И знай, ты мне сегодня не нужна. Но, если меня постигнет безумие и я захочу тебя, не ты, а я буду решать, что мне делать.

— Изнасилуешь? Впрочем, почему бы и нет? Одним грехом больше, одним меньше. В твоем списке есть зверства похуже.

Он равнодушно пожал плечами.

— Ну, ладно! — Спорить с упрямым варваром было бесполезно. — Отвернись, я оденусь.

Он не пошевелился.

— Тебе придется жить по нашим законам. А мы не ложимся в постель одетыми. Утром мои штаны и туника к твоим услугам.

Ни на секунду не поверив ему, она фыркнула и, скинув плащ на пол, скользнула под меховое одеяло, но сначала убедилась, что Селик не сводит глаз с ее грудей. У него дрогнули губы, и она без слов поняла, что он чувствует.

Внутренне осуждая себя за удовольствие, которое ей доставил его пристальный взгляд, Рейн зарылась в меха, чтобы не видеть Селика и спрятать от него свои пылающие щеки.

Когда он задул свечу и лег рядом, Рейн отодвинулась подальше, чтобы случайно не коснуться его, но все равно ей не давали покоя тепло, исходившее от его тела, и его дыхание, щекотавшее ей плечи.

Она проснулась незадолго до рассвета и обнаружила, что лежит в его объятиях, прижимаясь щекой к шелковистым волосам на его груди. Рейн тихо лежала, прислушиваясь к ровному биению его сердца и понимая, что совсем не хочет просыпаться. Она не могла ненавидеть этого мужчину, что бы он ни сделал или ни собирался сделать. Никак не могла. Она должна помочь ему. Но как?

Когда первые лучи солнца осветили шатер, Рейн осторожно высвободилась из объятий Селика и быстро натянула его штаны, хотя они были на шесть дюймов длиннее, чем надо. Его шерстяная туника тоже оказалась ей велика, но в ней было тепло и она приятно пахла мужчиной, который проспал с ней рядом всю ночь.

Герв сидел возле пленников, прислонив голову к стволу дерева. При виде ее он выпрямился, но ничего не сказал, когда она принялась рыться в кухонной утвари. Отыскав в конце концов то, что ей было нужно, она решительно направилась к лошадям.

Господи, за это Ты должен дать мне две пары ангельских крыльев.

Селик спал дольше, чем обычно. Дала себя знать усталость последних дней. Неугомонная ведьма все-таки удрала, чему он совершенно не удивился. Дуреха никак не желала подчиняться его приказам и делала что хотела.

Селик ощетинился, вспомнив, как Рейн напала на него накануне из-за скальпов. Животное. Зверь. Надо же… Впрочем, возможно, она права.

Но ведь она все осуждает, что он ни делает. Ведет себя так, словно он шаловливый котенок. Ха! Лучше бы ей поостеречься, а не то она скоро поймет, что попала в лапы к тигру, который не прочь ею пообедать. Селик улыбнулся своей шутке. А что если повторить ее вслух при ней? Нет, не стоит. Вряд ли она оценит ее, тем более если у нее такое же настроение, как вчера.

Селик вылез из-под теплого мехового одеяла, удивляясь, как это он до сих пор чует соблазнительный аромат «Страсти», и покачал головой, вспомнив, что всего три дня назад он и слыхом не слыхивал о Рейн. А сейчас ему казалось, будто она была всегда. Какая же она чудная! Выдумщица. Надо же, дать имя запаху! Может, она и мылу дает имя? Он улыбнулся. Или гребенке?

Селик широко зевнул и, почесав грудь, принялся натягивать на себя чистые штаны и темно-синюю тунику, которую затянул широким, сплетенным из серебряных нитей поясом, после чего надел на руки тяжелые браслеты и вспомнил, как один раз Астрид надела их на него, ласково коснувшись пальчиком прекрасной гравировки.

Он подошел к костру, возле которого суетилась молодая пленница. Она вытащила из углей несколько хлебов и положила их остывать на камень. Чтобы не ждать и не мучиться от голода, Селик схватил один хлеб и стал перекидывать его из руки в руку, чтобы он побыстрее остыл.