Руби – единственная женщина, которую я когда-либо хотел, и мысль о том, что наши отношения ограничатся только минувшими четырьмя неделями, вводила меня в депрессию.


На следующих выходных, спустя неделю после того как я вынудил Руби закончить наши отношения, я выбрался в офис за кое-какими докладами и чертежами. Я хотел хотя бы сделать вид, что работаю дома. Я давно не брился, носил одни и те же старые джинсы и футболку и даже не посмотрел на себя в зеркало, перед тем как выйти из квартиры.

Было еще темно, совсем рано, и улицы пустовали, даруя мне спокойствие, о котором я так отчаянно мечтал. Машины стояли у тротуаров, магазины откроются лишь через несколько часов. В вестибюле офиса было тихо, как в склепе.

Я достал ключи из кармана и с любопытством глянул в ту сторону, где горела одна-единственная лампочка на весь офис.

В дальнем правом углу. Рядом с бывшим кабинетом Руби.

Я машинально толкнул дверь. Доносился шелест бумаг и стук чего-то твердого, вроде рамок с фотографиями или книг, складываемых в коробку.

– Эй, кто здесь? – окликнул я, поворачивая за угол. Увидев ее в кабинете стажеров, я замер. Она взглянула мне в глаза.

Ей в голову пришла та же самая мысль: прийти рано утром в выходной, избегая любопытных глаз. Но не для того, чтобы поработать в тишине и спокойствии, а чтобы собрать вещи.

У меня заныл живот и перехватило горло.

– Руби? Ты?

Она закрыла глаза и отвернулась к своим вещам.

– Я почти закончила.

– Не убегай. Я… я хочу поговорить с тобой. По-настоящему поговорить, а не по телефону.

Она кивнула, но ничего не сказала. Я стоял перед ней, испытывая неловкость, глядя на нее и совершенно не понимая, что делать.

Розовые щеки, прикушенная влажная нижняя губа.

– Руби, – начал я.

– Пожалуйста, – хрипло перебила меня она, подняв руку, – не надо?

Она произнесла эти слова с вопросительной интонацией, как будто сомневалась, что и дальше хранить это ужасное молчание – хорошая идея. Я еще никогда не был человеком с разбитым сердцем – трудная ситуация для человека, которую всю взрослую жизнь провел в одних отношениях, и это чувство давило на меня чугунной плитой.

Я хотел пойти к ней, притянуть к себе и поцеловать. Просто поцеловать и сказать, что она единственная женщина в моей жизни и мне не нужен никто другой. Я хотел умолять ее. Я нашел слова для тех чувств, которые испытываю.

Сильная привязанность и чувство вины. Обожание, отчаяние, любовь.

Более всего – любовь.

Однако инстинкт подсказывал мне, что надо оставить ее в покое.

Я отвернулся и пошел в свой кабинет. Судя по звукам, она продолжила собирать вещи в ускоренном режиме. Как жаль, что все так сложно. Может, я неправ? Может, мои инстинкты ведут меня по ложному пути? Я сжал голову руками, мучаясь и не зная, что делать.

Я на автомате взял какую-то папку со стола и достал еще несколько из ящика. Я не мог сосредоточиться, зная, что Руби в нескольких футах от меня.

Выйдя из кабинета, я с облегчением выдохнул, обнаружив, что она еще не ушла. Заклеивает скотчем коробку с личными вещами. Ее волосы растрепались сильнее обычного, как будто она не позаботилась причесаться. Одета она была кое-как: бежевая юбка, свитер непонятного грязного оттенка.

Я скучал по ней. Я так скучал по ней, что у меня сердце ныло и болело. Я не мог дышать, не мог нормально существовать, делать привычные вещи. Я никогда не имел склонности к мелодраме, но сейчас страдал от жалости к себе. У меня такого еще никогда не было: чтобы я влюбил в себя кого-то и потом совершенно не понимал, что с этим делать.

– Я знаю, ты хочешь, чтобы я оставил тебя в покое, – начал я, пытаясь выбросить из головы зрелище, как она вздрогнула при звуке моего голоса, – и понимаю, что сделал тебе больно, непростительно больно. Но, милая, мне так жаль. Если это хоть что-то значит…

– Думаю, я лишусь места в Оксфорде, – очень тихо сказала она.

Я оцепенел.

– Почему?

– Меня уволили, и Тони написал плохую рекомендацию в мое личное дело. Он отправил мне скан, хотя, ознакомившись с ним, я не поняла, с чего он взял, что я хотела бы это прочитать. Если вкратце, там говорится, что я посредственный работник, потому что мои мысли были заняты тобой, и по его мнению, это сказалось на качестве моей работы.

Я сделал шаг вперед. Кровь стучала в жилах так, что у меня заболела грудь.

– Во-первых, это совершеннейший абсурд. Я не раз слышал, как он хвалил тебя. И во-вторых, он не знал о твоих чувствах до поездки!

– Я знаю. Спасибо, что объяснил, – сухо сказала она, кладя скотч на свой опустевший стол.

– Руби, прекрати, пожалуйста. – Меня затошнило. Я ничего не мог с этим поделать, но ее слова отдавались во мне горечью.

– …а прямо на следующий день ты пошел к Порции поговорить насчет примирения, полагая, будто я так отчаянно жажду твоего внимания, что буду ждать тебя, если ты передумаешь. – Она взглянула на меня, и у нее потекли слезы. – Думаю, ты сделал такой вывод, потому что я всегда хотела говорить с тобой обо всем. Ты думал, я пойму, как тебе важно выслушать ее, и что все это окажется сильнее моей потребности быть тебе нужной.

Я открыл рот и снова закрыл.

– Думаю, ты решил, что это прекрасная идея, потому что – ура! – оказывается, Порция не робот, у нее есть чувства и она наконец готова ими поделиться. – Она вытерла щеки. – Но нет. Я хотела, чтобы ты вот что ей сказал: у нее было одиннадцать лет в качестве твоей жены, чтобы говорить на эти темы, а теперь у тебя есть девушка, с которой ты в первую очередь говоришь о том, что у тебя на уме и на сердце.

Она набрала полные легкие воздуха, перед тем как продолжить:

– Господи, я так сильно хотела знать о тебе все, что была готова слушать о твоей сексуальной жизни с Порцией сразу после того, как мы занялись сексом в первый раз. Черт бы все это побрал. – Она резко засмеялась, но в этом смехе не было веселья. Я никогда не видел, чтобы она была так откровенна. Руби не выбирала слова, чтобы не ранить меня; она просто говорила все как есть.

– Ты мог бы сказать ей, что вы можете перекусить днем вместе, если ей хочется излить душу, или она может написать чертов имейл. Но пойти к ней домой на следующий день после нашей первой ночи? Проявить нежелание дать ей понять, что ты теперь со мной? – Она покачала головой, утирая слезы, катившиеся градом. – Пусть даже наши отношения странные, неловкие, непонятные. Между нами было что-то хорошее, что-то настоящее, и ты это знал.

– Это правда, – сказал я. – Мы оба это знаем.

Я сделал шаг навстречу и положил руки ей на талию. К моему огромному облегчению, она не отстранилась, и я прижался губами к ее шее.

– Руби, прости меня.

Она кивнула, не отзываясь на мою ласку.

– Ты сделал мне больно.

– Я был идиотом.

Она отстранилась, закрыла глаза, собираясь с силами. А потом, к моему крайнему ужасу, взяла коробку и ушла от меня, не успел я подобрать нужные слова, чтобы ее остановить.


Я принес домой папки, но толку от этого было немного. Остаток уикенда я был так же бесполезен, как и неделю до этого.

Спал. Ел. Пил до потери рассудка. Смотрел в потолок.

Мой телефон подозрительно молчал. Я радовался тому, что мне не звонят Тони, семья, Порция. Но я приходил в отчаяние каждый раз, когда смотрел на экран и видел, что нет ничего от Руби.

Так что когда он зазвонил из того места, куда я зашвырнул его пару часов назад, потребовалось несколько секунд, чтобы я вышел из транса и ответил.

Спотыкаясь и матерясь, я добрался до телефона.

– Макс?

– Я уже говорил с Ребеккой, – сказал он вместо приветствия.

– М-м?

– Мама в шоке. Ребекка сказала, что, по ее мнению, Руби – та самая.

Моя сестра.

– Она же никогда не видела Руби.

– Видимо, это не имеет значения.

Я уткнулся в стакан с джином.

– По крайней мере, вы никогда не бросались ни в какое дело очертя голову.

– Такое ощущение, будто ты недоволен.

Уставившись в стакан, я ответил:

– Типа того. И несчастен.

– Ой, да ладно. Что случилось?

– Руби меня бросила.

Несколько секунд Макс молчал.

– Не может быть.

– Может. Наш роман в Нью-Йорке стоил ей работы, а я отделался легким укором. Теперь она переживает, что не попадет в программу Мэгги.

Он громко выдохнул.

– Черт побери.

– А еще я пошел на ужин к Порции на следующий день, после того как мы с Руби наконец занялись сексом, и я даже понятия не имел, что Тони выдвинул Руби ультиматум: или я, или работа.

– И она выбрала тебя, – угадал мой брат.

Я засмеялся.

– Да уж.

– Ты придурок.

– Именно. – Я опустошил стакан и уронил его на пол. – В общем, не стоит с говорить, что она порвала отношения со мной довольно решительно.

– Поэтому ты собираешься упиваться жалостью к себе и напиться вусмерть?

– Ты знаешь, какова была моя жизнь с Порцией, – начал я. – А с Руби… Никогда раньше я не думал о детях или о том, что ты нашел с Сарой, но с ней… – Я уставился в окно на небо и молодые листья, подрагивающие на ветру. – После этого никогда уже мне не будет хорошо. Она меня изменила, и я… Я не хочу становиться прежним. – Секунду на том конце линии царила тишина, и я снова потянулся за стаканом, наполняя его. – Так что напиться до беспамятства и забыться – вот мой путь.

– Или, – предложил он со смешком, подразумевавшим: «Ты придурок», – ты можешь поднять свою тупую задницу и поговорить с Мэгги. Черт возьми, Найл, ты ведешь себя так, будто у тебя нет никаких ресурсов. Выясни, чем ты можешь помочь и что исправить. Вот твой путь, дружище.


После того как я наконец протрезвел, у меня появилось некоторое время на размышления. Я ехал на поезде из Лондона в Оксфорд. Маргарет Шеффилд была для меня важным человеком, она присутствовала на моей защите диплома и оказывала мне больше помощи, чем мой наставник-алкоголик. Хотя Мэгги специализировалась на гражданской инженерии, она приложила руку и к дизайну многих важнейших коммерческих зданий в Лондоне, и я восхищался тем, как ее карьера развивалась от инженерии к архитектуре и городскому планированию. Один из самых важных моментов в моей профессиональной жизни, которым я особенно горжусь, был день, когда на важной конференции коллега отрекомендовал меня словами: «Маргарет Шеффилд нашего поколения».