Николас Торнтон кивнул, и они стали внимательно наблюдать за происходящим. Лакей спрыгнул с запяток и опустил подножку, а затем открыл дверцу. Появился герцог и, как показалось Петрине, довольно поспешно вошел и дом. Когда парадная дверь закрылась, карета уехала.

Петрина почувствовала внезапный приступ гнева, но он относился не к герцогу, а к той, которая так бесстыдно обманывала графа с другим мужчиной.

«Как она может так поступать с ним?» — думала Петрина. Ей тем более это было непонятно, что герцог в ее представлении не шел ни в какое сравнение с графом Стэвертоном.

Правда, ей вспомнились однажды сказанные слова отца: «Англичане — снобы, все без исключения, от принца до самого бедного из его подданных. Их в этом отношении превосходят только французы, самые большие снобы во всей Европе».

«Наверное, с точки зрения леди Ивонны, известной своим снобизмом, герцог — это поважнее, чем граф», — подумала Петрина.

Что касается самой Петрины, то, если бы граф был не важной персоной, а простым, обыкновенным человеком, она все равно бы его любила и почитала королем среди всех остальных мужчин.

— Теперь надо подождать, пока не стемнеет, — сказал ей на ухо Торнтон.

«Однако это произойдет лишь через несколько часов», — подумала Петрина и принялась за новый кусок ветчины.

Вообще-то время бежало быстро, потому что вопреки принятому решению Петрина все же заговорила с Торнтоном о положении в стране. А это неизбежно привело их к теме отверженных обществом людей, в частности уличных женщин, которым она старалась помочь.

Николас Торнтон рассказал, как однажды ему пришлось побывать в одном из притонов квартала Сент-Джайлс. Он был потрясен, увидев среди его обитателей малолетних детей.

— Все это было похоже на ад! — вздохнув, произнес Торнтон.

Сын частного поверенного из маленького городка, он всегда хотел стать писателем или журналистом и отказался, к досаде отца, пойти по его стопам — стать членом семейной фирмы.

Он приехал в Лондон с твердым намерением сделать карьеру журналиста и переходил из одной газеты в другую, пока не познакомился с Уильямом Хоуном и не понял, что, работая у него, он получит возможность писать, что хочет.

Он рассказал Петрине, что принц-регент и многие другие вельможи платили газетам, чтобы те не публиковали о них сатирических материалов.

Особенно старался принц-регент — очевидно, он чувствовал, что дает слишком много поводов для этого.

Так, известный в Лондоне книжный иллюстратор и карикатурист Джордж Крукшенк получил сто фунтов за обещание не изображать принца-регента в непристойном виде. Издателям было выгодно получать такие «запретительные» деньги.

— Но это же неправильно, когда злободневная тема становится запретной! — заметила Петрина.

— Согласен с вами и, если когда-нибудь я стану издавать собственную газету, клянусь, что буду писать в ней только правду, даже если после этого земля провалится в тартарары!

Петрина засмеялась.

— А я вам помогу, — сказала она уже серьезно. — Обещаю.

Наконец начало темнеть, и в окне первого этажа зажегся свет.

У Торнтона был план внутреннего устройства дома. И Петрина еще раз убедилась в том, что он все предусмотрел, когда Торнтон показал место расположения спальни Ивонны Вуврэ.

Прошло еще полчаса. Теперь улицу освещали только два фонаря в отдалении, около Королевской больницы, и молодая луна.

Вдруг в тишине раздался звук шагов, и появились два оборванных мальчугана лет десяти. С каждым из них Николас поздоровался по имени.

— Ну ты, Билл, знаешь, что делать, — сказал он тому, кто повыше. — Беги в пожарную команду «Дружеская помощь» и скажи, что им надо прибыть в Парадиз-Роу. Да скажи, чтобы поторапливались, так как дом принадлежит графу Стэвертону, который регулярно платит страховые пожарные взносы.

— Понятно, сэр, — ответил Билл.

— Тебе дается десять минут, чтобы туда добежать, — продолжал Николас Торнтон, — а затем беги обратно, и тогда получишь деньги.

— Прибегу, как пить дать прибегу, сэр! — И мальчишка помчался исполнять поручение.

Другому мальчику Торнтон протянул охапку сена:

— Брось это за решетки подвальных окон, Сэм, и старайся не шуметь.

Сэм перебежал через улицу и в точности выполнил задание.

Между тем Торнтон открыл большой пакет, что принес с собой, и Петрина увидела всякие пиротехнические изделия, все, что нужно для фейерверка, который в отличие от моментально взмывающих в небо и рассыпающихся ракет действует более длительное время.

Фейерверки в увеселительных лондонских местах были очень популярны, и в Бокс-холле их устраивали почти каждую неделю.

Петрина, будучи в пансионе, читала о грандиозном огненном фестивале в Лондоне четыре года назад, когда объявили о наступлении мира, и знала, что каждый год в честь победы на Ниле тоже устраивают фейерверк.

Она с детства любила такие потехи, но сейчас фейерверк должен был послужить серьезному делу. При таком разнообразии пиротехники было трудно усомниться в успешном осуществлении их плана.

Они опять замерли в ожидании, и, может быть, впервые за все время Николас Торнтон почувствовал волнение. Он нервно барабанил пальцами сначала по коленке, потом по каменной ступеньке, на которой сидел. Наконец взялся за пакет.

— Билл уже, наверное, поднял по тревоге пожарную команду.

С этими словами он встал, перешел на другую сторону улицы и направился к дому Ивонны. Сначала Петрина не могла разглядеть, что там происходит. Затем она увидела яркую вспышку бенгальского огня. Николас бросил его в сено у окон подвального этажа, и сразу же стены дома осветились багряным светом, а когда Николас бросил в сено вторую ракету, раздался оглушительный взрыв, за ним последовал треск петард за фасадом дома. Вскоре вернулся Торнтон. Они стали молча следить за происходящим. В соответствии с инструкцией Сэм выбежал из укрытия на перекресток перед домом и начал кричать что есть мочи:

— Пожар! Пожар!

Через мгновение окно спальни Ивонны отворилось, и в отсветах пламени Петрина разглядела герцога.

Но он поспешно скрылся, как только на улице появилась первая пожарная машина. Ее везли две лошади; сбоку, на скамьях, расположенных по обе стороны повозки, сидели лицом друг к другу шесть человек, беспрестанно звонил колокол.

Пожарная машина была снабжена кожаным шлангом — недавнее изобретение, а также последним по времени образцом стальной пожарной лестницы и, наконец, ручным огнетушителем — изобретение капитана Мэнби, которым стали пользоваться с 1816 года.

Пожарные, которых часто в те времена называли пожарной полицией, были облачены в форму «Дружеской помощи»: красные бархатные штаны, бумажные чулки и башмаки с серебряными подковками, голубой мундир с большими серебряными пуговицами. Этот изысканный туалет завершали черные шляпы с высокой тульей.

Зрелище впечатляющее! Кроме того, у «Дружеской помощи» была знаменитая эмблема две руки, соединившиеся в крепком пожатии, а над ними — корона присвоенная ей еще в 1679 году. Пожарные из этой команды считались самыми надежными и ретивыми служаками во всем городе.

И сейчас, словно в подтверждение этому, они сразу приступили к делу, оглушительно застучав кулаками в дверь и требуя, чтобы жильцы немедленно покинули дом. Их приказания были выполнены так стремительно, что Петрине показалось, будто герцог и Ивонна поджидали пожарных в коридоре.

Они выбежали на мостовую. Герцог успел надеть панталоны; это была его единственная одежда, если не считать накинутого на плечи зеленого шелкового покрывала с кровати.

Ивонна Вуврэ, напротив, была облачена в очень изысканное и красивое неглиже из розового шелка, украшенное кружевами и лентами. Ее черные волосы разметались по плечам, и, хотя она явно была взволнована и напугана, это не мешало ей выглядеть, как ревниво отметила Петрина, чрезвычайно соблазнительно.

Ивонна и герцог перешли на другую сторону улицы, чтобы не мешать пожарным, которые поливали из кожаного шланга огонь у фундамента дома.

Пламя быстро убывало, и стало совершенно очевидно, что оно не причинило никакого ущерба зданию. Неожиданно перед герцогом и Ивонной возникла фигура Торнтона с блокнотом в руке.

— Может ли ваша светлость что-нибудь сказать по поводу происшествия? — услышала Петрина его вопрос.

— Нет! — отрезал герцог. — И я не понимаю, почему вы называете меня «ваша светлость».

— Но если я не ошибаюсь, вы — герцог Рэнлэг, ваша светлость, — ответил Николас.

— Это не соответствует истине, и я запрещаю вам публиковать столь клеветнические измышления!

— Но публика интересуется всем, что касается знаменитой мадемуазель Ивонны Вуврэ.

— И не желаю, чтобы cette histoire[3] была опубликована в газете, — вмешалась Ивонна. — Убирайтесь! Allez![4] Оставьте нас в покое! Мы не желаем, чтобы о нас писали в газетах.

— И это очень понятное желание, — Николас Торнтон поклонился и хотел было уйти, но герцог остановил его:

— Послушайте-ка, старина!..

Он тихо о чем-то заговорил, но Петрина нисколько не сомневалась, о чем именно.

Герцог хотел подкупить Торнтона, не подозревая, разумеется, что тот уже подкуплен, Петрина все заранее предусмотрела и, когда они только начали вырабатывать план, предупредила Николаса:

— Сколько бы герцог вам ни предлагал, желая купить ваше молчание, я дам вам больше. Я не хочу, чтобы вы были в убытке из-за того, что помогаете мне.

— Я и себе помогаю, — ответил тогда Торнтон.

— Но вы много трудитесь и очень добры!

Петрина подумала, что готова отдать все свое состояние, лишь бы спасти графа от двух женщин, которых ненавидела. И сейчас, глядя на подходящего к ней Николаса, она радовалась, что одним выстрелом убила двух зайцев: избавила графа от необходимости жениться на леди Изольде и поддерживать связь с Ивонной Вуврэ, которая обманывала его.