Однако при всем хорошем ко мне отношении за границу меня не пускали. Когда я попыталась поговорить на эту тему с Николаем Николаевичем, он мне посоветовал сходить в церковь и поставить благодарственную свечу Николаю Угоднику за ту работу, которую имею.

Комсомольский вождь Гена меня, вопреки моим ожиданиям, не преследовал и не домогался, что было даже слегка обидно. Получалось, что я ошиблась в своих умозаключениях. Мы с ним частенько встречались по работе, и всегда он был со мной сдержанно-приветлив. Похваливая мою работу и напоминая об ответственности перед мировым молодежным движением, он всякий раз окидывал меня с ног до головы хозяйским взглядом, и глаза его на мгновения затуманивались, словно он решал, пора меня в печку или нужно еще немного откормить, как рождественскую индейку.

Мои коллеги-переводчицы были все как на подбор рослые и дородные, будто их подбирали по упитанности. Они посматривали на меня с каким-то тайным интересом. Мы редко виделись, потому что все время были в разъездах, а когда случалось собраться всем вместе, то придумывали различные поводы, чтобы устроить в нашем бюро дружеское чаепитие с тортом, принесенными из дома пирогами и вареньем, с бутылочкой коньячку или ликера, которую прятали в стенном шкафу и разливали прямо в чайные чашки…

На одной из таких посиделок я как-то спросила, почему наш шеф (так все звали Гену) до сих пор холостой? Неужели он не попытался завести романчик хоть с одной из переводчиц? Как он, окруженный такими красавицами, не влюбился ни в одну?

В ответ на мои вопросы возникла странная тишина. Все засуетились, стали собирать чашки, конфетные фантики. А самая боевая из всех, высокая яркая брюнетка с профилем Нефертити, переводчица с испанского Алла Лосева, усмехнулась своим чувственным ртом, над которым пробивался нежнейший темный пушок, и сказала:

— Только этого нам еще и не хватало…

В ее словах определенно был какой-то скрытый для меня смысл. Девочки при этом многозначительно переглянулись. Раздались сдавленные смешки, но выяснять, что Алла имела в виду, я не стала. Время покажет, о чем они хихикают, решила я. Так оно все и получилось…

5

Вскоре после того памятного чаепития состоялся Международный молодежный форум «За мир во всем мире», куда съехались делегации со всего мира.

Сам форум проходил в Москве, а культурная программа была разбросана по городам «Золотого кольца», хотя такого названия тогда еще, пожалуй, не было.

Нашу группу, в которой были французы, кубинцы, болгары и венгры, неожиданно возглавил сам шеф.

Отправились мы пароходом по Волге. Был конец августа, погода стояла отличная, и путешествовать на пароходе было одно удовольствие. Посетив несколько живописнейших волжских городков, мы высадились в Костроме, в которой должны были провести два дня и две ночи, совершая автобусные экскурсии по окрестностям и встречаясь с костромской молодежью.

Мы остановились в лучшей костромской гостинице. Меня поселили в одном номере с Аллой Лосевой. Я была этому рада, потому что мы с ней явно симпатизировали друг другу.

В первый же вечер после нескольких митингов, на которых молодежь овациями сопровождала пламенные и яркие речи шефа о мире, после торжественного обеда с отцами города и посещения села Красного, знаменитого своими ювелирами, когда мы, смертельно уставшие, вернулись в свой номер и я замертво рухнула на свою кровать прямо в одежде, Алла сказала:

— Ты не очень-то разлеживайся. Через полчаса выезжаем. Нас ждет еще культурная программа…

— А что мы делали целый день? — удивилась я.

— Это была официальная программа… Ты купальник не забыла?

О купальнике она меня настойчиво предупреждала перед отъездом. Я взяла его, но пока он еще не пригодился.

— А мы что — ночью купаться будем?

— Будем и купаться… — неопределенно сказала Алла.

На трех черных «Волгах» мы долго куда-то ехали. Мы — это шеф, три местных комсомольских вождя, Алла, Лера — переводчица с венгерского, и я.

Мы с Аллой ехали в одной машине. Шеф сидел впереди.

— Куда мы едем? — шепотом спросила я.

— В охотничий домик, — так же шепотом ответила Алла. — Все будет хорошо, не переживай. Я там уже была…

Машины остановились. На берегу большого озера, окруженный стеной глухого высокого леса с остальных трех сторон, стоял двухэтажный, показавшийся мне огромным островерхий дом. Перед домом полыхал костер и пахло шашлыком. Сновали люди. Окна дома, задернутые сплошными оранжевыми занавесками, приветливо светились.

Шеф вышел первым, открыл нам дверцу и сказал, потирая руки:

— С прибытием, девочки.

У меня почему-то мороз пробежал по коже от его оживленного тона.

Но в дом нас не повели. Мы гуськом прошли к приземистой постройке с маленькими окошками, стоящей несколько в стороне на самом берегу. Прямо от постройки в озеро уходил деревянный помост. Я поняла, что это баня. Из ее высокой трубы вылетали тучи искр и отражались в черной воде.

На пороге бани нас встретила необъятных размеров тет ка в белоснежном халате. Рядом с ней я сама себе показалась девочкой. Ее разрумянившееся от банного жара лицо было приветливо и красиво. Толстенная русая коса была уложена вокруг головы и походила на золотую корону…

— Здорова, Никитична? — приветствовал ее шеф.

— Здорова, батюшка! — нараспев ответила Никитична, кланяясь в пояс. — Пожалуйте, гости дорогие. Парок сегодня знаменитый…

Никитична провела нас в женскую раздевалку. Показала нам высокую стопку свежих теплых простынок.

— Мы что — вместе будем париться? — поинтересовалась я.

— А тебя это смущает? — спросила Алла и изучающе посмотрела на меня.

— Нисколько! — ответила я. Меня действительно это не смущало. В то время я была в хорошей форме. Гимнастика и диета делали свое дело. На талии у меня ничего не висело, живот подтянулся, сколько это было возможно, а за все остальное я не беспокоилась…

— Мы будем в купальниках, — пояснила Алла.

— Почему?

— Шеф не любит раздеваться.

Парная была великолепна. Поддавали и кваском, и пивком, и настоем эвкалипта. Под потолком и на стенах висели для духа пучки полыни. Печка была так раскалена, что, когда поддавали, вода, попадая на камни, не шипела, а взрывалась…

Местные комсомольские вожди были все как один упитанные, с намечающимися брюшками. Наш шеф был весьма субтилен и безволос, как юноша. Незаметно покосившись на его мужские достоинства, выступающие еле заметным бугорком, я, кажется, догадалась, почему он предпочитает париться в плавках…

Прямо из парной мы веселой компанией побежали по деревянным мосткам в озеро и с визгом и гуканьем посыпались в гладкую черную воду, разбив на тысячи кусков лунную дорожку… Вода была прохладная от ключей, и это было очень приятно.

В комнате отдыха хлопотала Никитична, шумел самовар, пахло чаем и мятой, на деревянном столе стояли запотевшие стеклянные кувшины с золотистой медовухой и темным квасом, большие глиняные миски с яблоками и грушами.

Мы сидели за этим столом, закутавшись в промокающие простыни, как древнеримские аристократы в тоги.

— Медовушки, медовушки, гости дорогие, — пропела Никитична, наливая пенной медовухи в большие стеклянные кружки.

Я залпом выпила почти полкружки этого божественного, слегка газированного напитка. Алла предпочла квас. Расслабившиеся мужики начали травить безобидные анекдоты…

Потом мы пошли еще раз в парную, а когда вернулись в свою раздевалку, чтобы сбросить простыни, Алла сказала мне вполголоса:

— Медовухой не увлекайся…

— Она же как ситро, — сказала я.

— Кружечку-другую выпьешь — и с места не сойдешь, — усмехнулась Алла.

— А мне кажется, там вообще нет градусов.

— Смотри, я тебя предупредила.

И снова после парной мы плавали в черной, приятно обжигающей воде. И снова я пила медовуху. И ничего мне не делалось, только вдруг заметила за собой, что стала громче смеяться над анекдотами и байками. Ну и пусть, отмахнулась я сама от себя. Можно раз в жизни и повеселиться! Хорошо!

Потом вдруг шеф заговорил о своей бурной молодости, о том, как он занимался греко-римской или, как ее еще называют, классической борьбой. Потом всей гурьбой мы вошли в какую-то дверь, за которой оказался небольшой тренировочный зал, устланный гимнастическими матами. Там висели подвязанные к потолку кольца, выступала из стены на специальных кронштейнах перекладина, лежала в углу штанга, с одной стороны была «шведская стенка».

Мужики, тоже хлебнувшие медовушки по кружечке-другой, затеялись хвалиться силой и ловкостью. А главный местный вождь очень уж хотел показаться мне. Он такими печальными глазами смотрел на меня все время, что я даже ободрительно ему подмигнула, но он поспешил отвести глаза и опасливо покосился на шефа. Я еще подумала про шефа: «Вот змей! Ни себе ни людям!»

Шеф начал показывать борцовские приемы. Он вызвал на ковер самого крупного мужика, кажется, второго секретаря об кома комсомола, и несколько раз лихо, со страшным шумом бросил его на маты. Потом заставил встать в партер, то есть в нижнюю стойку, когда один борец становится на колени и на локти, а другой пытается его из этого положения уложить на лопатки или просто провести несколько эффектных приемов, чтобы заработать очки. Все это так легко и ловко у него получалось, что я не сдержала восхищенного возгласа.

Шеф, будто только и ждал моей реакции, сразу же предложил мне:

— Хочешь, научу? Никакой силы тут не требуется. Толь ко знание и некоторый навык. Я такие приемы знаю, что ты через десять минут научишься и сможешь бросить любого, кто на тебя нападет. Девушке совершенно необходимо знать эти приемы. Давай, давай, не бойся, здесь мягко. Да сбрось ты эту дурацкую простыню! Она же тебе мешает.