Ну, король наконец пошел и сделал… Некоторые, правда, уточняют, что решился он на сей подвиг лишь через пять дней. Да и то вроде бы принц де Люинь, друг, фаворит и советник короля, буквально за шиворот тащил его в спальню королевы, а Людовик цеплялся за мебель и умолял оставить его в покое. Но это, очень может статься, наветы злобных клеветников. Так или иначе, испанская инфанта получила «посылочку»: король исполнил супружеский и государственный долг. Однако радости своей молодой жене Людовик не принес. Если раньше у Анны еще оставались кое-какие иллюзии относительно семейной жизни с молодым человеком, ставшим ей мужем, то после первой брачной ночи (изрядно запоздавшей, напомним, а ведь дорогб ложка к обеду, а яичко – к Христову дню!) она поняла: не видать ей с ним счастья, потому что полюбить его она никогда не сможет. А самое ужасное, что и он ее не любит! И более в ее ночные апартаменты король не захаживал.

Придворным не составило труда понять, что эти двое – Людовик и Анна – никогда не станут, как гласит Писание, «дух един». И страдание, которое иногда проскальзывало в глазах гордой королевы, немедленно возбудило к себе искреннее сочувствие во многих сердцах. Многие хотели бы утешить королеву, но особенно рьяно взялись за дело двое – Мари де Роган, жена принца де Люиня, и кардинал де Ришелье. Благодаря покровительству королевы-матери, Марии Медичи, последний уже прошел путь министра и главы Королевского совета, теперь стал первым министром и не сомневался, что нашел точку опоры (Аристотелю в этом, как мы помним, не повезло), с помощью которой сможет перевернуть мир. Для начала он захотел перевернуть королеву – из вертикального положения в горизонтальное – и начал за ней утонченно ухаживать.

В описываемое время принц де Люинь умер, его вдова моментально выскочила замуж вновь и стала герцогиней де Шеврез, под коим именем и вошла в историю Франции. О герцогине говорили, что она совершенно лишена нравственности и не пропускает мимо себя ни одного мужчины. Можно добавить, что и мужчины не желали проходить мимо этой обольстительной женщины… Так или иначе, дважды побывав замужем и сменив десятка два любовников, мадам де Шеврез считала, что знает о жизни и любви все, а потому способна стать не только наперсницей, но и наставницей молодой королевы. И она принялась нашептывать Анне, что в адюльтере нет ничего ужасного, что такие мужчины, как король, просто созданы для того, чтобы им изменяли… Было бы с кем!

Нет, ну в самом деле – с кем? Пока на горизонте королевы не было никого интересней кардинала де Ришелье.

А уж как он интересничал!

Граф де Бриен, свидетель тех событий, так описывал одно из его безумств, совершенных во имя королевы:

«Королева и ее наперсница были в то время увлечены веселым времяпрепровождением по крайней мере так же, как интригами. Однажды, когда они беседовали вдвоем, а вся беседа сводилась к шуточкам и смешкам по адресу влюбленного кардинала, наперсница сказала:

– Мадам, он страстно влюблен, и я не знаю, есть ли что-нибудь такое, чего бы он не сделал, чтобы понравиться вашему величеству. Хотите, я как-нибудь вечером пришлю его в вашу комнату переодетым в скомороха и заставлю в таком виде протанцевать сарабанду? Хотите? Он придет.

– Какое безумие! – воскликнула королева.

Она была молода; она была женщиной живой и веселой; мысль о подобном спектакле показалась ей забавной. Она поймала подругу на слове, и та немедленно отправилась за кардиналом. И великий министр, державший в голове все государственные дела, позволил своему сердцу поддаться в ту минуту чувству. Он согласился на столь странное свидание, потому что уже видел себя властелином своего драгоценного завоевания. Пригласили Боко, который прекрасно играл на скрипке, и ему доверили секрет. Но кто же хранит секреты такого рода? Конечно, он разболтал тайну всем. Ришелье был одет в зеленые бархатные панталоны, к подвязкам были прицеплены серебряные колокольчики, в руках он держал кастаньеты и танцевал сарабанду под музыку, которую исполнял Боко. Зрительницы и скрипач спрятались за ширмой, из-за которой им были видны жесты танцора. Все громко смеялись, да и кто мог удержаться?!»

Нет, ну в самом деле – кто? Уж точно не королева!

Смешнее всего было не то, что кардинал добровольно выставил себя на посмешище (чего, в самом деле, не сделаешь ради любви?!). Смешнее всего было то, что он не понял: Анна смеялась не над веселым танцем, а над ним, всесильным Ришелье! В ее откровенном хохоте он умудрился расслышать зовущие нотки и решил, что дело слажено. Что хватит ходить вокруг да около, а надобно прямиком приступать к делу!

Однако он был все же слишком уверен в себе, и, вместо того чтобы попросту пасть к ногам обожаемой женщины и рассыпаться тысячью признаний, Ришелье поступил как деловой человек – представил королеве не радостные перспективы любовной связи, а прямую выгоду, которую она извлечет, сделавшись его любовницей.

Он написал письмо. Но, поскольку был страшно осторожен и опасался предательства везде и всюду (прежде всего потому, что судил по себе, а сам-то он не замедлил бы предать всех и каждого ради своих целей), написал послание не сам, а поручил своему секретарю, шевалье де Ландри, который, к слову сказать, виртуозно умел подделывать разные почерки. Вот и это письмо по приказу Ришелье было написано так ловко, что даже хитрющая мадам де Шеврез не заметила подделки и не усомнилась, что в руки ей попал страшнейший компрометирующий материал на кардинала.

Историк того времени Тальман де Рео, оставивший после себя восхитительные «Маленькие истории», героями которых были отнюдь не маленькие люди, изображенные с великим юмором и, порою, с изысканной скабрезностью, писал о дальнейшем ходе событий так:

«Кардинал, отчетливо видевший путь к достижению своей цели, предложил королеве через фрейлину мадам Фаржи согласиться на то, чтобы он при ней занял место короля; потому что, не имея детей, она будет всегда презираемая, и, если король при его хилом здоровье вскоре умрет, ее отошлют назад в Испанию; зато, если у нее родится сын от кардинала, а король вот-вот умрет, поскольку это неизбежно, она будет править страной с его помощью, потому что у него, отца ее ребенка, будут те же интересы; что касается королевы-матери,[2] он удалит ее немедленно, как только добьется от ее величества требуемой благосклонности».

Анна Австрийская совершенно не ожидала подобного предложения. Пораженная и немного напуганная, она поняла, что совершила серьезную ошибку, позволив кардиналу ухаживать за нею.

Вечером мадам дю Фаржи отправилась к Ришелье и сообщила с тысячью всяких предосторожностей, так как знала его обидчивость, что королева отвергла его притязания.

Прелат был сильно разочарован и как мужчина, потому что очень желал совершить это сладострастно-преступное оскорбление его величества, и как первый министр, поскольку считал, что действует на благо королевства, обеспечивая Францию дофином.

Ничем не выдав своего разочарования, он только поклонился.

– Передайте королеве, что я сожалею, – сказал он спокойно.

Тем не менее в течение нескольких дней он все еще надеялся: Анна Австрийская так нравилась кардиналу, что он предпринял все, что только мог, лишь бы увидеть ее в своей постели; но ему так и не удалось этого добиться.

Ришелье переоценил деловые качества королевы и недооценил жажду любви, которая сжигала ее сердце!

А его собственное сердце было, как принято выражаться, разбито… Однако отказ произвел на него не разрушительное, а озлобляющее воздействие. Он прекрасно понимал, что такая пылкая женщина, как королева, страдает от вынужденного целомудрия, навязанного ей супругом, а потому неизбежно настанет день, когда она в кого-нибудь влюбится и захочет не просто вздыхать на расстоянии, но и вкусить со своим возлюбленным плотских радостей. И при этой мысли ревность так взыграла в сердце Ришелье, что он понял: душу дьяволу готов заложить, лишь бы помешать Анне принадлежать кому-то другому. Пусть она не хочет его, но и никого другого не получит!

Враг рода человеческого, которому предложений купить у кого-нибудь душу в обмен на мирские блага поступает весьма немало, был, видать, слишком занят с очередным клиентом и на предложение Ришелье не отозвался. То ли впрямь не расслышал, даром что вездесущ, то ли душа Армана дю Плесси де Ришелье, отступившего от всех божьих заповедей, была ему и даром не нужна. В общем, прождав некоторое время попусту, кардинал понял: и здесь, как и всегда, он должен рассчитывать только на себя. И с того момента, ни на минуту не переставая руководить всеми государственными делами, он принялся с помощью своих агентов и собственноручно следить за Анной Австрийской.

Ну и, как водится в романах, а еще чаще – в жизни, случай не замедлил представиться.

Король Людовик и королева-мать устраивали бракосочетание принцессы Генриетты-Марии и английского короля Карла I, только что воцарившегося. Свадебные торжества должны были состояться в Лондоне, и за невестой прибыла весьма пышная делегация английских лордов. Возглавляли ее представители жениха – графы Кэрлиль и Галланд. Однако их кандидатуры были избраны королем по настоянию парламента, и Карл, сделав эту уступку, послал вслед за основной делегацией человека, которому он истинно доверял. Звали его Джордж Вилльерс, герцог Бэкингем, он был фаворитом короля, его первым министром, и именно он стал главной персоной на церемонии заочного бракосочетания… а также главным действующим лицом в той истории любви, ревности и смерти, которая начала разыгрываться на подмостках Лувра, Версаля etc., лишь только герцог Бэкингем появился в Париже.

Приезд его был воспринят без особого восторга как Людовиком, так и Ришелье. Прежде всего по соображениям государственным, поскольку посланец протестантского короля собирался ходатайствовать за собратьев по вере кальвинистов, которым не слишком-то привольно жилось в католической Франции. Во-вторых, репутация Бэкингема была порядком подмочена многочисленными же легендами о его многочисленных любовных похождениях, ибо герцог имел славу величайшего любезника того времени, а также предшествующего и, такое впечатление, будущего. И если так считали по Франции, которая во все времена являлась оплотом волокитства, то, видимо, Бэкингем и впрямь был опасным соперником для мужчин как французской, так и прочих национальностей, а женщины оказывались перед ним практически беззащитными.