Кристина Лорен - Прекрасный секрет

– Скажи мне… – прошептал я, наклоняясь пониже и выдыхая на ее клитор.

Она зажмурилась, вцепилась в мое запястье, настойчиво подталкивая меня. Она была такая влажная, напряженная, трепещущая, задыхающаяся.

Я умирал от восторга при виде ее наслаждения, приоткрытых губ, жилки, бьющейся на шее, и от вкуса, который я до сих пор чувствовал ртом.

– Скажи мне, голубка.

Я провел языком по клитору еще раз, потом еще, еще и еще.

Ее бедра дрожали.

– Я на грани.

– Нет, скажи мне, – повторил я, снова отстранившись.

Она с трудом открыла глаза и в замешательстве посмотрела на меня.

– Пожалуйста, я…

– У меня есть незадействованные пальцы, – заметил я и улыбнулся. – По-моему, это ужасно. Скажи мне… ты хочешь, чтобы я ими что-нибудь сделал?

Она застонала, когда я снова нагнулся и лизнул ее, и задрожала всем телом. Я понял, что она вот-вот кончит только от моих слов.

Я просто хотел, чтобы она знала, что я собираюсь с ней сделать, и без колебаний я глубоко ввел в нее пальцы, продолжая сосать ее, и чуть не сошел с ума, когда она закричала, выгнулась дугой на кровати и бурно кончила, сжимая ногами мои плечи и дрожа.

Я отнес ее в ванную. Ее ноги обвились вокруг моей талии, губы уткнулись в мою шею, целуя. Она хрипло шептала, что никогда в жизни не испытывала ничего подобного.

Я тоже.

Руби вздрагивала в моих объятиях, ослабевшая и ошеломленная. Я аккуратно поставил ее на ноги в душевой кабинке, закрывая своим телом от сильных струй и намыливая каждый дюйм кожи. Она обняла меня за талию и молча смотрела. Ее глаза были полны чувства, и я внезапно испугался, что она сейчас произнесет это вслух. Глаза Руби ничего не скрывали: я знал, что она любит меня и что дело не только в том удовольствии, которое я ей только что доставил, и не в том, что моя стоическая сдержанность тает под ее чарами. Дело в любви. Она любит меня.

И если бы все было так просто, я бы занялся с ней любовью прямо сейчас, потому что я понимал, что мои чувства быстро прошли путь от первоначальной заинтересованности к чему-то более глубокому. Может быть, даже к любви. Но я так долго был с Порцией, искренне веря, что это любовь, что теперь не мог доверять себе. Я увлечен ею, да. Предан ей. Но любовь? Я больше ни в чем не уверен.

Внезапно я вспомнил вечер моей свадьбы. Мы танцевали перед гостями, и я чувствовал радостное возбуждение и надежду.

– Поразительно, ты такая красивая в белом. Это будет секрет, – и я поцеловал Порцию в шею. – Наш секрет.

– Что ты имеешь в виду? – спросила она, и если бы я был тогда умнее, я бы по ее интонации и взгляду понял, что надо быть осторожнее.

Но тогда я не был умен.

– Я уже был с тобой, любимая, – сказал я. – И сегодня ночью буду иметь тебя снова и снова.

Порция застыла в моих объятиях, позволяя мне кружить ее по полу. Песня закончилась, и гости зааплодировали.

Я посмотрел ей в лицо, холодное и сдержанное в теплом свете, струящемся из люстр над головой.

– В чем дело?

Она выдавила из себя улыбку, поцеловала меня в щеку и сказала:

– Ты назвал меня шлюхой на нашей свадьбе.

Это было начало. Хотя так было не всегда, только чаще всего. Я сделал предложение Порции, подарив ей кольцо из киоска, и она так хохотала, что у нее слезы потекли, а потом крепко поцеловала меня, и ей было все равно, кто смотрит на нас на Пикадилли.

Наша помолвка была воспоминанием, которое терялось в череде равнодушных дней, которые за ней последовали. Я пытался вспомнить хорошие времена и цеплялся за них с жадностью, странной для мужчины, который не собирался восстанавливать отношения с бывшей женой. Я проигрывал их снова и снова, потому что мне нужно было помнить: когда-то наша свадьба была не просто ожиданием, а прекрасной мыслью.

То, что я чувствовал к Руби, стало для меня шоком – вожделение, восхищение, жажда и беззащитность. Я никогда не чувствовал ничего подобного по отношению к женщине, на которой был женат.

На меня нахлынул приступ вины – вины за то, что я напрасно потратил время, что я должен был дать Порции больше, чем дал. Вины за то, что я думаю обо всем этом, когда принимаю душ с женщиной, которой я увлечен.

Руби одновременно воодушевляла и пугала меня. Меня пугала скорость, с которой разворачивались события, и то, что это было не мимолетное увлечение.

Я провел ладонями по ее груди, бедрам, спине и ногам, намыливая ее всю. Я снова почувствовал возбуждение, неутолимое, и больше всего я боялся, что слишком привык к тому, как она на меня смотрит, что я буду зависеть от ее внимания и привязанности, как никогда не зависел от Порции. И я знал, сколько мы бы ни прожили с Порцией, я бы не испытал ничего подобного.

Я повернул Руби, подставляя ее под струи воды, и никак не мог оторвать руки от ее изгибов. Потом потянул ее ладонь к своему болезненно напряженному члену и наклонился, безмолвно умоляя ее поцеловать меня.

Она потянулась ко мне губами, и мы целовались под водой, пока ее рука двигалась по моему члену вверх-вниз.

Она зажмурилась, у нее вырывались слабые всхлипы, которые я ловил губами. Я не мог понять, это вода из душа или ее слез, но понял, что я ее люблю, осознав, с какой отчаянной радостью я наблюдаю за проявлением ее чувств. А потом у меня сжалось сердце, когда я подумал: если Руби когда-нибудь охладеет ко мне, как я буду жить?..

Моя любовь к Найлу Стелле не была секретом. Он это знал, я это знала. То, что слова еще не были произнесены, – простая формальность. Я видела по его лицу, что он все понимает. Он смотрел на меня с восхищением и беспокойством – как на хрустальную вазу, которую он может разбить.

Все эти чувства ощущались просто физически, и сложно было не раздражаться. Мое безумное обожание, его постоянная обеспокоенность – не знаю, что хуже. По моему лицу можно было читать, как по раскрытой книге, и все же он ничего не говорил.

И я тоже молчала.

Найл вытер нас полотенцем, и мы почти сразу же упали в кровать. В его? Мою? Я точно не помнила. Какая разница? После оргазма у меня все кости расплавились, но я никак не могла уснуть.

– Если бы ты мог оказаться в любом месте на земле, куда бы ты хотел попасть прямо сейчас?

Какое-то время мы провели в молчании и темноте, нарушаемых лишь шумом дорожного движения и голосами в коридоре. Он лежал на животе, обняв подушку, и смотрел на меня. Мне нравилось то, что теперь я знаю, как он спит. Это такая интимная вещь, и где-то в глубине души я была счастлива при мысли о том, что отношусь к тем очень немногим людям, которые посвящены в эту тайну.

– И ты не можешь ответить «здесь», – добавила я, проводя пальцем по его руке. После душа его кожа была теплая и гладкая. Я нажала посильнее, массируя мышцу, и он застонал от удовольствия. – Любое другое место.

Высоко в небе светила луна, и лента бледного света пересекала кровать, падая на его тело. Я наблюдала, как он в замешательстве нахмурился, обдумывая мой вопрос.

Не знаю, зачем я спросила. После душа я чувствовала себя уязвимой, и мне хотелось спрятаться. Может, все дело в том, что я видела, как он отдается музыке и движениям толпы. Или в том, что я никак не могу проникнуть в его ужасно запутанные мысли. Не знаю.

– Гм-м, любое другое место?

Я кивнула, лежа рядом с ним. Простыни холодили мое обнаженное тело, но я чувствовала его жар рядом с собой.

– Почему я не могу сказать «здесь»? – спросил он и погладил меня по кончику носа.

Я пожала плечами, и он закинул на меня ногу, притягивая чуть ближе к себе. В ответ я заулыбалась в подушку.

– Когда мы были детьми, у папы был друг, работающий на «Элланд Роуд» – футбольном стадионе в западном Йоркшире. Макс был достаточно взрослым, чтобы водить машину, и иногда он брал с собой меня – противного младшего брата. «Лидс Юнайтед» – это клуб, игры которого я все детство смотрел по телеку. Я бывал на стадионе, подбадривал их и стоял на той самой траве, на которой играли парни, которым я поклонялся. Хотел бы я когда-нибудь туда вернуться с моим братом. Узнать, почувствую ли я то же самое.

– Хотела бы я на это посмотреть, – улыбнулась я. – Ты и Макс – подростки, бегающие по полю. Наверняка вы носились без рубашек, да?

Найл пронзил меня взглядом, и в ответ я захихикала.

– А как насчет вас, мисс Руби?

– Я скучаю по Сан-Диего.

– Тебе не нравится Лондон?

– Я обожаю Лондон, я всегда мечтала там жить, но там дорого, вечно идет дождь и я тоскую по всем.

– По всем?

– По девочкам, с которыми мы жили в одной комнате, – Лоле и Лондон. И особенно по брату.

– Должно быть, тебе непросто вдали от них.

– Хуже всего разница во времени, – застонала я. – Есть только четыре часа в сутки, когда и я, и они не спят, и это либо рано утром, либо поздно вечером.

Найл кивнул, поглаживая мои волосы. У меня начали слипаться глаза.

– Но ты останешься в Лондоне? – спросил он, и я подумала, в его голосе действительно слышалась обеспокоенность, или мне показалось.

– Как минимум, пока не закончу учебу.

– Несколько лет, значит.

Слова жгли мне язык. Наконец я ответила:

– Надеюсь.

– Расскажи мне о Сан-Диего. О том, как ты росла.

– Ты когда-нибудь бывал в Калифорнии? – спросила я.

– В Лос-Анджелесе, – ответил он. – Прекрасная погода, пальмы. Много блондинов.

– Лос-Анджелес – это не Сан-Диего. – Я покачала головой, и при мысли о доме у меня в груди потеплело. – Лос-Анджелес – это асфальт, машины и люди. Сан-Диего – зелень, синее небо и океан. Когда я была маленькой, мы с Крейгом часто ездили в гости к другу, чей дом находился в нескольких кварталах от пляжа. Мы нагружали корзины велосипедов всем необходимым и проводили у него весь день.

– Чем вы занимались? – спросил он.

– Ничем, – радостно ответила я. – Мы целыми днями валялись на песке, играли в волейбол, читали и болтали, слушали музыку. Когда становилось жарко, мы прыгали в воду, катались на досках, а проголодавшись, ели ланч, который привозили с собой. Мама видела нас только ранним утром и после заката.