Сентенции сэра Уильяма насчет того, что образование для женщины — пустая трата времени, в первый раз за всю жизнь стали докучать Саре. Ей хотелось забыться, читая книги, как Мэри или Дебора Трехерн. Ей хотелось излить свои сердечные крушения, свои сомнения и тревоги в письмах к Мэри. Но как она ни старалась, ей удалось добиться лишь не слишком внятного изложения фактов, таких же, какими она заполняла свой дневник.


«Сегодня утром Энтони чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы спуститься вниз. Я просидела с ним примерно час. А днем, поскольку уже довольно тепло, Энтони отправился покататься в экипаже, и я его сопровождала. Многие люди останавливались, чтобы спросить, как его дела… Я ходила по магазинам с маман и была на званом вечере. Здоровье папА не улучшилось, и я все еще у него в немилости. Жизнь очень скучная. Хотелось бы мне оказаться в Клэверинге».


Из-за противоборствующих желаний и противоречивых стремлений хранить верность, которые тянули ее в разные стороны, ей было трудно, почти невозможно писать откровеннее. И тем не менее Мэри, похоже, ее понимала. Она отвечала ей подробно и обстоятельно, и в ее письмах было столько теплоты и участия, что Саре порой казалось, что это сама Мэри стоит в комнате. Когда Сара читала ее письма, звуки, запахи, сама панорама Лондона исчезали, таяли. А вместо них она слышала крики грачей в вязах, видела солнечные лучи, искрящиеся на синих морских волнах, вдыхала острый запах соли и водорослей. Но Клэверинг теперь другой. Примул уже не найдешь, да и фиалок тоже. Теперь пришло время роз и деревьев в пышном уборе листвы. Море, должно быть, уже достаточно теплое для купаний, которыми, как говорила Мэри, приезжие наслаждаются на побережье в Богноре.

«Расскажи мне, как у вас теперь, — умоляла она Мэри в следующем письме. — И ради бога, пришли мне весточку о Криспине».

Мэри отвечала немедленно, и в письме было такое подробное и красочное описание лесов, и полей, и садов Клэверинга, что в сердце Сары загорелось страстное желание снова все это увидеть, а следующий отрывок письма глубоко ее тронул.


«С тех пор, как ты уехала, у нас стало так тихо, — писала Мэри. — Дебора навещает меня между поездками по стране, где она выступает на собраниях с речами, но, хотя она очень добра, ее разговоры и мысли все так же серьезны, и с твоим отъездом смех покинул наш дом. Думаю, я уже писала тебе, что Эдвард вернулся в Лондон. Доктор Хардвик достаточно поправился, чтобы вернуться к практике, но Криспин настаивает, чтобы я не слушала его советов и продолжала лечение, назначенное Эдвардом. И в самом деле, оно, похоже, творит чудеса. Я настолько окрепла, что даже езжу на верховые прогулки с Криспином. Но поскольку мы оба помним тот день, когда впервые повезли тебя кататься, и твою тогдашнюю радость, я не могу назвать эти прогулки безмятежно счастливыми. Криспин молчалив и подавлен, и мне нет нужды спрашивать его отчего. Дорогая Сара, я молюсь о счастье двоих людей, которых люблю больше всего на свете, но боюсь, что моим молитвам не сбыться. Будь мужественной, мысленно я всегда с тобой».


Проходили дни. Проходили недели. Сара жила в каком-то вакууме, когда лучшим способом решить проблемы и справиться с несчастьем казалось просто жить, час за часом и день за днем. То, что она сама все это на себя навлекла, не приносило утешения. Она выбрала Энтони себе в мужья. Она сама решила обсудить с отцом вопрос рабства. Она позволила себе влюбиться в Криспина. И теперь платила за свое легкомыслие и недальновидность, и никто не мог ей помочь.

А потом от Мэри пришло письмо, которое поставило ее перед выбором — перед искушением.


«Криспин и Дебора уезжают в Лондон, к Эдварду, чтобы присутствовать на суде над негром Джеймсом Сомерсетом 17 июня. Они уверяют меня, что это дело, если оно решится в пользу негра, войдет в историю и изменит ее. Я знаю, что душой ты с теми, кто борется за свободу этого бедного человека и всех несчастных, продаваемых в рабство. Но я сознаю, как тяжело тебе, должно быть, делить свое сердце между ними и своим отцом, который держится противоположных убеждений».


Криспин будет в Лондоне, всего несколько миль будут отделять их друг от друга. Сара жаждала его видеть, слышать его голос, очутиться в его объятиях. Но, конечно, это было невозможно. Ее отец запретил Криспину приближаться к ней.

Но что, если она сама отправится к нему? Зайдет с визитом на квартиру Эдварда? Криспин дал ей адрес. Нет, этого делать нельзя, размышляла она. Там ведь будет и Дебора. В таком случае какая еще возможность повидаться с ним, поговорить с ним хотя бы минуту-две у нее остается?

Сара снова перечитала письмо Мэри. Семнадцатое июня. Послезавтра. Сара бросилась в другой конец комнаты. Когда она звонила Берте, ее пальцы дрожали. Узнав о тайном намерении хозяйки, горничная пришла в восторг и тут же предложила Саре свой план.

— Вам лучше сказать, что у вас болит голова, сударыня, и вы не хотите, чтобы вас беспокоили. Потом мы проскользнем в боковые двери, и я найму вам портшез. Это безопаснее, чем наша карета, потому что придется просить двоих слуг держать язык за зубами. Мне вы можете доверять, но эти мужчины… — Берта пожала пухлыми плечами. — Я встречу вас на тихой улице рядом со зданием суда, и я уверена, что мы тут же сумеем смешаться с толпой. Вам лучше надеть свой длинный плащ с капюшоном.

— Но будет слишком жарко, — возразила Сара.

— Тут ничего не поделаешь, сударыня. Это единственный способ остаться незамеченной. Там ведь будет много друзей сэра Уильяма, даже не сомневайтесь.

— Об этом я не подумала. Но не захочет ли папА сам туда отправиться? — неожиданно встревожилась Сара.

— Нет, мисс. Его слишком мучает подагра. Его слуга сказал мне, что он теперь все время задыхается, когда поднимается наверх. Сэр Уильям приказал немедленно сообщить ему, когда дело будет закончено. Об этом много болтали в привратницкой. Он…

— Что такое, Берта? Ты не хочешь мне говорить?

— Ну, знаете, сударыня, поскольку вы переменились, мне не так легко вам говорить об этом. Но болтают, будто сэр Уильям изрядно потратился на судебные издержки.

Чтобы отправить человека обратно в рабство, с горечью подумала Сара. И неожиданно ей захотелось присутствовать на этом суде не только ради того, чтобы увидеть Криспина, но и для того, чтобы услышать доводы обеих сторон. Скорее всего, она не сможет понять всего, о чем будет говориться, но, во всяком случае, будет слушать без предубеждения. Она не будет лично вовлечена в спор, как было с Криспином и с ее отцом.

Их план сработал без помех. После завтрака сэр Уильям заперся в библиотеке и приказал, чтобы его не беспокоили. Леди Торренс предупредила, что собирается посвятить некоторое время домашним заботам и проверить с домоправительницей кладовую и бельевую. Сара, как и предложила Берта, пожаловалась на головную боль и удалилась в свою комнату.

Через пять минут ее фигурка целиком скрылась под длинным серым плащом, на лицо был наброшен капюшон, и Сара заторопилась вниз по ступеням боковой лестницы и вон из дома через боковую дверь, пока Берта стояла на страже. Сара подождала в тени высокой стены, а потом с благодарностью спряталась в портшез, который раздобыла Берта.

Выйдя из портшеза на другом конце города, Сара испугалась, увидев громадную толпу. Казалось, весь Лондон явился в зал заседаний, чтобы услышать исход дела. Она в смятении смотрела на мужчин и женщин, которые боролись у входа за то, чтобы войти. Она тихонько поведала Берте о своих опасениях и увидела, что на лице горничной отразилось ее собственное настроение.

— Боюсь, нам никогда не попасть туда. Давайте немного постоим в сторонке и посмотрим.

Вдоль улицы выстроились в ряд кареты. Сара узнала некоторых из тех, кто в них восседал: купцы — друзья ее отца, плотные, средних лет, богато одетые. Другие мужчины, одетые в черное, как она полагала, были стряпчие.

Неожиданно Сара затаила дыхание. В нанятом экипаже подъехали двое мужчин и женщина. Все трое были темноволосыми, а женщина была очень высокой. И, не успев даже подумать, Сара протянула к ним руку и произнесла имя.

И, как это уже бывало, Криспин словно бы услышал ее, несмотря на расстояние и шум толпы. Он удивленно осмотрел лица вокруг. Сара прижалась к стене, закутавшись в плащ и опустив на лицо капюшон. Стоявшую рядом с ней Берту неожиданно оттолкнули, и поток прохожих подхватил ее. Она с негодованием вскрикнула. Криспин быстро обернулся, а потом, что-то сказав своим спутниками, которые уже входили в здание суда, быстро двинулся навстречу двум девушкам. В нескольких футах от них он было остановился, и все же оказался рядом с Сарой раньше, чем она успела двинуться.

— Сара! Вы здесь?

Сара откинула капюшон:

— Как вы меня узнали? Я думала, что хорошо замаскировалась.

— Неужели вы надеялись спрятаться от меня? Кроме того, я слышал, как вы назвали меня по имени.

— Вы не могли этого слышать, Криспин, здесь такой шум.

— Но если этого не слышали мои уши, значит, слышало мое сердце. — Криспин взял ее за руку, его глаза были печальны. — Зачем вы приехали? Только подумайте, что будет, если ваш отец об этом узнает!

— Боюсь, мне придется несладко. В последнее время он сам не свой. Иногда я даже немного боюсь его, такое со мной впервые. И все же риск стоил того, если я сумела увидеться с вами.

— Так вот почему вы приехали, потому что знали, что я буду здесь?

Сара опустила голову:

— Отчасти. Хотя я все равно хотела бы послушать разбирательство. Мэри писала, что оно может стать делом огромной важности.

— Это так. Если мы выиграем тяжбу, то немедленно отправимся с Деборой в Ливерпуль, чтобы продолжить борьбу там.

Неожиданно Сара почувствовала себя, словно в тот день, на пляже, совершенно безрассудной.