Адмирала едва не хватил удар. И он вмиг обнаружил, что его знаменитым тараном уже нельзя не только свалить забор, но даже прихлопнуть комара. Даже дохлого комара!

Не растерялась только Франсуаза. Она крикнула королю: «Прошу вас, подождите минутку!» – а потом, схватив адмирала за руку, стащила его с постели и погнала к камину.

Дело происходило в конце лета, когда порою начинало холодать, и в камине – он был огромный, словно пасть великана! – лежало несколько вязанок хворосту, приготовленного на всякий случай для растопки. Франсуаза буквально затолкала любовника за этот хворост, туда же сунула его скудную одежду (поскольку дело происходило ночью, де Бониве пришел к даме своего сердца практически в одном белье, что значительно упрощало ситуацию) – и ринулась открывать двери.

Король вошел – и замер на пороге, подозрительно уставившись на Франсуазу.

Конечно, он не был особенно ревнив, но все-таки… согласитесь, господа, если вы приходите к любовнице, а она вам какое-то время не открывает, вы вправе ожидать, что она спешит принарядиться к вашему приходу. Но после такой многозначительной паузы увидеть даму совсем голой… честное слово, даже камень преисполнился бы ревнивыми подозрениями!

Ну да, ну да… не забыв спрятать одежду де Бониве, Франсуаза забыла одеться сама, вот и предстала перед королем в чем мать родила.

– Что это означает, мадам? – сурово вопросил Франциск, простирая к ней указующий перст. – Почему вы заставили меня ждать?

И тут Франсуаза доказала, что она истинно достойна звания королевской фаворитки. Она сделала самый грациозный реверанс на свете, причем поклонилась так низко, что ее обворожительная попка оказалась значительно выше головы.

– Я поспешила раздеться для вашего величества, – прошептала мадам де Шатобриан, а распрямляясь, умудрилась коснуться губами некоторых частей тела своего господина. И ей немедленно пришлось сделаться третейским судьей и решать для себя, чей же таран способен повалить большее количество заборов и пробить большее количество стен: короля Франциска или адмирала де Бониве.

Она довольно долго не могла прийти ни к какому выводу и побуждала, побуждала, побуждала короля к новым и новым штурмам, прежде чем отдать ему пальму первенства. А все это время неодетый адмирал де Бониве трясся от холода в камине, а порою даже начинал биться в конвульсиях, когда хворост царапал его особенно чувствительно. И при этом он не мог позволить себе даже стона!

А между тем иногда ему становилось просто страшно. Ну как король озябнет и захочет растопить камин?! Что тогда делать? Дать себя изжарить живьем или вывалиться в полусыром виде к ногам своего господина, чтобы немедленно после этого отправиться на рандеву с палачом?

На счастье де Бониве, Франсуаза знай поддавала жару, и озябнуть королю ни в коем случае не грозило. Более того, он обливался потом с головы до ног!

– Это было прекрасно, – вынес наконец вердикт его величество, поднимаясь с ложа и оставляя на нем неподвижную и обессиленную любовницу. – Однако я бы попросил вас, мадам, впредь не спешить разоблачаться и использовать в качестве камеристки меня (была у короля такая слабость: он обожал раздевать своих женщин).

Франсуаза чуть слышным голосом поклялась, что отныне всегда будет следовать этому пожеланию, а потом едва-едва пошевелила пальцами в прощальном жесте. И король удалился, самодовольно ухмыляясь, в полной уверенности, что окончательно лишил Франсуазу всяких сил, так что, если она сможет прийти в себя к обеду, это будет хорошо.

Не тут-то было! Лишь только монаршая поступь стихла в коридорах, мадам де Шатобриан слетела с постели и проворно заперла дверь. А потом ринулась к камину и, царапая свои нежные руки о хворост, извлекла оттуда полуокоченевшего адмирала де Бониве.

Ей понадобилось приложить немало сил, прежде чем он вернулся к жизни. Сначала его пришлось уложить в постель, потом согреть своим телом, потом разогнать его кровь нехитрыми и сладостными гимнастическими упражнениями… потом повалить забор, и еще один, и еще…

Словом, ушел де Бониве из этой комнаты, лишь когда забрезжил рассвет, ну а Франсуаза смогла встать с постели отнюдь не к обеду, а лишь только к ужину.

К вящей гордости короля.

Правда, как только Луиза Савойская узнала от своих шпионов о неверности фаворитки, она незамедлительно донесла обо всем сыну. Франциск, при всей своей любви к chиrе maman, отлично знал, что она порядочная ехидна и всех других женщин, особенно молодых и красивых, ненавидит, а потому решил, что мадам Луиза следует своей природе и клевещет на Франсуазу. И во всеуслышание высказал свою позицию:

– Неужто французский двор не таков, как я о нем думал? Все, кажется, про себя удивляются тому, что мой друг адмирал де Бониве оказывает так много внимания мадам де Шатобриан. Надеюсь, меня ввели в заблуждение, потому что еще удивительнее мне было бы не видеть у ног этой дамы весь двор.

Chиrе maman Луиза Савойская поняла, что она больше не властна над своим сыном и ненавистной мадам де Шатобриан дана вечная индульгенция…

Впрочем, надо сказать, этот случай произвел большое впечатление на Франсуазу и адмирала. Слишком уж много страху любовники натерпелись и, по взаимному соглашению, решили больше не грешить, короля не обманывать и смертельному риску себя не подвергать. Отныне Франсуаза хранила нерушимую верность своему повелителю, так что соглядатаям, подсылаемым королевой Луизой, не удалось найти доказательств ее измены. И Франсуаза продолжала царить в сердце и постели своего обожаемого монарха еще много, много лет, пока…

Пока однажды он не встретил другую.

Вот так бывает всегда…

Можно говорить о происках неблагосклонной Фортуны, но на самом деле ее роль сыграла все та же злопыхательница – королева Луиза Савойская, которая просто-напросто подсунула эту другую своему сыну, справедливо рассудив, что сердце мужчины должно жаждать перемен.

Может быть, она хотела таким образом опровергнуть постулат сына: «Женщина непостоянна» – то самое «La femme est variable», которое в более поздние времена было переведено на итальянский и превратилось в «La donna e mobile» и стало первой строкой знаменитой арии Герцога из оперы «Риголетто», строкой, известной нам в совсем уж вольном переводе на русский: «Сердце красавицы склонно к измене…» etc.


Так вот, господа: этим наблюдением над прихотливостью женского сердца мы обязаны именно Франциску I!

Не суть важно, какие именно причины стали движителями Луизы Савойской, когда она представила сыну в числе своих новых фрейлин стройную блондинку по имени Анна де Писле де Эйи. Случившийся при том мессир Дре дю Радье разразился таким описанием красавицы: «Вообразите прелестную особу семнадцати-восемнадцати лет, с прекрасной фигурой, во всем блеске молодости, с прекрасным цветом лица, живыми, выразительными глазами, полными огня, и перед вами предстанет мадемуазель де Эйи. Что же касается ее ума, он был не только острым, тонким и прихотливым, но также основательным, обширным и чутким к литературе и произведениям искусства. За ней закрепилась репутация первой умницы среди красавиц и первой красавицы среди умниц…»

Надо сказать, что Луиза Савойская подсунула Анну де Писле своему сыну в самый подходящий момент. Франциск как раз вернулся из испанского плена, в котором провел не один год, и его воспоминания о мадам де Шатобриан несколько поблекли. Король с восторгом увлек в постель сговорчивую Анну де Писле, даже не дав себе труда сообщить о своем возвращении Франсуазе.

А она в то время пребывала в Шатобриане, под присмотром мужа. Жан де Лаваль встретил возвращение блудной супруги со смешанным чувством. Ему хотелось, очень хотелось как следует почесать кулаки о ее прелестную, умело накрашенную («Ну в точности как у шлюхи!» – считал он) физиономию. А потом исполнить свою старинную мечту и выпустить из нее кровь по капле, чтобы мучилась так же, как мучился в свое время он, представляя жену в объятиях короля.

Де Лаваль с трудом удержался, чтобы не поддаться искушению! Удержал его рассудок, приведший два веских довода: во-первых, король вернется и потребует его к ответу за убийство возлюбленной. Окончить дни свои на эшафоте Жану де Лавалю по-прежнему не хотелось. Вторым доводом стало то, что Франсуаза в процессе «государственной службы» изрядно приумножила свое состояние. А значит, и состояние своего мужа… Денег, которые она привезла в Шатобриан, вполне хватило, чтобы расширить и украсить замок. Вообще должность королевской фаворитки оказалась весьма доходной и не шла ни в какое сравнение даже с теми о-очень немалыми средствами, которые удалось скопить де Лавалю в качестве сборщика королевских налогов. Так что по зрелом размышлении ревнивец снова наступил на горло своей ревности и решил не губить курочку, несущую золотые яйца. Он обращался с Франсуазой весьма почтительно и даже не решался досаждать ей, вынуждая исполнять супружеские обязанности, благо в окрестностях Шатобриана к услугам владетельного сеньора в изобилии водились молоденькие поселянки.

Узнав о возвращении из плена ненаглядного Франциска, мадам де Шатобриан с минуты на минуту ждала любовного послания, которое вызвало бы ее ко двору. Однако время шло, а королевский курьер что-то не показывался. Зато в воздухе начали реять странные слухи. Странные и страшные! Якобы у короля новая любовница… и не просто любовница, бог бы с ней, а новая официальная любовница. Новая фаворитка!

Франсуаза не поверила сплетням. Однако более усидеть в Шатобриане она не могла. Мигом собралась и помчалась в Фонтенбло, где в то время находился королевский двор. Она очень удачно появилась во дворце – Анна де Писле куда-то отлучилась, и Франсуаза угодила прямиком в объятия короля, который доказал ей, что она по-прежнему желанна ему.