— Я переживала, понимаете? — слезы все-таки предательски заблестели на глазах. — Вы бы видели себя. Я будто нож вам в спину всадила…

— Всадила, — хрипло ответил он и в следующее мгновение накрыл мои губы своими.

Мягкие, но требовательные прикосновения буквально вскружили голову, заполнив ее целым вихрем мыслей. Среди них была и та блаженствующая шатенка, и осуждение куратора, считавшего, что я сплю с сыном ректора, и сообщения Глеба, согревавшие своим искренним теплом, отчего мне вдруг показалось, что это до ужаса неправильно. Что я должна сопротивляться, попытаться так же отпихнуть от себя его, как того пьяного парня, ведь ненависти во мне к этому человеку было хоть отбавляй! А все нежные чувства были неотрывно связано лишь с одним именем — Глеб, которое высвечивалось в последнее время на сообщениях теперь уже разбитого телефона. Но прикосновения его рук, тепло его тела словно нечто живительное переполняли меня, унося в забытое и сладкое чувство эйфории поцелуя. Я сама таяла, словно та самая шатенка у окна, с которой он наверняка целовался все это время, пока не пришел сюда, а то и чего еще…

— Я не хотела, понимаете, — всхлипнула я шепотом, когда он прервал поцелуй.

— Я знаю, — также тихо проговорил он и снова поцеловал меня. На этот раз я позволила себе расслабиться, заглушив все противоречия. — Идем…

***

Иногда тебе кажется, что сожаления будут преследовать тебя всю жизнь, если ты поддашься искушению. Ты настолько сомневаешься в своем выборе, переживаешь, что идешь наперекор своим принципам, понятиям, которые ты вдолбила в свою голову. Но в ту ночь, озвучив вслух все, что жгло изнутри, сбросив со своей спины все камни, которые аккуратной кучкой покоились на ней уже очень долго, мне казалось, что я не просто стала свободной. Мне показалось, что я, наконец, вышла из своих же рамок, в которые так старательно себя загоняла. Я знала, что все эти прикосновения, поцелуи, объятия, близость, сводящая с ума, до дрожи в груди… Все это настоящее, искреннее. И я даже сама себе не могла объяснить, почему я в этом была так уверена. И что будет дальше — меня заботило меньше всего на свете. Потому что хотелось, чтобы эта ночь длилась вечно.

— Эй… — разбудил меня невесомый шепот. Теплые руки скользнули по обнаженному животу, крепче притягивая к себе. Сознание заработало лениво, но не поскупилось на яркие воспоминания, от которых я наверняка покраснела. — Сонечка…

И что мне ответить? Доброе утро, Иван Андреевич? Что ему в таких ситуациях отвечают студентки?

— Просыпайся… — снова шепот и теплое дыхание ласково прикоснулось к ушку, куда затем опустился поцелуй. Я невольно выдохнула и улыбнулась.

— Привет, — прошептала я в ответ.

— Ты сегодня читаешь лекцию, ты помнишь? — лениво пробормотал Иван Андреевич.

— Угу, — на автомате пробормотала я, замолчала на некоторое время, мысленно наслаждаясь теплыми объятиями, но затем, все осмыслив я пришла в откровенный ужас. — Вашу ж мать!

— Ты чего? — Ивана Андреевича мой испуг явно позабавил. Он приподнялся на локтях, заинтересованно наблюдая, как я обнаженная мечусь по номеру, собирая с пола и мебели свои вещи. Черт! И почему их так много?! Проклятущая зима! — Сонечка, тебе помочь? — в голосе послышалась легкая насмешка, впрочем, она меня не задела совершенно.

— Через сколько начало конференции? — я остановилась, одной рукой прижала к себе собранные вещи, а вторую запустила в волосы, крепко их сжав в кулак.

— Через… — протянул Иван Андреевич, взяв рукой с тумбы свои часы. — Почти полтора часа. — Он взглянул на меня, надевая часы на правое запястье и следом забирая с тумбы телефон. — Так и быть, в душ иди одна, я так понимаю, тебе надо поспешить, чтобы успеть подготовиться?

— Вот уж спасибо! — я изобразила шутовской поклон, от чего вызвала в очередной раз улыбку на лице сына ректора и, невольно посетовав, что лишилась романтического совместного утра в душе, поспешила приводить себя в порядок.

***

После таких выворачивающих наизнанку вечеров и горячих ночей самое то — покопаться в себе, хорошенечко «погрызть» себя своей незадачливой совестью… Но в данный момент мозг ни о чем другом не мог думать, кроме как о предстоящей лекции. За завтраком в ресторане гостиницы, где мы вновь пересеклись с Иваном Андреевичем, я бездумно уплетала почти все, что было на столе и только когда поймала на себе взгляд своего преподавателя, будто очнувшись, проглотила последний кусок и принялась торопливо запивать всю эту еду кофе…

— Софья, вы так проголодались! — внезапно сказал седовласый старичок, сидевший рядом со мной и внимательно наблюдавший за мной весь завтрак. Интересно, откуда он знает, как меня зовут? — Никак готовились всю ночь, да, Иван Андреевич?

На лице Ивана Андреевича расползлась такая довольная и откровенно пошлая улыбка, что невольно захотелось запустить в него чем-нибудь тяжелым.

— Да, думаю, что она всю ночь усердно готовилась!

После этого он незаметно подмигнул мне и, аккуратно вытерев рот салфеткой, встал из-за стола, оставив меня в окружении старых профессоров злобно сжимать в руке вилку.

Постаравшись привести свои мысли в порядок и сосредоточиться на предстоящей лекции, я медленно вдохнула и выдохнула, а потом попыталась вспомнить хоть что-нибудь из той лекции, которую мне на почту прислал Глеб.

При мысли о нем внутри что-то жалобно и укоризненно заныло. Я так привязалась к нему, даже, как мне казалось, чересчур… А ночь провела с другим мужчиной… Это как-то… Не честно. После этой мысли грусть заботливо окутала сознание, мешая не то что сосредоточиться… Эта самая совесть, которой утром я не дала «высказаться», радостно набросилась на меня, принявшись грызть, грызть…

Аплодисменты при появлении основного профессорского состава конференции вырвали меня из моих размышлений. Группа людей в деловых костюмах, среди которых был и Иван Андреевич, поднялись к пьедесталу и заняли первые ряды. Мой преподаватель сел прямо передо мной, буквально заслонив меня широкой спиной. На какое-то время мне стало так спокойно… Но ровно до тех пор, пока ректор местного педагогического университета не назвал мой ВУЗ и не представил Ивана Андреевича.

Он легко поднялся и…. Улыбнулся, мило пошутил, от чего по залу прокатился легкий смех. Я невольно залюбовалась, подумав, что есть в нем какое-то удивительное очарование, манящее всех вокруг. И он об этом прекрасно знает, ловко этим пользуясь. Была ли прошлая ночь результатом его продуманного плана. Я была жертвой хитрой госпожи Фортуны, которая вечно сопровождает этого мужчину? Хотя, как мне кажется, в тот вечер он мог уйти с любой красоткой, и я тут совершенно ни при чем.

— … Васильева Софья. Она подготовила для нас лекцию на тему «Философии религии», а так же дополнение в отношении философии религии к искусству.

Зал наполнился аплодисментами, и Иван Андреевич, тоже аплодируя, отошел из-за кафедры, уступая место мне. Сердце заколотилось, как всегда бывает у меня от волнения. Я шагнула на пьедестал, заняла свое место за кафедрой и, разложив на ней пустую папку для вида, ведь распечатать лекцию я так и не успела, чуть подняла подбородок, оглядела зал и, остановив свой взгляд на моей преподавателе, с готовностью выдохнула…

И замерла, чувствуя, как по спине пробежал холод.

Иван Андреевич не знал, какая тема моей лекции. За всю поездку он так ни разу не поинтересовался темой доклада. А я ему не говорила. Это мог знать только…

========== Глава 8. ==========

Свой внутренний голос мы слышим только если вокруг наступает полная тишина, или же если он вопит, как ненормальный. Второй вариант, к сожалению, случается только если уже поздно. Слишком поздно, чтобы как-то спасти ситуацию. И получается, что ничего хорошего от этого внутреннего голоса ты не слышишь.

«Боже, какая же я дура! Дура! Дура…» — твердил мой внутренний голос в тот момент, когда вся аудитория уставилась на меня в немом ожидании, изредка покашливая от нетерпения, а Иван Андреевич, похоже, догадался, что проговорился, судя по тому, как сменился его взгляд, устремленный на меня. Представляю, что сейчас отражается на моем лице. Искренне надеюсь, Иван Андреевич, ваш внутренний голос твердит вам то же самое.

Кажется, я промямлила какие-то извинения. Кажется, что я спустилась с невысокого пьедестала прямо к узкому проходу между сидящими. Я не помню точно, как это было, потому что не в силах была выносить больше этот чертов внутренний голос. И, закрыв при этом, почему-то не уши, а глаза, я торопливым шагом покинула конференц-зал, стараясь не обращать внимания на удивленные и возмущенные возгласы.

И когда я оказалась на улице, мой треклятый внутренний голос, наконец, сменил пластинку. Ну и что ты будешь теперь делать? Что вы, герои слезливых мелодрам, пытаетесь нам, зрителям, читателям, доказать или показать, когда, повинуясь порыву обиженной души, несетесь невесть куда, лишь бы убежать от собственных проблем, от собственных ошибок?! Скажите мне, пожалуйста, хоть у кого-нибудь это получилось?! Если да, то я готова ждать инструкции, как это все сделать, потому что я реально не представляю, как поступить в такой ситуации!

Умненькая Соня, надежда университета, хоть и поневоле, мастерски закрыла бы на это все глаза и, собрав волю и силы в кулак, блистательно прочла бы доклад, всем на свете показав, кто в доме мамочка.

Но я уже поступила как глупая Соня. Которая в первую очередь слушает не мозг, а какой-то другой, видимо, очень глупый орган. И теперь, когда хочется в кои-то веки обратиться к мозгу, воззвав к «умной Соне», он показательно молчит. А сердце, судя по всему, намекает, что так далеко мы еще не заходили. Угадайте, где я оказываюсь? Правильно — в полной ж…

— Соня!

— Твою ж… — ругнулась я, плотнее кутаясь в длинный свитер и, свернув направо, торопливо зашагала прочь от обладателя голоса, окликнувшего меня.