Пиппа рассмеялась, потом сузила глаза и осмотрела меня с головы до пят. Взяла календарь и сделала вид, что изучает его.

– Забавно, я только что поняла, что сегодня четверг, – пропела она. – Вот почему у тебя такая сексуальная прическа и ты нацепила эту развратную мини-юбку.

Я провела рукой по растрепавшимся волосам длиной до подбородка.

– У меня всегда такая прическа.

Пиппа фыркнула. На самом деле я и правда угробила кучу времени, собираясь на работу сегодня утром, но сегодня мне нужно чувствовать себя уверенной.

По четвергам я вижу его.


Во всех остальных смыслах четверг – самый заурядный день. Список дел на этот четверг состоял из заурядных пунктов вроде полить маленький грустный фикус, который я по настоянию Лолы привезла контрабандой за пять тысяч четыреста миль из Сан-Диего в Лондон, составить предложение цены на торгах и отправить его по почте и вынести мусор. Блестящая жизнь. Но мой аутлук каждый четверг напоминал мне, что сегодня совещание инженерной группы Энтони Смита, во время которого я целый час смогу наблюдать за Найлом Стеллой, вице-президентом, директором по планированию и, черт возьми, самым сексуальным мужчиной из ныне живущих.

Если бы я только могла добавить и его в свой список дел на сегодня.

Час прайм-тайм в обществе Найла Стеллы – одновременно благословение и проклятие, потому что меня и правда интересует все, что происходит в нашей фирме, и разговоры между старшими партнерами действительно приковывают внимание. Мне двадцать три года, а не двенадцать. У меня диплом по инженерии, и когда-нибудь я стану руководителем. То, что один-единственный человек до такой степени отвлекает меня, пугало. Я не ветрена и не неуклюжа, и у меня были парни. На самом деле после переезда в Лондон у меня было больше свиданий, чем дома, ну, все дело в этих англичанах. Что еще сказать.

Но конкретно этот англичанин был за пределами досягаемости. Почти буквально: Найл Стелла – ростом больше шести с половиной футов, расслабленно элегантный, с идеально подстриженными темными волосами, пронзительными карими глазами, широкими мускулистыми плечами и такой замечательной улыбкой, что при виде ее я теряю всякое разумение.

Как гласили офисные сплетни, он закончил университет чуть ли не в пеленках и был выдающимся градостроителем. Я этого не понимала, пока не начала работать в инженерной группе в «Ричардсон-Корбетт» и не увидела, как он делает все – от общего контроля до указаний по химическому составу бетонных присадок. В Лондоне его слово было последним, если дело касалось строительства мостов, коммерческих зданий и транспортных сетей. Мое сердце было окончательно разбито, когда посреди совещания в четверг он ушел на стройку, потому что позвонил испуганный рабочий со словами, что другая фирма плохо заложила фундамент, а бетон уже заливают. В Лондоне и правда ничего не строилось, к чему Найл Стелла не приложил бы свою руку.

Он пил чай с молоком (без сахара), сидел в огромном кабинете на четвертом этаже – далеко от меня, – не имел времени смотреть телевизор, но был фанатом «Лидс Юнайтед» до мозга костей. И хотя он вырос в Лидсе, учился он в Кембридже, а потом в Окфорде, а сейчас живет в Лондоне. И каким-то образом по пути оттуда сюда Найл Стелла выработал совершенно шикарный акцент.

Также: недавно развелся. Мое сердце с трудом могло воспринять эту информацию.

Продолжим.

Сколько раз Найл Стелла посмотрел на меня во время наших совещаний по четвергам? Двенадцать. Сколько раз мы разговаривали? Четыре. Что из этого он помнит? Ничего. Я уже шесть месяцев пытаюсь справиться со своим влечением к Найлу Стелле и совершенно уверена, что он даже не знает, что я сотрудник его фирмы, а не просто курьер.

Как ни странно, этот человек, который обычно приходит в офис раньше всех, сейчас отсутствовал. Я несколько раз проверила, выгнув шею и всматриваясь в толпу полусонных людей, входящих в конференц-зал.

Вдоль одной стены нашего конференц-зала располагались окна, выходящие на шумную улицу. Утром я успела дойти до работы, когда еще было сухо, но сейчас начал моросить дождь – обычное дело для этого города. Он выглядел безобидной дымкой, но меня уже не обманешь: три минуты на улице – и промокнешь насквозь. Хотя я выросла не в таком сухом месте, как Южная Калифорния, но я никак не могла привыкнуть к тому, что с октября по апрель лондонский воздух пропитан водой и окутывает тебя, как дождевое облако.

Весна едва началась, и маленький дворик через дорогу на Саутворк-стрит был еще печальным и голым. Мне говорили, что летом соседний ресторан выставляет здесь розовые стулья и маленькие столики. Сейчас это были просто бетон и лишенные листьев ветки деревьев, а по окоченевшей земле ветер нес коричневые листья.

Люди вокруг меня продолжали выражать недовольство погодой, открывая ноутбуки и допивая чай, и я отвернулась от окна как раз вовремя, чтобы увидеть, как входят последние. Все хотели сесть рядом с Энтони Смитом – моим боссом и директором по инжинирингу, спустившимся с шестого этажа.

Энтони… что ж, он осел. Он похотливо пялится на девушек-стажеров, любит вещать и не говорит ничего искреннего. Каждое утро вторника он развлекается, со слащавой улыбочкой отпуская язвительные реплики по поводу последнего вошедшего человека, его одежды или прически, пока все остальные в свинцовом молчании наблюдали, как тот находит последнее свободное место и, опозоренный, садится.

Дверь скрипнула, и появилась она. Эмма.

Эмма задержалась, придерживая дверь для кого-то, кто шел за ней. Черт. Карен.

В коридоре послышались голоса, становившиеся громче, по мере того как люди приближались к конференц-залу. Виктория и Джон.

А потом настал час.

– Представление начинается, – пробормотала Пиппа, сидящая рядом со мной.

Я увидела голову Найла Стеллы, когда он показался за спиной Энтони, и возникло такое ощущение, будто из зала высосали воздух. Люди со своей болтовней утратили четкость, и остался только он — в темном костюме, небрежно засунувший руку в карман брюк и с нейтральным выражением лица оценивающий, кто пришел, а кто отсутствует.

Ощущение жжения в моей груди усилилось.

В Найле Стелле было что-то такое, отчего за ним хотелось наблюдать. Не потому, что он громогласный и шумный, наоборот. В нем были спокойная уверенность, в том, как он вел себя, как ожидал внимания и уважения, и чувство, что когда он молчит, он наблюдает за происходящим и все замечает.

Но только не меня.

Родом из семьи психотерапевтов, в которой не было запретных тем, я сама никогда не была молчаливой. Мой брат и даже Лола называли меня болтушкой, когда я входила в раж. Поэтому тот факт, что я не могу выдавить ни единого членораздельного звука, когда Найл Стелла поблизости, совершенно необъясним. То, что я к нему чувствую, – какая-то одержимость, которая лишает меня сосредоточенности.

На самом деле ему даже не надо было посещать эти четверговые совещания; он делал это, потому что хотел убедиться, что существует «консенсус между департаментами» и что его отдел планирования «хотя бы усвоит рабочий инженерный словарь», поскольку это была зона ответственности Найла Стеллы – координировать инженерное дело с городской политикой и с его собственным отделом планирования.

Не то чтобы я помнила все, что он когда-либо говорил на этих совещаниях.

Сегодня под угольно черный пиджак он надел голубую рубашку. Галстук представлял собой завораживающее сочетание желтого и синего, и мои глаза скользили от двойного виндзорского узла к гладкой коже над ним, выпуклости кадыка и твердому подбородку. Его обычно бесстрастный рот был изогнут в усмешке, и когда я посмотрела ему в глаза… я с ужасом поняла, что он наблюдает, как я пожираю его взглядом.

О боже.

Я уставилась на ноутбук, ничего не видя на экране от напряжения. Сквозь открытую дверь доносился все усиливающийся шквал телефонных звонков и шум принтеров, а потом кто-то закрыл дверь, сигнализируя начало совещания. И как будто мы оказались в полном вакууме.

– Мистер Стелла, – приветствовала его Карен.

Я кликнула по папке «Входящие», навострив уши в ожидании его ответа. Вдох, выдох. Вдох. Ввела пароль. Уговаривала свое сердце, чтобы оно так не колотилось.

– Карен, – наконец ответил он своим красивым спокойным глубоким голосом, и мое лицо само по себе расплылось в улыбке. Даже не в улыбке, а в широкой усмешке, как будто меня угостили огромным куском торта.

Господи, как я влипла.

Закусив щеку с внутренней стороны, я изо всех сил пыталась вернуть невозмутимое выражение лица. Судя по тому, что Пиппа толкнула меня локтем в ребра, у меня это не получалось.

Она наклонилась ко мне и прошептала:

– Полегче, детка. Это просто два слога.

Открылась дверь, и в зал с извиняющейся гримаской проскользнула Саша – еще один наш интерн.

– Простите, я опоздала, – прошептала она. Взгляд на часы на моем ноутбуке показал, что она на самом деле пришла совершенно вовремя, но Энтони, конечно, не мог так это оставить.

– Ладно, Саша, – произнес он, наблюдая, как она неловко протискивается между длинным рядом кресел и стеной к пустому месту в дальней части зала. В комнате вибрировало молчание. – Миленький свитерок. Новый? Тебе очень идет синий цвет. – Саша села, ее щеки пылали. – Кстати, доброе утро, – добавил Энтони с широкой улыбкой.

Я закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Какой же он засранец.

Наконец началось совещание. Энтони двигался по своему списку вопросов, которые он подготовил к каждому из нас, документы передавали из рук в руки, и когда я повернулась, чтобы передать стопку бумаг человеку, сидящему справа от меня, я чуть не проглотила язык.

Найл Стелла сидел через два кресла от меня.

Я взглянула на него из-под ресниц, вбирая глазами его подбородок, всегда идеально выбритый, никакого намека на щетину, его глаза с густыми ресницами и идеальной формы темные брови, безупречную рубашку и галстук. В тусклом свете конференц-зала его волосы казались такими гладкими. Я подумала, какие же они, должно быть, мягкие, и в сотый раз представила, каково это: провести по ним пальцами, притянуть его к себе и…